Как раз в феврале 1912-го через Москву проезжали родители Бурлюка. Они ехали в Петербург, в гости к Людмиле, повидать только что родившегося у неё второго сына, Кирилла. Давид Фёдорович был тогда на пике карьеры, и они с Людмилой Иосифовной могли позволить себе и остановиться в Большой Московской гостинице, и купить ей шубу, и сходить в Большой театр — вместе с Марианной, Надеждой и Марусей. Прочитав фельетон о выступлении сына в Политехническом музее, Давид Фёдорович дал ему 40 рублей на новый чёрный сюртук.
«Фельетонное сравнение задело Бурлюка-отца, и лектор Бурлюк-младший обзавёлся сюртуком, однако ставшим скоро вновь новой мишенью для досужих щелкопёров», — писала Мария Никифоровна. «Одно появление Бурлюка на эстраде, в зале встречалось движением, восторгом и хлопками. Давид Бурлюк был вожаком. Объединителем. Он умел владеть толпой. На его вечерах никогда не было ни одного скандала. Вл. Вл. Маяковский был неразлучен со своим старшим другом. Он ходил рядом, учился, набирался смелости и опыта, опыта говорить новым языком, о новом. Опыта мыслить смело и оригинально. Не бояться бить по признанному, захваленному. В этот приезд родителей Давида Давидовича Бурлюка Вл. Вл. Маяковский пришёл в Большую Московскую и познакомился с ними. Так что на следующий год в Чернянку, на юг, в дом Бурлюков, он приехал уже “своим человеком”».
Весной 1912 года работы Давида и Владимира Бурлюков были показаны на выставках Тверского общественно-педагогического кружка, на «Весеннем музыкально-художественном празднике» в Екатеринодаре, на первой выставке в галерее «Штурм» в Берлине.
Той весной сопровождавший отца на воды Давид Бурлюк побывал в Германии, Швейцарии и Италии, где много путешествовал пешком и где написал «Итальянский дневник», пропавший затем вместе с огромным количеством других документов на подмосковной даче в Кунцеве.
Помимо важных событий в творческой жизни, у него произошло и главное событие в жизни личной. 26 марта в Москве Давид Бурлюк женился на Марии Еленевской.
Глава шестнадцатая. Маруся
Толпы в башнях негроокон
Ткут полночно града кокон
В амарантах спит Мария
Лучезарная жена
Пусть потух я, пусть горю я
В огнь душа облечена
Толпы грустных метровоокон
Кто их к жизни воскресит
Кто пронижет вешним соком
Брони тротуарноплит
Спит прозрачная Нерея
В пену пух погружена
Я луной в верху глазею
Ротозей не боле я…
В 1961 году Давид Бурлюк написал небольшой очерк «О романах поэта», в котором рассказывал обо всех известных ему романах Владимира Маяковского. В очерке есть такие слова: «…Случайные, мимолетные встречи, любовные интриги у Маяковского были неисчислимо часты. С жадностью, с пафосом, с пылкостью юноши, поэт продолжал всю свою жизнь искать новых встреч, открывать новые страницы в книге любви».
О самом Давиде Давидовиче такого очерка не написал никто. Мы будем первыми. Но, безусловно, история романов Бурлюка — чтение гораздо менее захватывающее. Главной любовью всей жизни стала его жена, Мария Никифоровна Еленевская. Маруся, Ма Фея — так он предпочитал называть её в старости. Бурлюк рисовал жену даже не сотни — тысячи раз. Писал и посвящал ей стихи. Предупреждал малейшие желания. Она отвечала ему взаимностью. Собственно, именно она, влюбившись в Бурлюка ещё девочкой, пронесла это чувство через всю жизнь. Бурлюка она боготворила.
Между Давидом и Марусей была немалая разница в возрасте — двенадцать лет. Поэтому, пока она росла, Давид Давидович, безусловно, пытался завязывать романы. Сведений о них немного, постараюсь привести все на сегодня известные.
Первое упоминание о попытке романа я нашёл в дневнике Надежды Бурлюк. Примерно в 1908 году в Херсоне Давид гулял под руку с девушкой по имени Галина. Следующий свидетель — Бенедикт Лившиц. Отношения его с Бурлюком быстро стали приятельскими — об этом говорит хотя бы тот факт, что в переписке они немедленно перешли на «ты», в то время как с Маяковским минимум год после знакомства Бурлюк общался на «вы». Лившиц, конечно, прошёлся в «Полутораглазом стрельце» по внешности Бурлюка — чего стоят только «чрезмерная мешковатость фигуры и какая-то, казалось, нарочитая неуклюжесть движений», сбивающие «всякое представление о возрасте». Или вот это: «В нём явственнее проступает грузное бабьё, гермафродитическое начало, которое всегда придавало немного загадочный характер его отношениям с женщинами, да, пожалуй, и мужским». Я уже приводил слова Лившица о том, что для Бурлюка все женщины до девяноста лет были хороши; упоминал Лившиц и «ночные подвиги» Бурлюков, участие в которых они сваливали на него, и увлечение Давида старшей дочерью управляющего одной из экономий.
«Давиду нравилась старшая сестра, и он обливался родиналом и гипосульфитом, проявляя в ванной наедине с юной раскольницей снимки своих и Владимировых картин. Это была единственная стадия, в которой его интересовала фотография, бывшая в наших устах бранным словом, синонимом передвижничества и “Мира Искусства”. Верный своим всеобъемлющим вкусам, он бросался от одного увлечения к другому, готовый перед первой встречной женщиной расточать свой любострастный пыл», — писал Лившиц.
