После киевских выступлений троица вернулась в Москву, где было множество неотложных дел. 30 января Бурлюк писал Николаю Кульбину в Петербург: «…После 9 декабря не был в Москве… — теперь еду в Москву издавать 1-й № журнала — жду от вас материал».
Речь шла о «Первом журнале русских футуристов», который был задуман Давидом Бурлюком в начале 1914 года и первый сдвоенный номер которого вышел из печати в марте под маркой «Издание Д. Д. Бурлюка».
Предполагалось, что журнал станет органом объединённых группировок русского футуризма. В беседе с сотрудником «Одесских новостей», состоявшейся в день приезда кубофутуристов в Одессу (15 января), Василий Каменский кратко охарактеризовал установку редакции:
«…Новый журнал будет первой попыткой создать анархическую редакцию. Помещать, что угодно… может любой правоверный футурист. Автора статьи или поэмы, напечатанной в данном номере, в том же номере может в любых выражениях “обложить” другой автор».
Бурлюк, Маяковский и В. Каменский вернулись в Москву 3 февраля. На следующий день Бурлюк писал Матюшину, приславшему ему статью для журнала: «Благодарю вас за статью — она получена и сегодня будет сдана в типографию. Я приехал лишь вчера. 13-го буду снова здесь».
Журнал предполагалось издавать шесть раз в год, но вышедший сдвоенный номер оказался единственным. Тому был ряд причин. Благая идея Давида Бурлюка объединить «под одной крышей» всех русских футуристов (реально это были «Гилея» и «Мезонин поэзии» плюс Игорь Северянин) была заранее обречена. Слишком разными и слишком амбициозными все они были. И пусть Вадим Шершеневич и Константин Большаков наступили на горло собственной песне и присоединились на время к кубофутуристам (просто деваться было особо некуда), они использовали предоставленную возможность для популяризации в первую очередь самих себя, а через некоторое время продолжили свои ругательные отзывы о «гилейцах».
Руководство отделами журнала было распределено так: Большаков и Шершеневич — библиография и критика, Бурлюк — живопись и литература, Каменский — проза (он же стал редактором журнала), Маяковский — поэзия. Журнал получился насыщенным, но недовольными остались практически все, кроме, пожалуй, Вадима Шершеневича, «нафаршировавшего» его своими статьями под разными псевдонимами. Бенедикт Лившиц недоумевал, как вообще могло состояться сотрудничество с «Мезонином поэзии»:
«Из текста манифеста («Идите к чёрту». — Е. Д.) ясно, что, вступая в блок с Северянином, мы и не думали включать в свою “литературную компанию” ни “Петербургский Глашатай”, ни “Мезонин Поэзии”. Что произошло вслед за тем в Москве, каким образом удалось “мезонинцам” сблизиться с Маяковским и Бурлюком, чем руководствовался “отец российского футуризма”, доверяя одному из “табуна молодых людей без определённых занятий” переиздание “Дохлой Луны” и наблюдение за выпуском “Первого журнала русских футуристов”, — не знаю. Но вскоре после выхода обеих книг Давид писал мне из Ростова-на-Дону:
“Очень жаль, что ты не живёшь в Москве. Пришлось печатание поручить Шершеневичу и — мальчишеское самолюбие! — № 1–2 журнала вышел вздор!..”
В самом деле, для того, чтобы поместить свои жалкие подражания Маяковскому, Шершеневич не постеснялся выбросить из “Дохлой Луны” пять вещей Хлебникова, в том числе “Любовника Юноны” и “Так как мощь мила негуществ”. А с журналом получилось ещё хуже: он весь оказался нафарширован безответственными писаниями каких-то Эгиксов, Гаеров, Вагусов, превозносивших гений Вадима Шершеневича, упрекавших Пастернака в том, что он душится северянинскими духами, поучавших его рифме и ассонансу, пренебрежительно окрестивших Асеева “Неогальперином” и заявлявших, что у него, быть может, много скрытых талантов, но что к поэзии они не имеют ни малейшего отношения.
Не надо было обладать особой прозорливостью, чтобы заметить, что все эти статейки если не писаны одной рукою, то инспирированы одним лицом — кем, у меня не оставалось никаких сомнений. К сожалению, это обнаружилось слишком поздно, когда два объёмистых сборника, внешне изданные прекрасно, были вконец испакощены самовлюблённым графоманом, опьяневшим от неожиданного раздолья».
Давид Бурлюк не только предполагал объединить под одной крышей всех русских футуристов. Он собирался создать при журнале своё издательство. Затея не увенчалась успехом, однако трагедия «Владимир Маяковский» и «Танго с коровами» Василия Каменского с рисунками Давида и Владимира Бурлюков вышли соответственно как «Издание 1-го журнала русских футуристов» и «Издание Д. Д. Бурлюка — издателя 1-го журнала русских футуристов».
Той весной у «гилейцев» вышло ещё несколько сборников. Ещё в январе был отпечатан сборник «Рыкающий Парнас», изданный по инициативе и за счёт недавно вернувшихся из-за границы Ивана Пуни и его жены Ксении Богуславской. Программный манифест сборника назывался «Идите к чёрту» и носил довольно радикальный характер. К числу «ползающих старичков русской литературочки» были причислены Чуковский, Сологуб, Брюсов, Гумилёв, Пяст, Сергей Городецкий, а также «Мезонин поэтов» и даже «Петербургский глашатай». В конце заявлялось:
«1) Все футуристы объединены только нашей группой.
