Василий Каменский вспоминал:
«С первого же часа открытия “Кафе поэтов” повалила густая лава своей братии и публики с улицы.
Как именинный пирог, набилась наша расписанная хижина.
Гости засели за двурядные длинные столы из простых досок.
И вот на эстраде загремели новыми стихами поэты.
Тут же, на особом прилавке, продавались наши книги.
Сама публика требовала:
— Маяковского!
И Маяковский выходил на эстраду, читал стихи, сыпал остроты, горланил на мотив “Ухаря-купца”:
— Ешь ананасы, рябчиков жуй! День твой последний приходит, буржуй!
Публика кричала:
— Хлебникова!
Появлялся Хлебников, невнятно произносил десяток строк и, сходя с эстрады, добавлял своё неизменное:
— И так далее.
Публика вызывала:
— Бурлюка! Каменского!
Я выходил под руку с “папашей”, и мы читали “по заказу”.
Вызывали и других из присутствующих: Есенина, Шершеневича, Большакова, Кручёных, Кусикова, Эренбурга.
Требовали появления Асеева, Пастернака, Третьякова, Лавренёва, Северянина.
Выступали многие, и с видимым удовольствием: здесь умели принять».
Одним из наиболее часто упоминаемых стало выступление наркома просвещения, состоявшееся в день закрытия кафе. Участник футуристической группы «Мезонин поэзии» Рюрик Ивнев, ставший после Октябрьской революции секретарём Анатолия Луначарского, вспоминал:
«С полуосвещённой Тверской мы свернули в тёмный Настасьинский переулок и начали на ощупь пробираться вдоль стен маленьких одноэтажных домиков к месту, где горели два тусклых фонаря, еле освещавших огромный плакат, на котором расцвеченными вычурными буквами анонсировано выступление трёх поэтов: Каменского, Маяковского и Бурлюка. Фамилия Луначарского была поставлена хотя и на видном месте, но набрана не таким крупным шрифтом.
<…> Анатолий Васильевич стоял, окружённый поэтами и женщинами, и оживлённо спорил с Маяковским. Высокий мужественный Владимир с нарочитой грубостью нападал на него. Бурлюк стоял в стороне, перебирая листочки с тезисами своего доклада, но искоса с довольной улыбкой наблюдал за выражением лица наркома. Чувствовалось, что он предвкушает удовольствие от публичного диспута, на котором надеялся разгромить Луначарского.
Ровно в десять часов вечера молодой, но уже грузный Давид Бурлюк, играя лорнетом, потребовал от аудитории тишины. Когда публика успокоилась, он провозгласил:
— Слово имеет наш добрый друг и гость нарком Луначарский.
Раздались аплодисменты.
Анатолий Васильевич ограничился краткой приветственной речью, сказав, что не будет отнимать у слушателей много времени, и добавил:
— Пусть останется больше времени для диспута. Молодое советское искусство должно отражать великие перемены, происходящие в нашей стране, только такое искусство будет иметь будущее.
— Будущее — это футуризм, — раздался громовой голос Маяковского.
— Если он будет верно отражать великие перемены, — парировал Луначарский.
<…> Диспут, как и ожидали, протекал бурно. По существу, это было состязание в остроумии между Луначарским и Маяковским. Бурлюк, к восторгу публики, бросал острые словечки с места и срывал громкие аплодисменты».
Свидетелем этого диспута стал Илья Эренбург, тоже оставивший воспоминания о «Кафе поэтов»:
«…Здесь никто не разговаривал об искусстве, не спорил, не терзался, имелись актёры и зрители. Посетителями кафе были, по тогдашнему выражению, “недорезанные буржуи” — спекулянты, литераторы, обыватели, искавшие развлечений. Маяковский вряд ли их мог развлечь: хотя многое в его поэзии им было непонятно, они чувствовали, что есть тесная связь между этими странными стихами и матросами, прогуливавшимися по Тверской. А песенку, сочинённую Маяковским о буржуе, который напоследок ест ананасы, понимали все; ананасов в Настасьинском переулке не было, но кусок вульгарной свинины застревал у многих в горле. Развлекало посетителей другое. На эстраду, например, подымался Давид Бурлюк, сильно напудренный, с лорнеткой в руке, и читал:
— Мне нравится беременный мужчина…
<…> В “Кафе поэтов” я довольно часто бывал, даже как-то выступил и получил от Гольцшмидта причитавшиеся мне за это деньги.