Невзирая на свой физический дефект, Бурлюк пользовался успехом у женщин. Взять, например, письмо Ольги Розановой сестре Анне от 9 декабря 1912 года: «Сегодня было у меня интереснейшее знакомство с Давидом Бурлюком. Я теперь в него влюблена. Мы жали друг другу руки. Ему очень нравятся мои картины, и он говорит, что открыл во мне звезду. <…> Читает он лекции по разным городам. Молодец! У него какая грудь красивая! Хотя немножко он нахал. Завтра его лекция в Питере. Он мне дал на неё контрамарки. О Давид!»
Следующий наш свидетель — Лиля Брик, писавшая о том, что Давид Бурлюк был влюблён в Марию Синякову: «Синяковых пять сестёр. Каждая из них по-своему красива. Жили они раньше в Харькове. Отец у них был черносотенец, а мать человек передовых взглядов и безбожница. Дочери бродили по лесу в хитонах, с распущенными волосами и своей независимостью и эксцентричностью смущали всю округу. В их доме родился футуризм. Во всех них поочерёдно был влюблён Хлебников, в Надю — Пастернак, в Марию — Бурлюк, на Оксане женился Асеев». С Бурлюком Марию познакомил её будущий муж, Арсений Уречин, также учившийся в МУЖВЗ. Правда, сама Мария Синякова в воспоминаниях утверждала, что Бурлюк, человек «лирический», всё время читавший стихи, был влюблён в её сестру Веру, часто приглашал её в свою студию и рисовал вместе с Маяковским её портреты.
Но самую, пожалуй, детективную историю рассказала в интервью Виктору Дувакину Евгения Ланг. По её словам, Бурлюк не только трижды делал ей предложение «где-то в 12-м году», когда был ещё холостым, но и готов был ради неё бросить семью и предлагал вместе уехать в Америку. Предложение это он сделал, по её словам, уже после окончательного разрыва Ланг с Маяковским, в 1918 году. Вот фрагмент разговора с Дувакиным:
«Они пришли. Маяковский был очень смущённый, очень сдержанный. Разговор не клеился. Вообще разговор больше поддерживал Бурлюк. И потом Маяковский вдруг заявляет: “Я, собственно, к тебе пришёл, чтобы тебе посоветовать уехать с Бурлюком. Бурлюк хочет уехать в Америку. Он хочет бросить семью и уехать с тобой в Америку”. Тогда я сказала: “Знаешь что, Володь, с прошлым всё покончено, и в мою дальнейшую жизнь ты, пожалуйста, с советами не вмешивайся. Я уж ею как-то сама распоряжусь. А ни в какие Америки, особенно с Бурлюком, я не поеду. У Бурлюка есть жена и двое детей, и стыдно тебе советовать ломать семью”.
По словам Ланг, происходило это в июле 1918 года, чего никак не могло быть на самом деле — Маяковский ещё в июне уехал в Петроград, а Бурлюк к тому времени давно был в Башкирии. Словам Ланг трудно доверять — недаром её племянница, Вера Робертовна Никитина, говорила, что «быль переплеталась в её рассказах с небылицами…». Осторожный скепсис можно заметить и в некоторых репликах Дувакина.
По правде говоря, невероятная история. А ещё надо учесть, что Евгения Александровна беседовала с Виктором Дувакиным в 1969 и 1970 годах, уже после смерти Давида Давидовича и Марии Никифоровны, и была свободна в возможных преувеличениях.
А то, что преувеличения имели место, несомненно. Евгению Ланг как главную и «чистую» любовь Маяковского во многом «создала» Людмила Владимировна Маяковская, с трудом переносившая Лилю Брик и её круг. Именно Людмила Владимировна хлопотала о возвращении уже пожилой Ланг из Парижа в Москву, именно благодаря ей отнюдь не роскошествовавшая в Париже художница получила в СССР жильё и хорошую пенсию. Даже «духовный сын» Бурлюка Николай Никифоров, часто бывавший в гостях у Ланг и друживший с ней, писал Бурлюку 24 июля 1964 года: «У меня возникла мысль, что Евгения Ланг — настоящая чистая любовь Маяковского…Разговаривая с Евгенией Ланг, я сердцем понял, что она его любила и любит сейчас большой светлой любовью и что он её любил. <…> Мне хочется доказать, что у Маяковского была настоящая сокровенная чистая любовь к замечательной женщине, которая ответила ему большой и светлой любовью, пронеся её через всю жизнь, через все испытания. Эта любовь — Евгения Ланг. Она достойна любви такого Человека, как Владимир Маяковский». Дальше Никифоров пишет, что в треугольнике Володя-Лиля-Ося, так же как в отношениях с Татьяной Яковлевой, у Маяковского не могло быть чистой любви, а было мужское увлечение, удовлетворение похоти. А вот Ланг — исключение.
Такая позиция была тогда официально «правильной».
Но в воспоминаниях Ланг многое выглядит фантастикой. Например, то, что она встретила Давида Бурлюка в Москве летом 1917-го, когда тот готовил выступление Маяковского в Политехническом музее (в 1917-м Маяковский выступал в Москве только 24 сентября и 30 декабря). Или то, что в 1917-м Маяковский при ней рассорился с Бурлюком, сказав: «Додя, наши пути разошлись. И всё-таки я вам говорю, вам обоим, вы оба — два человека, которых я больше всего люблю на свете». А она вроде как сказала: «Володя, ссорься с Додей, но я с ним никогда не рассорюсь». Ни о каких встречах с Ланг летом 1917 года Бурлюк никогда не вспоминал, да их и не могло быть — сам он в это время жил под Уфой, на станции Буздяк Волго-Бугульминской железной дороги.