Четвёртый участник «квадриги», Владимир Маяковский, действительно «маршировал». Он был призван ополченцем 7 сентября 1915 года, а 16 сентября был зачислен чертёжником в 1-ю запасную автомобильную роту. «Призыв. Забрили. Теперь идти на фронт не хочу. Притворился чертёжником», — писал он в автобиографии. Однако же после работы в школе он мог заниматься своими обычными делами и жил у себя дома.
К тому моменту он уже познакомился с Бриками, о чём несколько ревниво писал Бурлюк: «Маяковский летом 1915 года переходит на иждивение и поддержку его литерат. деятельности к О. и Л. Брикам». Это правда — Осип Брик в какой-то мере взял на себя миссию самого Бурлюка.
О том, чем он сам занимался в Башкирии, Давид Давидович написал девять лет спустя в «Лестнице лет моих»:
«В 1915 году поселился на станции Иглино возле Уфы. 1916, 17 годы там: много писал красками — более 200 картин. Поставлял сено в армию. Был “образцовым” поставщиком. В Уфе: купец Шамов, Я. С. Бородин, А. А. Кипков, т. Цюрупа, В. И. Ишерский, Н. Попов, Чердынцев».
Давид Давидович помнил, кажется, всех своих знакомых и упоминал их при малейшем случае. Известный в Уфе врач Владимир Иванович Ишерский серьёзно интересовался искусством, часто принимал Бурлюка в своём доме и покупал у него картины. Позже, в Омске, Бурлюк с семьёй будет жить в доме Александры Максимовны Изет, тёщи В. И. Ишерского. Купец Иван Никитич Шамов был организатором Уфимского художественного кружка, ряда выставок и коллекционером живописи. Работы из его коллекции были представлены на выставках кружка, а в 1919 году из его уфимского особняка большевики конфисковали в музей 319 картин.
Входил в правление кружка, созданного осенью 1916 года, и Я. С. Бородин. Сам Давид Бурлюк не только стал членом кружка, не только экспонировал свои работы на выставках, но и принимал активное участие в их организации.
На первой выставке, открывшейся 21 октября 1916 года в здании Губернского музея, он представил 20 работ реалистического характера — авангардистские вещи к тому времени были отправлены в Москву, на выставку «Бубнового валета». На второй выставке, открывшейся 25 марта 1917 года, Давид Давидович представил уже 32 работы (реализм, импрессионизм, футуризм). Третья выставка в том же Губернском музее открылась 8 октября 1917 года. На ней Бурлюк продемонстрировал 41 работу; его матушка, Людмила Иосифовна, также выставила несколько работ, среди которых был находящийся сейчас в Уфимском художественном музее пейзаж «Водопад». Даже после отъезда Бурлюка из Башкирии, в апреле 1919-го, во время напряжённой борьбы за власть между войсками Колчака и большевиками, на 4-й художественной выставке демонстрировались его работы.
Выставка 1916 года стала первой в Уфе выставкой произведений местных художников и любителей. Может быть, именно приезд Бурлюка с его кипучей энергией этому поспособствовал? А 30 октября в газете «Уфимская жизнь» появляется подписанная неким «Б. Р.» заметка «С выставки картин», ставшая ответом на опубликованную днём ранее критическую заметку «Письмо обывателя». «Б. Р.», прекрасно разбирающийся и в живописи, и в литературе, пишет в характерной для Бурлюка манере…
Помимо перечисленных выше уфимцев, Давид Бурлюк сдружился с доктором Дмитрием Ивановичем Татариновым, а также с художниками Юлием Блюменталем, Александром Тюлькиным, Касимом Девлеткильдеевым, Порфирием Лебедевым. С последним Бурлюк раскрасил кабинет в доме одного богатого уфимца, да так, что удивлённый заказчик, увидев на стенах скачущих красных и зелёных коней, работу оплатил, но роспись велел стереть… Юлий Юльевич Блюменталь в 1926–1935 годах станет директором Башкирского государственного художественного музея, и Бурлюк будет присылать ему из США свои издания — сборники, журналы «Color and Rhyme», каталоги выставок с многочисленными пометками и рисунками. Блюменталь, в свою очередь, будет высылать Бурлюку фотографии его работ, хранящихся в музее. Вообще переписку с музеем и Александром Тюлькиным Бурлюк будет продолжать почти до конца жизни. А 31 мая 1929 года в Галерее изящных искусств калифорнийского Сан-Диего откроется выставка шести уфимских художников — Юлия Блюменталя, Александра Тюлькина, Василия Сыромятникова, Марии Елгаштиной, Кассима Девлеткильдеева и Анатолия Лежнева. В организации выставки примут участие Давид Бурлюк и Николай Фешин.
Живя в Башкирии, Бурлюк не сидит на месте, а пользуется малейшей возможностью для выезда на этюды. В первые годы это, возможно, было связано с работой по заготовке сена. Его восхищает местная природа — «здесь громадные реки, горы и колоссальные просторы». Он уезжает за сотни километров от Иглино, Буздяка и Уфы — на реку Ай, в Каргалинскую степь и даже в Симбирск. «Позже в 1917 году в мае месяце я писал Симбирские цветущие сады: жил у сапожника, вблизи станции (внизу у Волги)», — вспоминал он. Написанная там работа под названием «Цветущие яблони» находится сейчас в Башкирском Национальном художественном музее имени Нестерова. Ещё в январе 1916-го Бурлюк в письме Шемшурину предлагал вместе летом поехать в Японию. «Здесь близко!» — подчёркивал он. Своё желание увидеть Японию он осуществит уже в 1920 году.
