а, который после окончания в марте 1915 года Пензенского художественного училища поступил в Алексеевское военное училище в Москве. Давид Бурлюк представил на «Выставке живописи 1915 год» свою работу «Ожившее Средневековье», изображавшую «человеческие массы на поле сражения, режущие и колющие друг друга». Работа была большой — «три аршина на два и три четверти». Это была первая из работ в новом для Бурлюка стиле символического футуризма. Как ни странно, критика ничего об этой работе не писала. Зато писали о работе Лентулова «Бурлюк в бане», которая представляла собой повешенные на стену рубашку, панаму, мочалку и мыло, под которыми Лентулов «что-то подмалевал» на стене. Русские художники начали осваивать трёхмерное пространство.
В Петрограде работы Бурлюка были показаны на «Выставке картин в пользу лазарета деятелей искусства» (октябрь — декабрь 1914 года), «Мир искусства» (февраль — март 1915-го) и «Выставке картин левых течений» в Художественном бюро Н. Е. Добычиной (апрель — май 1915-го). У Добычиной была показана и работа Владимира Бурлюка.
Турне кубофутуристов и многочисленные выступления сделали Бурлюка всероссийски известным и одновременно сыграли с ним злую шутку. Он всё больше начал отрываться от художественных процессов в жизни обеих столиц, а поиски его начали идти вразрез с новыми течениями, во главе которых встал Казимир Малевич. Ещё весной 1914-го Малевич задумал создание нового выставочного объединения, Международного салона футуристов и орфистов, и большую выставку картин осенью. Война изменила планы. Выставка, названная «1-й футуристической выставкой картин “Трамвай В”», состоялась в Петрограде весной 1915-го и была скромнее изначально задуманной. В ней приняли участие Иван Пуни с Ксенией Богуславской, которые её финансировали и не скрывали лидерских амбиций, а также Казимир Малевич, Ольга Розанова, Владимир Татлин, Александра Экстер, Василий Каменский, Любовь Попова, Надежда Удальцова и Алексей Моргунов. Прежние лидеры, основоположники русского авангарда Михаил Ларионов и Давид Бурлюк, оказались за бортом. Очень показательны отзывы о них Ивана Пуни и Казимира Малевича. Летом 1914-го Пуни писал Малевичу: «Вообще, я за это время пришёл к некоторым заключениям не в пользу некоторых русских художников, именно — мне кажется, что Бурлюки, Ларионов и некоторые другие, — да весь Союз молодёжи, делают совсем не то, да делают-то очень плохо. <…> Ларионов, Бурлюк — все “главы” — неважная, мне кажется, выйдет книга из этих глав. Ну, авось Бог даст как-нибудь им всем головы главам посворачивать».
Малевич в том же духе писал Матюшину о Бурлюке, который в силу обстоятельств — необходимо было зарабатывать — писал и выставлял в то время реалистические пейзажи: «Бурлюк настоящий предатель, много говорил с ним, но всё печально». Незадолго до открытия выставки он вновь писал Матюшину: «Выставка футуристов готова, 1-го марта открытие. Ура. Бурлюки, Лентулов очень сердятся на меня, что их не приглашали, но я думаю, пусть пареньки посолидней отнесутся к делу, а не за двумя зайцами гонятся. Что-либо одно, или Репину или футуризму». Однако Михаил Матюшин, на которого Бурлюк обиделся за сотрудничество с Малевичем, и сам не дал на выставку свои работы — его «органический» подход к живописи был антагонистичен новым геометрическим тенденциям, проповедуемым Малевичем.
Творческие разногласия Бурлюка и Малевича продолжатся и дальше, во время подготовки к «Последней футуристической выставке картин 0,10».
Несмотря ни на что, кубофутуристы попытались продолжить в сезоне 1914/15 года свои выступления. 15 октября 1914-го в Политехническом музее состоялся большой вечер на тему «Война и искусство», в который были включены доклады Давида Бурлюка «Война и творчество», Василия Каменского «Война и культура» и Николая Бурлюка «Война и расовый дух». В интервью перед вечером Бурлюк говорил, что надеется на то, что подъём национального духа послужит тому, чтобы создать эстетическое единство России. Однако на вечер пришло совсем мало зрителей — около пятидесяти. Финансовая неудача привела к отказу от организации масштабных вечеров в дальнейшем. Пришлось искать иные виды заработка. Пускаясь при этом на всевозможные ухищрения.
Ещё в сентябре 1914-го на деньги тестя, Никифора Еленевского, Бурлюк с Каменским сняли большую студию в самом высоком на тот момент здании Москвы — доме Нирнзее. Мария Бурлюк вспоминала:
«Для художников и поэтов наступили трудные дни.
Бурлюк решил устроить распродажу своих картин и писать портреты, Каменский — писать книги на заказ. Н. Евреинов заказал ему свою биографию. Кроме того, Бурлюк с Маяковским писали статьи в газету «Новь». Маяковский носился повсюду, не отказываясь ни от какой работы. Он был полон энергии.
Теперь уже Маяковский старался помогать Бурлюкам! Как-то он привёл в мастерскую покупателя. Одетый, как денди, Маяковский был жизнерадостен. Громким голосом растолковывал он меценату достоинства каждой картины. Затем, отбивая чечётку по лоснящемуся паркету, он приближался ко мне (я сидела в кресле, спиной к ним) и шёпотом спрашивал:
— Он предлагает двести… Как вы думаете? Цена, по-моему, неплохая.
