Он вообще был человеком, фонтанирующим талантами. Поэт, прозаик, драматург, художник, авиатор — один из первых в России, изобретатель — в 1912 году он спроектировал водяной аэромобиль. Он был изобретателем и новых слов — считается, что именно с его подачи в русском языке появилось слово «самолёт». Издатель, редактор — именно он редактировал первый «Садок судей». Великолепный дизайнер — он являлся автором всех афиш диспутов и выступлений футуристов. Новатор футуристической книги — его сборник «Танго с коровами» — великолепный образец «железобетонных поэм» — стал первым образцом визуальной поэзии.
Сам о себе Каменский писал: «Я поэт из Цуваммы. Да к тому же охотник, рыбак, гармонист, “ловитор”, крестьянин, бродяга, мечтатель, путешественник». Ещё и музыкант — у себя в Каменке он организовал джаз-банд, в котором сам же и был дирижёром.
«Непромокаемым оптимистом» называл он сам себя.
«Каменский весь в улыбке», — писал Шершеневич. «Милый Вася, изобретатель секрета молодости и бодрости».
Каменский был настоящим, органическим футуристом, глубоко чувствующим пульс времени и с восторгом воспринимающим всё новое. Футуризм воспевает красоту скорости и любовь к опасности? Воспевает «человека у руля машины, который метает копьё своего духа над Землёй, по её орбите»? Вот и отлично. И Каменский становится авиатором, что в то время было примерно тем же, что сегодня стать космонавтом, готовящимся к полёту на Марс. «Новая форма (какую дал футуризм) даёт новое мироощущение, по-новому конструирует содержание, отвечая современной психологической потребности», — писал он в статье «23». Он действительно испытывал потребность в полёте — поэтическом и реальном.
Яркий, любящий жизнь и фонтанирующий идеями и желаниями, он писал в своей «Его-Моей Биографии Великого Футуриста», в которой разделил самого себя на две части, «Его» — поэта и себя — человека:
Я — автор Его — Моя Биография Великого Футуриста.
Я с помощью Его создал эту книгу.
Мне надо Всё.
Моя жадность беспредельна: Я хочу славы, денег, комфорта, здоровья, любви, вина, сигар, курортов, размаха, пьянства, молодости, красок, музыки, стихов, цирков, театров, друзей.
Хочу Всего, что вокруг.
И только не хочу ни Я, ни тем более Он — власти».
Интересный момент — в автобиографию Каменский включил написанную Давидом Бурлюком главу «Каменский расковырянный кистью Давида Бурлюка».
В мае 1912-го Каменский разбился во время полёта в польском Ченстохове и чудом остался в живых. Но уже зимой на судостроительном заводе в Перми он строит водяной аэромобиль, который успешно прошёл испытания. На заработанные полётами деньги покупает участок земли, где и создаёт свою знаменитую Каменку.
Бурлюка он любил беззаветно. Даже хотел назвать своего сына в честь младшего сына Бурлюка, Никиши. Но — назвал Алексеем.
В заметке «Мои учителя» Василий Каменский указал Давида Бурлюка как своего учителя живописи. «Живопись Давида и Влад. Бурлюков изумительна по своему разнообразию, как изумительна по школам. В живописи Бурлюков поражает или строгая академичность, или смелость исканий. Каждая картина Бурлюков — красочное яркое движение (вещей), и нет берегов их художественному размаху и изобретательности».
В 1910-м они будут работать над «Садком судей», в 1913–1914-м — гастролировать по России, в 1917–1918-м — выступать в «Кафе поэтов». А в годы Первой мировой — вместе уклоняться от призыва в армию. Бесстрашный Каменский, как и Бурлюк, был пацифистом. Он спасался, гастролируя по югу и Закавказью.
Долго находясь рядом, они неизбежно влияли друг на друга. Сравните у Бурлюка:
Звуки на а широки и просторны,
Звуки на и высоки и проворны,
Звуки на у, как пустая труба,
Звуки на о, как округлость горба,
Звуки на е, как приплюснутость мель,
Гласных семейство смеясь просмотрел.
И у Каменского:
«У каждой Буквы — своя Судьба, своя Песня, своя жизнь, свой цвет, свой характер, свой путь, свой запах, своё сердце, своё назначенье.
<…> Буква К даёт слову твёрдо-холодно-острую материальность: корень, клинок, камень, кирка, кость, сук, ковка, кол, кистень.
Буква М — зов животных: мму — корова, ммэ — овца, мяу — кошка, — мама зов ребёнка, моя, мы, молитва, милая, приманка — ощущенье тепла жизни.
Буква О — колесо простора, воздух, небо, высоко.
Буква Н — мистичность: некто, неведомый, ночь, начало, канун, — отрицанье: нет, не, никогда, немой.
Буква Б — божественно-стихийное начало: бог, бытие, библия, бык (священный), будущее, буря, бедствие.
Е — день, свет, селенье, дерево, елей.
А — арка, радуга, мать, ау.
Р — кровь, труд, гром, раскат, удар.
И — связь, прибавленье, вода: пить, лить, нитка, вино».
В обоих, и в Бурлюке, и в Каменском творческое гармонично сочеталось с бытовым, практическим.
Но Бурлюк был всё же трезвее, организованнее, практичнее. «А я — только соловей-соловушка, буйная головушка нашей возлюбленной страны…» — написал ему уже в 1947 году Каменский.
