Одной из главных целей первого визита Бенедикта Лившица в Чернянку в декабре 1911 года как раз и было знакомство с рукописями Хлебникова. Вместе с Николаем Бурлюком он также пытался их разобрать. Дадим ему слово: «В первый же день моего пребывания у Бурлюков Николай принёс мне в комнату папку бумаг с хлебниковскими рукописями. Это был беспорядочный ворох бумаг, схваченных как будто наспех. На четвертушках, на полулистах, вырванных из бухгалтерской книги, порою просто на обрывках мельчайшим бисером разбегались во всех направлениях, перекрывая одна другую, записи самого разнообразного содержания. Столбцы каких-то слов вперемежку с датами исторических событий и математическими формулами, черновики писем, собственные имена, колонны цифр. В сплошном истечении начертаний с трудом улавливались элементы организованной речи. Привести этот хаос в какое-либо подобие системы представлялось делом совершенно безнадёжным. Приходилось вслепую погружаться в него и извлекать наудачу то одно, то другое. Николай, по-видимому, не первый раз рывшийся в папке, вызвался помогать мне. Мы решили прежде всего выделить из общей массы то, что носило хотя бы в слабой степени форму законченных вещей. Конечно, оба мы были плохими почерковедами, да и самый текст, изобиловавший словоновшествами, чрезвычайно затруднял нашу задачу, но по чистой совести могу признаться, что мы приложили все усилия, чтобы не исказить ни одного хлебниковского слова, так как вполне сознавали всю тяжесть взятой на себя ответственности. <…>…то, что нам удалось извлечь из хлебниковского половодья, кружило голову, опрокидывало все обычные представления о природе слова».
Владимир Маяковский в статье на смерть Хлебникова писал: «Законченность его напечатанных вещей — фикция. Видимость законченности чаще всего дело рук его друзей. Мы выбирали из вороха бросаемых им черновиков кажущиеся нам наиболее ценными и сдавали в печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая весёлое недоумение Хлебникова. К корректуре его нельзя было подпускать, — он перечёркивал всё, целиком, давая совершенно новый текст. Принося вещь для печати, Хлебников обыкновенно прибавлял: “Если что не так — переделайте”. Читая, он обрывал иногда на полуслове и просто указывал: “Ну и так далее”. В этом… весь Хлебников: он ставил поэтическую задачу, давал способ её разрешения, а пользование решением для практических целей — это он предоставлял другим».
И ещё: «Меня поражала работа Хлебникова. Его пустая комната всегда была завалена тетрадями, листами и клочками, исписанными его мельчайшим почерком. Если случайность не подворачивала к этому времени издание какого-нибудь сборника и если кто-нибудь не вытягивал из вороха печатаемый листок — при поездках рукописями набивалась наволочка, на подушке спал путешествующий Хлебников, а потом терял подушку».
Публикации Бурлюка являлись спасением для рукописей Хлебникова — в противном случае они почти наверняка были бы утеряны. Собственно, как ни старался Бурлюк, потери случались многократно. Вот что, например, случилось с рукописями, хранившимися в Чернянке:
«В 1912 году я уехал с родителями за границу; через 3 месяца, вернувшись, нашёл в Чернянке Хлебникова в его комнате — но его рукописей в моём шкафу не оказалось. — Витя, где манускрипты? — Я… я… отправил их в Казань… Я собирался сам туда ехать. Но вот, видишь, не поехал — денег нет. — Где квитанция? — Потерял… не могу отыскать её… И вот все рукописи поэта до лета 1912 года пропали, кроме тех, что я (Бурлюк) ранее успел переписать и издать».
И далее: «Хлебников настолько был не приспособлен к жизни, её практическим проблемам, что без заботы о нём со стороны Маруси, моей, наших родителей (до 1913 г.) он попадал в условия нищеты, лишений. Хлебников жил в миру воображения, фантазий, вымыслов. Примеры — в Москве утром у стенда лихорадочно смотрит новый выпуск журнала, газеты.
— Что ты ищешь там, Витя? — Своё новое стихотворение. — Ты посылал им рукопись? — Нет! Я… я забыл… послать».
Ну и напоследок — фрагмент из книги Алексея Кручёных «Наш выход» — как раз об открытом письме с протестом, которое Хлебников передал ему для опубликования:
«С рукописями В. Хлебникова всегда происходило что-то странное. Они, например, исчезали самым неожиданным и обидным образом. Когда печатался сборник “Рыкающий Парнас”, то рукопись большой поэмы Хлебникова — два печатных листа — была утеряна в типографии, между тем у остальных авторов сборника не пропало ни строчки. Хлебников всё же не растерялся: он засел за работу и в одну ночь восстановил всю поэму по памяти! Большинство же рукописей Велимир терял сам. Для борьбы с этой стихией утрат Бурлюк решил попросту припрятывать рукописи Хлебникова, чтобы потом, по мере надобности и часто уже в отсутствие автора, печатать их. Ясно, что это могло повести “к некоторым недоразумениям”. Одно из них вызвало даже следующее до сих пор не опубликованное письмо Хлебникова (1914 г.):
“Открытое письмо. В сборниках: — ‘I том стихотворений В. Хлебникова’, ‘Затычка’ и ‘Журнал русских футуристов’ Давид и Николай Бурлюки продолжают печатать подписанные моим именем вещи никуда не годные, и вдобавок тщательно перевирая их. Завладев путём хитрости старым бумажным хламом, предназначавшимся отнюдь не для печати — Бурлюки выдают его за творчество, моего разрешения не спрашивая. Почерк не даёт права подписи. На тот случай, если издатели и впредь будут вольно обращаться с моей подписью, я напоминаю им о скамье подсудимых, — так как защиту моих прав я передал моему доверенному и на основании вышесказанного требую — первое: уничтожить страницу из сборника ‘Затычка’, содержащую мое стихотворение ‘Бесконечность’, второе — не печатать ничего без моего разрешения — принадлежащего моему творческому я, тем самым налагаю запрещение на выход I-го тома моих стихотворений, как мною не разрешённого. Виктор Владимирович Хлебников, 1914, февраль 1”.