Тогда же Маяковский подарил моему сыну Додику большого деревянного белого коня. Весь январь и февраль 1915 года Бурлюк, Маяковский и Каменский жили в Петербурге.
<…> Весной 1915 года в Москве Маяковский жил напротив нас (в доме Нирнзее), и мы без телефона, по свету в окошке, всегда знали, дома ли он. Он жил в мастерской приятельницы его матери, которая уехала на юг, предоставив Маяковскому бесплатно пользоваться её мастерской».
Материальные затруднения резко ограничили и издательскую активность. Единственным сборником сезона в Москве с участием кубофутуристов стал вышедший в мае 1915-го под маркой «Издательство студии Д. Бурлюка и С. Вермеля» на деньги молодого актёра, режиссёра и поэта Самуила Вермеля сборник «Весеннее контрагентство муз», в котором была опубликована в том числе важная статья Бурлюка «Отныне я отказываюсь говорить дурно даже о творчестве дураков». Запланированный на осень сборник «Осеннее контрагентство муз» так и не вышел. Спустя много лет Бурлюк встретится с Вермелем уже в США, и тот организует в 1955 году выставку его работ на Кубе — выставку, после которой работы Бурлюку так и не будут возвращены.
Гораздо большую, чем в Москве, развили кубофутуристы в этом сезоне активность в Петрограде. После провала вечера в Политехническом музее они перешли на площадки поменьше, чтобы не тратиться на аренду залов и рекламу. 11 февраля 1915-го в петроградской «Бродячей собаке» был устроен «Вечер пяти» при участии Давида Бурлюка, Каменского, Игоря Северянина и художников Радакова и Судейкина. После официальной программы Маяковский прочёл стихотворение «Вам!», которое произвело колоссальный эффект на публику.
В феврале 1915-го вышел сборник «Стрелец», под обложкой которого мирно соседствовали стихи символистов и футуристов — война сблизила прежних антагонистов. Подумать только — Бурлюк, Каменский, Маяковский, Кручёных — и рядом Ремизов, Кузмин, Сологуб, Александр Блок, который ещё недавно писал, что у Бурлюка «есть кулак», хотя и уточнял, что в нём, возможно, «больше хамства, чем чего-либо другого». Сборник был проиллюстрирован в том числе рисунками Давида Бурлюка, он же — вместе с Каменским — уговорил приехать на специальный вечер, посвящённый выходу сборника, самого Максима Горького. Вечер состоялся 25 февраля в «Бродячей собаке» и стал одним из важнейших событий, отразивших новую тенденцию признания футуристов. Они переставали быть дикарями, изгоями и становились равноправными участниками культурной жизни. Горький признал, что в футуристах «что-то есть», и это сразу подхватила пресса, заявив, что футуристы торжествовали свою победу над «человеческой глупостью» и недоверием к себе. Почти сразу после вечера Горький повторил своё мнение о футуристах печатно:
«Русского футуризма нет. Есть просто Игорь Северянин, Маяковский, Бурлюк, В. Каменский. Среди них есть несомненно талантливые люди, которые в будущем, отбросив плевелы, вырастут в определённую величину. Они мало знают, мало видели, но они, несомненно, возьмутся за разум, начнут работать, учиться. Их много ругают, и это, несомненно, огромная ошибка. Не ругать их нужно, к ним нужно просто тепло подойти, ибо даже в этом крике, в этой ругани есть хорошее: они молоды, у них нет застоя, они хотят нового свежего слова, и это достоинство несомненное».
С Максимом Горьким Бурлюк познакомился благодаря давнему другу, Исааку Бродскому. В феврале Бурлюк побывал у Бродского в гостях, в его квартире и мастерской на Широкой улице. Бродский всегда собирал живопись, и Бурлюк радовался, что «Репин, Левитан, Серов, Жуковский и Бурлюк висят рядом» в его столовой. Бродский предложил Бурлюку съездить в гости к Горькому в Мустамяки (сам Бурлюк несколько раз писал, что ездил в Териоки, но в это время Горький жил именно в Мустамяках). «А так как я вообще любопытен и всегда свободен, то на другой день утром всей компанией мы садились в зелёные вагоны финляндских железных дорог», — вспоминал Бурлюк. Он попросил тогда у Горького автограф в свою книжечку автографов, а немного позже побывал вместе с Каменским и в его петроградской квартире. Горький выказал желание увидеть картины Бурлюка, представленные на выставке «Мира искусства» — Давид Давидович вспоминал, что тот «долго стоял перед моими этюдами южнорусских степей» и сказал «очень хорошо». Следующие встречи Бурлюка с Горьким состоятся уже в 1916–1917 годах.
Незадолго до знакомства с Горьким Бурлюк ближе познакомился и с Ильёй Репиным. Николай Евреинов, давний приятель Бурлюка, пригласил его написать свой портрет. Бурлюк поехал к нему в Куоккалу вместе с Василием Каменским, с которым «был тогда неразлучен», и через три дня после приезда они «нанесли визит к великому художнику», который в то время тоже работал над портретом Евреинова. Перед встречей, конечно, волновались. Бурлюк с Каменским даже написали по стихотворению в честь великого Репина — на тот случай, если их попросят что-то прочесть за столом.