«У художников глаза зоркие, как у голодных», — заметил однажды Хлебников. Он знал, о чём говорит, — ведь среди художников Виктор Владимирович провёл большую часть жизни. Они были ему, пожалуй, даже ближе, чем литераторы. В разные годы Хлебников был близок с Михаилом Матюшиным и Еленой Гуро, Михаилом Ларионовым и Натальей Гончаровой, Павлом Филоновым и Владимиром Татлиным. Художниками по образованию были и его литературные соратники Алексей Кручёных и Владимир Маяковский. Художницей была и его младшая сестра Вера, вышедшая впоследствии замуж за художника Петра Митурича, свидетеля последних дней «Председателя земного шара».
Одними из первых художников, с которыми сдружился Хлебников, были Давид и Владимир Бурлюки. Сдружился — и попал под их влияние. Давид Бурлюк не мог не обратить внимания на изобразительный дар поэта. «Рисунки Хлебникова всегда представляли для меня больший интерес, чем его опыты с красками», — писал он. «В рисунках Вити Хлебникова, в чертах, оставленных на бумаге его рукой, — вещий трепет лучей рассвета. Изломы грозовых зарниц — ломавших небо эпохи катаклизма величайшей станции мировой истории, предвестником которой он был и выразителем коей успел частично стать, несмотря на то, что явился в жизни человеком без практического смысла, большим ребёнком. Человеком-загадкой-идеалистом. Человеком-легендой.
<…> Стихи Хлебникова были его рисованием, оттисками офорта. Хлебников писал пером, как иглой скрёб медную доску, писал чертёжными перьями. Хлебников был миниатюристом в графических трудах своих, рукописи надо рассматривать (как) рисунки графического произведения. У Хлебникова была странность — уместить всю поэму, весь эскиз стихотворения на одном зрительном поле листа бумаги. Часто поэма и варианты, и добавления перерастали бумажное поле, и тогда строки текста испуганным, торопливым стадом жались одна к другой и пытались идти чехардой творческого писания в два этажа. Тот, кто изучал Хлебникова рукописи (я был первым исследователем, их переписчиком и издателем), знают их замысловатую перегруженность, наслоение строк одна на другую хлебниковского текста…»
Если Хлебников попал под влияние Бурлюка-живописца, то сам Бурлюк немедленно попал под влияние Хлебникова-поэта. Быстро поняв гениальности будущего «Председателя земного шара» и одновременно слабую приспособленность его к практической жизни, Бурлюк немедленно после знакомства со всей присущей ему отеческой заботой берёт поэта под свою опеку. Он попросту перевозит Хлебникова к себе и сразу прикладывает все усилия к тому, чтобы опубликовать его стихи и прозу, которые никуда брать не хотели — слишком уж странными и необычными они были. После «Студии импрессионистов» это был первый «Садок судей». Именно после «Садка судей» имя Хлебникова стало известным.
«Всего лишь немного более 8 лет (1909–1918) длилось это необычайное знакомство с этим самым необычайным, самым странным — невообразимо странным человеком», — вспоминали Давид и Мария Бурлюк. «Возникло оно в первых числах октября 1909 г. (на самом деле февраль 1910-го. — Е. Д.) и имело конец — физического контакта 1-го апреля 1918 г. Приехав в Питер, “столицу на Неве”… через В. В. Каменского я узнал о Хлебникове. Я приезжал в столицы России с юга (из Чернянки, из Hilea)… для устройства выставок. Выставок картин братьев и сестёр Бурлюков. Демонстрирование нового искусства, быть глашатаями которого уже тогда считали мы нашим долгом (Будетляне). О Хлебникове многократно слышал от Васи Каменского; но впервые увидел его у Гуро. Появился В. В. Хлебников — голодный с горящими, сияющими глазами — он подобно М. Ю. Лермонтову носил в жилах своих часть шотландской крови. Когда пришла очередь стихов, Хлебников прочел свой “Зверинец”. Это чудо русской литературы было первым, что я слышал из его молчаливых — многоречивых загадочных уст. “Имел он голос шуму вод подобный” (Овидий по Пушкину)… Хлебников — “имел он голос схожий с языком ветров”. Невнятный — несущий смыслы издалека, неведомые, новые, чужестранные по новизне своей…
<…> Нами неоднократно описывалась первая экскурсия к Хлебникову, жившему за урок у купца, где он учил двух его дочек — 14 и 16 лет, толстых, как булки с косичками… Окно его комнатушки: вид на сотни крестов Волкова кладбища, район погребения имущих.
Все кладбище светит тускло
Прошлой жизни скрытный дом
Жизни прошлой злое русло
Затянувшееся льдом.
Над гробами виснут зыбки
В зыбках реют огоньки
В каждой пяди глин оттиснут
Умудрённый взмах руки.
Ветр качает колыбельки
Стоны, скрипы, шорох, всхлип…
Сеет дождик сеет мелкий в ветки лип.
Эти стихи возникли в уме, идя с моим братом по адресу, данному нам у Гуро Хлебниковым. Мы прошли кухню, где пахло кашей и борщом с мясом. Хлебников сидел на кровати, железные ножки которой гнулись наподобие стрекозы, готовой под ним прыгнуть в окно, в общество крестов, стоявших там молчаливым строем солдат.
— Витя, — позвал я его. — Мы за тобой. Собирайся, где твои вещи…
Вопрос был трудный. Велимир Владимирович сконфузился… Вот… на столе… папиросы… Я уже одет (на нём был сюртук его отца)… Пальто, шапка — они висели на крюке над кроватью.