Вскоре после отъезда за границу многих друзей Василия Каменского, в первую очередь Бурлюка и Евреинова, он начинает мечтать о поездке в Америку. В течение всех 20-х годов это желание будет настойчиво его преследовать. Собственно, «американизм» был одним из составляющих его творческого кредо, наряду с футуризмом, «циркизмом» и гротеском — он даже прочёл об этом доклад в марте 1922 года. Среди своих учителей он называл и учителей по «американизму» — негра Боди и Джека Лондона. Все эти «измы» призваны были бороться со старым художественным реализмом. Так что мечты увидеть Америку, в которой он видел всё новое и передовое, были у него давно.
В октябре 1925 он писал Евреинову:
«Ехать в Нью-Йорк отчаянно хочется! Давай поедем вместе? Я приеду в Париж к тебе к условленному сроку. Вот было бы славно-знаменито. <…> Маяковский (из Нью-Йорка) пишет, что дела средние. Но я иду и на средние. Лишь бы побывать, поглазеть, посмекать в чём там дело американское и почему у нас меньше долларов? Что мы, дураки, что ли? Думаю, что поумнее американцев, а вот долларов нет… А без долларов скучно жить, едри его копалку».
И ещё: «Итак, решено: ты, Николай-чудотворец, да псалмопевец Давид, доставьте меня Василия блаженного в Нью-Йорк. Как? Всё дело ваше. Сделайте это. Иначе сдохну. Даёшь менаджера! Поймите, что мне пора быть с вами в Нью-Йорке».
В декабре 1926 года он пишет уже Бурлюку, адрес которого нашёл через Евреинова, и просит «выписать его в Нью-Йорк». «Всем, всегда я приносил прибыль, а тебе — сам бог велел. Принесу счастье и тебе. Убеждён. Я ведь не Володя, а истый компанеец. Смотрю так: раз мне хорошо, то и тебе должно быть также. Так у нас с тобой всегда было…О, будь у нас в СССР деньги — я и здесь заработал бы преотлично. А то много, слишком много успеха художественного, а материального — слабо».
На выезд не хватило денег, какой-то «тысчонки», заработков хватало лишь на жизнь. «В стране нет денег, и потому зарабатывать искусством тяжело», — писал он в марте 1927 года Евреинову.
Об эмиграции он не помышлял, просто хотел «дёрнуть» в Нью-Йорк и «призанять у Форда несколько миллионов», а главное — «посмотреть, в чём там суть». К концу 1927 года, отчаявшись попасть в Нью-Йорк, Каменский всё упорнее призывает и Евреинова, и Бурлюка вернуться домой, недоумевая, зачем Бурлюк учит детей именно в Америке, когда на родине так много хороших школ.
У Бурлюка с Каменским были интересные пересечения во времени. В 1929 году, когда Бурлюк отправлял главы автобиографии Арсению Островскому, Каменский по договору с издательством «Земля и фабрика» пишет уже третью автобиографию, «Путь энтузиаста» (по части автобиографий и саморекламы он был чемпионом). Книга вышла в 1931 году уже в издательстве «Федерация», воспоминания же Бурлюка будут опубликованы только в 1994 году. Кстати, на мемуары Каменского Бурлюк отреагировал восторженно — тот был чуть ли не единственным, кто не стеснялся восхвалять «эмигранта».
А в 1937–1938 годах, когда, испытывая серьёзные финансовые затруднения, Давид Бурлюк начнёт всерьёз задумываться о возвращении на родину, он, конечно, не будет подозревать, что в июле 1937 года начальник управления НКВД по Свердловской области переслал в Москву документы с ходатайством об аресте его ближайшего друга и соратника, поэта, мудреца и авиатора, с которым «радости смех связал многие века наши». В том же июле глава НКВД Ежов составит сопроводительную бумагу и направит её Сталину с припиской «Каменского В. В. считаю необходимым арестовать. Жду Вашей санкции». И Сталин эту санкцию даст.
Каменского не арестовали только чудом.
Другим чудом было то, что прошение Бурлюка, поданное в конце 1940 года советскому послу в США, положили «под сукно», и он с семьёй остался в Америке. Знай он тогда о санкции на арест Каменского, наверняка отказался бы от затеи с возвращением.
У всего есть свои причины. Тогда, в 30-х, Бурлюк считал Каменского человеком в советском литературном мире влиятельным, карьеру его — успешной, а сам он, вместе с Америкой, находился в глубокой депрессии.
«Из твоего письма я увидел, что ты сделал большой успех в жизни и тебе теперь только остаётся, чтобы твоя родимая Пермь была названа твоим именем. Что же, дружище, я очень, очень рад! Я всегда был твоим верным другом и искренне радовался, как никто, твоим успехам. Ты последнее время забыл обо мне и не присылаешь мне более книг твоих неизменно выходящих в жизнь», — писал Бурлюк Каменскому в 1935 году. «Моя жизнь течёт не так успешно в смысле публикации моих произведений: в прошлом году депрессия мешала мне тратить деньги на никому ненужные мои книги, а в этом году наши сыновья пошли в университет, и это стоит здесь таких денег, что нечего на несколько лет даже вспоминать об этом! Надо забыть об этой роскоши, удовлетворения поэта забытого и не признанного, самолюбия. То, что меня забыли, что меня в СССР хотя бы в минимальной порции не издали — я считаю очень несправедливым…