Овладение путём хитрости… Вся хитрость заключалась в том, что я с Давидом Бурлюком, забравшись в комнату В. Хлебникова в его отсутствие, набили рукописями целую наволочку и унесли её. Из этих рукописей получились лучшие книги Хлебникова: — “Творения т. I”, “Пощёчина общественному вкусу”, “Дохлая луна”, “Затычка” и др. Письмо-протест Хлебников передал мне для обнародования, но я этого не сделал. В настоящее время печатание этого письма, думаю, никому вреда не принесёт, а для историка литературы оно чрезвычайно интересно. Об одном жалею: что своевременно не было унесено большего количества рукописей Велимира, так как сам он постоянно терял их, и таким образом эти вещи пропадали для будетлянства…»
Пожалуй, в этом вопросе можно ставить точку. Бурлюк видел в Хлебникове гения, не приспособленного к жизни, большого ребёнка, которого нужно по-отечески опекать, и чьё творческое наследие нужно бережно хранить — и не только хранить, но и максимально распространять. Даже учитывая «торопливую всеядность» и «добродушное наплевательство» Бурлюка, о которых неоднократно упоминал Лившиц, его постоянное стремление быть на острие времени и даже впереди его, что требовало новых и новых выступлений и публикаций, можно уверенно сказать, что в бурлюковском стремлении к распространению хлебниковских произведений гораздо больше плюсов, нежели минусов. «Нам нечего возразить Давиду Бурлюку, писавшему в предисловии к “Творениям” Хлебникова: “Гений Хлебников читал свои стихи в Петербурге Кузмину, Городецкому, В. Иванову и др. — но никто из этих литераторов не шевельнул пальцем, чтобы отпечатать хотя бы одну строку — этих откровений слова”», — пишет Рудольф Дуганов в статье о творчестве Хлебникова.
Добрая половина прижизненных изданий Хлебникова была опубликована при участии Давида Бурлюка; имена Бурлюка и Хлебникова встречаются рядом в сборниках «Студия импрессионистов», «Садок судей», «Пощёчина общественному вкусу», «Садок судей II», «Требник троих», «Ряв!», «Дохлая луна». «Молоко кобылиц», «Рыкающий Парнас», «Первый журнал русских футуристов», «Стрелец», «Четыре птицы».
Давид Давидович не уставал напоминать о том, что Хлебников, как и Маяковский, сносно существовал какое-то время именно благодаря его денежной поддержке.
Пишет Бурлюк и о том, что с его отъездом из России о Хлебникове некому стало позаботиться. Первое время ему помогал Каменский, изредка Маяковский, затем Дмитрий Петровский, остальные же пользовались его славой и именем: «С отъездом Бурлюка из России — Хлебников был оставлен на голодную смерть». Вот ещё несколько фрагментов из воспоминаний Бурлюка об этом: «В Москве 1911 г. осенью я живу в Офицерском переулке. Весной — Романовка (1912 г.) — Marussia и я. В её чудесных воспоминаниях “Романовка” — описана правдиво и трогательно, её забота о Хлебникове и Маяковском. Весна 1913 г. С этого времени я регулярно начал зарабатывать деньги лекциями и продажей книг, которые издавал с 1912 г.; с заработков этих поддерживали и Хлебникова и Маяковского. Летом 1912 года… Хлебников живёт в Чернянке. В 1913 больной отец теряет службу в Чернянке и Хлебников уже не живёт там. В 1914 г. переезжаем в Михалёво под Москвой. Хлебников весь сентябрь 1914 года живёт со мной и Марусей в Михалёво, в нашем имении около станции Пушкино, где соседями были фабрикант Арманд (друг В. И. Ленина) и имение Горки… Хлебников снова живёт в Михалёве, около Маруси в 1915 году в мае и июне».
В письме Н. А. Никифорову от 8 июля 1963 года Бурлюк также утверждал, что спас Хлебникова от военной службы: «Надо помнить, что война 1914 г., с её валом раненых с фронта, сразу прикончила интерес к футуризму. Маяковский, Хлебников попали в солдаты, последнего я спас при помощи доктора Татаринова (гор. Уфа) и Кульбина, ген. (медика Главного Воен. штаба в Спб. Петрограде). Я был с семьёй на Урале и лишь наездами бывал на Неве и на Москва-реке…»
Хлебников и сам через несколько месяцев после мобилизации (он был призван на военную службу весной 1916 года и попал в 93-й запасной пехотный полк, находившийся в Царицыне) написал Николаю Ивановичу Кульбину. С помощью назначенных Кульбиным психиатрических комиссий Хлебников получил несколько отсрочек, а затем и пятимесячный отпуск, после которого в армию не возвратился.