— А ещё какие вещи?
Мы смотали одеяло, связав его ремешком.
— Да вот рукописи… Под кроватью виднелась наволочка от подушки, туго набитая бумагами. Туда мы прибавили пачку свежих рукописей, лежавших на столе. Всё готово, можем идти…
— Подожди, что это за лоскут бумаги на полу? Я наклоняюсь с жестом хозяина, покидающего дом, и кладу бумажку в карман. Позже это оказалось шедевром новой русской литературы».
Стихотворение, рукопись которого подобрал на полу Бурлюк, знакомо теперь всем — это легендарное «Заклятие смехом». Хранить рукописи в наволочке Хлебников продолжал и спустя много лет, достаточно вспомнить эпизод из повести Валентина Катаева «Алмазный мой венец», в которой он называет Хлебникова «будетлянином».
Давид с Володей перевезли Хлебникова в свою квартиру на Каменном острове, около женского медицинского института (Бурлюк лечил там воспаление век).
«Витю устроили на кушетку», — вспоминал Бурлюк. «В тот же вечер я зашёл к доктору Кульбину и в последний момент всунул “Смехачей” — в печать в “Студию Импрессионистов” (сборник)».
По сути, Хлебников стал тем «ферментом», тем недостающим звеном, которое позволило объединиться всей группе новаторов. Все «будетляне» гармонично дополняли друг друга — наверное, в этом был залог успеха.
Весна 1910 года была счастливой. «Мы трое на Каменноостровском проспекте. Мы купили тюльпаны с длинными стеблями — я, Хлебников, брат Владимир, Каменский вставили цветы в петлицы наших сюртуков — “марш весенний будетлян”… Мы Будетляне… Лицо его сияет… Он полон будущим. Хлебников стал членом нашей семьи», — писал Бурлюк.
Конечно же, неутомимый Давид тем же летом написал портрет нового друга. Рисовал его и Владимир. 11 апреля 1911 года в Санкт-Петербурге открылась 2-я выставка «Союза молодёжи», на которой был показан портрет Хлебникова работы Владимира Бурлюка. Нужно отметить, что самого Хлебникова этот портрет несколько озадачил. Вот что писал он Елене Гуро: «Вы, вероятно, были на выставке, где царят Бурлюки? Там в виде старого лимона с зелёными пятнами, кажется, изображён и я. В их живописи часто художественное начало отдано в жертву головной выдумке и отчасти растерзано, как лань рысью». И, тем не менее, многие сборники Хлебникова иллюстрированы рисунками Владимира Бурлюка. В «Творениях», изданных Давидом Бурлюком в Херсоне в 1914 году (Бурлюк не просто оплатил издание книги, но полностью подготовил её к печати), помещён ставший классическим портрет Хлебникова работы Владимира Бурлюка. Первая книга — вернее, брошюра — Хлебникова «Учитель и ученик», изданная в Херсоне в типографии О. Д. Ходушиной, тоже иллюстрирована Владимиром Бурлюком.
Но вернёмся к записям Давида Бурлюка о Хлебникове:
«Живя летние месяцы в 1910, 11 и 12 годах в деревне, в Таврии и затем в столицах вблизи нас — пользуясь там нашей поддержкой, как член семьи: Маяковский, Каменский, часто Бен Лившиц, — Хлебников продолжал учиться в университете в Питере. Родители его давали деньги на ученье там. Живя с Бурлюками, он мог благополучно справляться со своим “бюджетом”. Меня восхищала тихая святость этого монаха литературы. Этот мозг книги, атом живой слова чудесного, носителем которого был Хлебников. <…> На каникулы Хлебников был с нами в Чернянке (Гилее, как мы её звали), все его рукописи хранились там, он имел свою комнату. В 1910 и 11 годах я, имея в своём распоряжении рукописи Хлебникова — хаос, лабиринт строчек, так как автор пытался иногда всю большую поэму всадить в один лист, — я переписал многие рукописи, оставляя в стороне прозу, требующую при печати много места и расходов, подготовил их к печати и вскоре издал “Творения” Хлебникова в 2-х томах».
Давид Давидович ошибся — он издал только первый том «Творений». Вокруг публикации второго тома разгорелся скандал. Сам Хлебников был против публикации второго тома и даже написал 15 февраля 1914 года открытое письмо-протест, осуждающее издательскую деятельность Давида Бурлюка. Вот что пишет об этом конфликте Роман Якобсон:
«Хлебников очень резко относился к изданиям Бурлюка. Он говорил, что “Творения” совершенно испорчены, и он очень возмущался тем, что печатали вещи, которые были совсем не для печати… Он был против хронологии Бурлюка, которая была фантастической, но это его не так трогало — его трогали главным образом тексты и разъединение кусков».
Однако, прочитав записи ещё нескольких современников Хлебникова, понимаешь, что благодаря этим, пусть несовершенным публикациям Бурлюк спас хлебниковское наследие от исчезновения; кроме того, сам разбор рукописей Хлебникова был делом весьма и весьма непростым. Вот что, например, пишет Лиля Брик: «Писал Хлебников непрерывно и написанное, говорят, запихивал в наволочку или терял. Когда уезжал в другой город, наволочку оставлял, где попало. Бурлюк ходил за ним и подбирал, но много рукописей всё-таки пропало. Корректуру за него всегда делал кто-нибудь, боялись дать ему в руки, — обязательно перепишет наново. Читать свои вещи вслух ему было скучно. Он начинал и в середине стихотворения часто говорил: и так далее… Но очень бывал рад, когда его печатали, хотя ничего для этого не делал».