2) Мы отбросили наши случайные клички эго и кубо и объединились в единую литературную компанию футуристов: Давид Бурлюк, Алексей Кручёных, Бенедикт Лившиц, Владимир Маяковский, Игорь Северянин, Виктор Хлебников».
Однако сборник, в который входили стихи Маяковского, Давида и Николая Бурлюков, Каменского, Лившица, Кручёных, Хлебникова, Гуро, Северянина и рисунки Ивана Пуни, Давида и Владимира Бурлюков, Ольги Розановой и Павла Филонова, так и не поступил в продажу — комитет по делам печати усмотрел в трёх рисунках Филонова и Давида Бурлюка элементы порнографии. Тираж был конфискован и уничтожен, но Михаил Матюшин успел распространить «сотни две» до того.
В апреле в количестве тысячи экземпляров был издан второй тираж сборника «Дохлая луна» — первый был распродан за несколько месяцев. По сравнению с первым изданием в сборник были добавлены стихи Вадима Шершеневича, ещё недавно боровшегося с «гилейцами», а также Константина Большакова и Василия Каменского.
Но вернёмся немного назад, в конец января. 26 января 1914 года в Москву прибыл родоначальник итальянского футуризма (да и футуризма вообще) Филиппо Томмазо Маринетти. Это событие активно освещалось в прессе, которая уже год как регулярно писала о русских футуристах. Причём многие журналисты усердно рисовали образ русских футуристов как футуристов «не настоящих», писали о том, что «все бесчисленные диспуты гг. Бурлюков и Маяковских никакого отношения к футуризму не имели, а были просто так — чепуха и безобразие». Поэтому приезд Маринетти освещался как приезд мессии, который проповедует настоящий футуризм. Да и сам Маринетти не раз высказывался о превосходстве итальянских футуристов над всеми «северянами» и свою поездку в Россию рассматривал как инспекцию своего славянского «филиала». Естественно, это не могло не вызвать резкой ответной реакции русских футуристов: ещё 11 ноября 1913 года в докладе «Достижения футуризма» Маяковский в резкой форме отстаивал полную автономию русского футуризма. Все значимые фигуры — Ларионов с Гончаровой, Хлебников, Давид Бурлюк, Маяковский, Зданевич — встали к Маринетти в оппозицию. Ларионов назвал его «футуристом не первой свежести», его творчество — «форменной рухлядью» и угрожал забросать его яйцами и облить кислым молоком. Поддержали Маринетти лишь те из футуристов, которые были несамостоятельны и эклектичны — Николай Кульбин, Вадим Шершеневич, Константин Большаков. Интересно, что среди пригласивших Маринетти в Россию был и Алексей Толстой, незадолго до этого объявивший себя футуристом, а спустя несколько лет активно высмеивавший их в «Хождении по мукам».
Выступавшие в это время в Киеве Бурлюк, Маяковский и Каменский на первые три лекции Маринетти в Москве не попали. Проигнорировали их и остальные русские футуристы.
Тем временем в одном из интервью Маринетти заявил о том, что Россия очаровала его, потому что «здесь нет ужасного гнёта прошлого, под которым задыхаются страны Европы». Из Москвы Маринетти уехал в Петербург, где во время его первой лекции Хлебников с Лившицем раздавали публике специально отпечатанную листовку, направленную как против самого Маринетти, так и против той части футуристов, которая согласилась с Николаем Кульбиным в том, что «дорогого гостя» нужно встретить с почётом и не допустить скандала. Авторы листовки заявляли о том, что негоже склонять «благородную выю Азии под ярмо Европы».
После второй лекции в Петербурге лидер итальянских футуристов вернулся в Москву, куда к тому времени уже приехали из Киева Бурлюк с друзьями. В газете «Новь» они опубликовали письмо, в котором ещё раз подчеркнули, что с итальянским футуризмом ничего общего, «кроме клички», не имеют и об их подражательности итальянцам не может быть и речи. Подписали письмо Бурлюки, Василий Каменский, Маяковский, Матюшин, Кручёных, Лившиц, Екатерина Низен и Хлебников, но настоящими его составителями были Давид Бурлюк и Василий Каменский, которые воспользовались подписями остальных участников «Гилеи», чтобы придать письму больший вес (Николай Бурлюк вообще поддержал Кульбина и подписать письмо априори не мог).
Публичная дискуссия Маринетти с представителями русского футуризма состоялась 13 февраля в Обществе свободной эстетики во время его последней лекции. Маяковский, Бурлюк и Зданевич потребовали разрешения выступать в прениях по-русски, но председатель Гиршман не позволил им этого под предлогом того, что Маринетти не понимает русского языка. Маяковский громогласно заявил, что это является «одеванием намордника» на русских футуристов. Маринетти, видя, что поле битвы пусто, произнёс последнюю речь о русском футуризме, называя его не футуризмом, а соважизмом, дикарством, а его адептов — первобытниками. Вскоре Маринетти выступил в Риме с лекцией, в которой «расправился» с «русскими лжефутуристами — Бурлюками и Маяковским», объявив их всех щенками и мальчишками, «искажающими истинный смысл великой религии обновления мира при помощи футуризма».