В 1915–1917 годах Давид Бурлюк написал целый ряд работ в стиле символического футуризма. Именно эти картины «с содержанием» считал он главными своими работами. То ли добровольное башкирское изгнание и энергетика окружающей местности подействовали на него таким необычным образом, то ли это было закономерной ступенью в развитии художника — кто знает? А может быть, само дыхание времени, ужас войны направили его кисть? Ведь до этого он был совершенно далёк от социальных тем.
И вдруг произошла трансформация. «До моего переезда в Японию я писал в России большие холсты социального характера, где в символических образах протестовал против дикости и бессмысленности капитала милитаристов; в своих картинах я изображал трудящиеся массы. В журнале “Творчество” (1919 год, Владивосток) Дилетант (Чужак) воспроизвёл некоторые мои холсты, потом перепечатанные в Нью-Йорке в “Интернациональной студии” (1922)», — писал он в своих «Фрагментах из воспоминаний футуриста». И продолжал: «Картины этих лет выражают мою борьбу против одичания и зверской жестокости капиталистов, врагов рабочего класса, выражавшихся тогда в кощунственной кровавой бане мировой войны».
В 1915–1916 годах на станции Иглино был написан двухметровый холст «Татаре» («эту картину в 1916 году видел Максим Горький на выставке «Бубнового валета» в Москве и сказал: “Страшную картину Вы написали, Давид Давидович…”), а также картины «Русские жницы в поле», «Святослав», «Купальщицы» — «картина с куском золота, всаженным, влепленным в цветистый хаос холста».
Весной 1917 года Бурлюки перебрались на станцию Буздяк, где уже жили Людмила Иосифовна и Лидия Еленевская. Там же проживали родители Маруси. Евгения Иосифовна Еленевская спустя годы будет писать дочке и зятю в Америку именно со станции Буздяк. Марианна Бурлюк в эти годы жила в Москве, найти работу ей помог Андрей Акимович Шемшурин. Именно в этом году — весной, летом и осенью — Бурлюком были написаны: «Опоздавший ангел мира», «Бочка Данаид», «Храм Януса» и «Казнь русской Марии Антуанетты», а в 1918-м — «Прилавок современности», «Краски дня», «Раковина», «Павлины и женщины», «Козак» и другие.
«Окрестное башкирское население оказывало мне исключительное гостеприимство», — вспоминал Бурлюк. «Картины, которые во время наступления зоны боёв были мной оставлены в Буздяке… башкирами были сохранены, и в настоящее время сто семь картин находятся в Уфимском художественном музее, а тридцать пять картин, “представляющих местный интерес”, виды окрестностей Буздяка и типы жителей-башкир (из протокола) взяты и украшают башкирский народный дом в селе Буздяк (целы ли они — вопрос…). Фотографии с “Бочки Данаид”, “Опоздавшего Ангела Мира” и других были сделаны фотографом Яровым (теперь в Южной Америке), и их увёз с собой в Америку Оливер Сэйлер. Судьба картин мне неизвестна. “Опоздавший Ангел Мира” назван Оливером Сэйлером (известным американским критиком) гениальной картиной, отображающей бедствия, страдания трудовых народных масс России, катившейся к Великому освобождению из всех этих ужасов бездны человеческих горя и страдания к Красному Октябрю. <…> Оливер Сэйлер в своей книге “Россия” (1919 год, Бостон, С. Шт.) считает эти картины единственно значительными для искусства России перед временем Красного Октября».
И вновь удачливый Давид Давидович встретил нужного человека в нужное время. Именно благодаря тому, что Оливер Сэйлер в своей книге «Россия Белая или Красная» упомянул его имя, Бурлюк смог получить в Японии американскую визу и перебраться в США.
«В любом городе в кратчайший срок Бурлюк обзаводился знакомыми. В отличие от Маяковского он обладал поразительной приспособляемостью. Он извлекал нужных людей, заготовлял их впрок для использования», — вспоминал Сергей Спасский, познакомившийся с трио кубофутуристов ещё во время их выступления в Тбилиси в 1914 году.
Слова Бурлюка о том, что именно Красный Октябрь освободил народ России от ужасов горя и страдания, во многом объясняют и дальнейшие действия самого Давида Давидовича, и его политическую позицию. Ему, избежавшему ужасов революции и Гражданской войны, советская власть действительно ещё долго представлялась властью гуманной и передовой.
Интересна судьба картин, оставшихся в Башкирии. В 1923 году Давид Давидович опубликовал в нью-йоркской газете «Русский голос» под псевдонимом Филк заметку «Картины в избах башкир». В ней он писал о том, что весь свой трёхлетний труд оставил в городе Уфе, а половину сдал на хранение башкиру Абдульменеву, у которого проживал. «Теперь Давид Бурлюк обратился через Уфимский Художественный Музей, где хранятся сто пятьдесят картин, оставленных им в городе Уфе, относительно истребования из башкирской деревни остальных 80 картин», — пишется в заметке. «Давид Бурлюк получил любопытные подробности о поездке хранителя Уфимского Художественного Музея Башкирск. республики т. Чердынцева в Белебеевский уезд за находящимися там картинами. Товарищу Чердынцеву удалось получить для Уфимского Художественного Музея всего лишь 20 из восьмидесяти картин, ибо на сходе, специальном собрании по приезду т. Чердынцева жители села постановили, что все виды окружных мест, имеющиеся среди картин Давида Бурлюка, являются их собственностью и должны сохраняться, как общественное достояние, на стенах народного дома башкирского поселения. Кроме этих картин, на которые хранитель картин Чердынцев выдал особую бумагу — известное количество холстов сохраняется в избах местного населения.