Помню вечер, когда в кафе пришёл А. В. Луначарский. Он скромно сел за дальний столик, слушал. Маяковский предложил ему выступить. Анатолий Васильевич отказывался. Маяковский настаивал: “Повторите то, что вы мне говорили о моих стихах…” Луначарскому пришлось выступить: он говорил о таланте Маяковского, но критиковал футуризм и упомянул о ненужности саморасхваливания. Тогда Маяковский сказал, что вскоре ему поставят памятник — вот здесь, где находится “Кафе поэтов”… Владимир Владимирович ошибся всего на несколько сот метров — памятник ему поставлен недалеко от Настасьинского переулка».
В январе 1918-го за спиной у своих партнёров Гольцшмидт перекупил кафе у Филиппова. Маяковский был взбешён и в тот вечер, когда всё открылось, «был мрачен. Обрушился на спекулянтов в искусстве. Г<ольцшмидт> пробовал защищаться, жаловался, что никто его не понимает. Публика недоумевала, не зная, из-за чего заварился спор. Бурлюк умиротворял Маяковского, убеждая не срывать сезон».
Сезон не сорвали. Владимир Гольцшмидт продолжал читать лекции о «солнечных радостях тела», сопровождаемые разбитием досок о голову; в марте устроили «Борьбу поэтов на кубок поэзии» и «Маскарад у футуристов».
Интерьер «Кафе поэтов» послужил декорацией для съёмок ряда эпизодов фильма «Не для денег родившийся» по мотивам романа Джека Лондона «Мартин Иден». Режиссёром фильма стал Никандр Туркин (Алатров), оператором — Евгений Славинский, сценаристами — Маяковский и Бурлюк. Давид Давидович выступил также в роли художника фильма — он расписал интерьер кафе, воспроизведённого из фанеры в съёмочном павильоне. В ролях, помимо тех же Маяковского и Бурлюка, снимались Василий Каменский, Вадим Шершеневич, Борис Лавренёв, Маргарита Кибальчич, Янина Мирато, Лев Гринкруг и другие. Увы, фильм не сохранился, сохранилось лишь несколько фотографий кадров из него, в том числе и с Бурлюком. Эти фотографии позже были опубликованы писателем Максом Поляновским в книге «Поэт на экране (Маяковский — киноактёр)». В 1956 году Поляновский подарил эту книгу Бурлюку.
Это был первый и единственный киношный опыт Давида Давидовича.
«Кафе поэтов» просуществовало до середины апреля 1918 года. Сергей Спасский вспоминал:
«…Последнее время все начали им тяготиться. Бурлюка потянуло на Урал, где привык он трудиться над холстами. Маяковскому надоела ежевечерняя повинность. Был устроен последний закрытый вечер, со стихами, танцами, разговорами до утра».
Вечер этот состоялся 14 апреля.
Хотя в своих воспоминаниях Давид Бурлюк указывал, что он уехал с сестрой Марианной из Москвы в Башкирию 2 апреля, но был он в Москве как минимум до 15-го числа. Очевидцами зафиксировано его выступление на вечере закрытия кафе. Маяковский, объявивший себя распорядителем, представил тогда Бурлюка так: «Вот, сверкая жерлами орудий, кряхтя обшитыми сталью боками, как могучий дредноут, выплывает Бурлюк».
Давид Давидович привычно прочёл «Беременного мужчину», предложил собравшимся подвести итоги деятельности кафе, а затем по привычке обругал всех собравшихся. Публике было объявлено о закрытии кафе до осени в связи с отъездом поэтов-футуристов в провинцию.
Кафе, однако, закрылось навсегда.
Возможно, Бурлюк поменял в воспоминаниях даты из-за привычной осторожности — за два дня до этого большевики разгромили московские анархистские организации, а Бурлюк с Каменским и Гольцшмидтом жили как раз в доме анархистов (ресторан «Новый Петергоф»), откуда их выселили. Возможно, Давид Давидович не хотел, чтобы эти события хоть как-то ассоциировались с его пребыванием в Москве. В мотивах его поступков не всегда легко разобраться.
А вообще поводов для закрытия кафе и отъезда в Башкирию было предостаточно. Во время боя с анархистами как раз с угла Настасьинского переулка и Тверской обстреливали из пушки занятый анархистами Купеческий клуб, и в «Кафе поэтов» были выбиты все стёкла. Всё это никак не радовало не терпевшего войны «отца российского футуризма». Плюс потеря крыши над головой и источника заработка, давнее желание поехать в Японию и увидеть Америку… Да и семья заждалась.
Однако до отъезда бурлящий Бурлюк успел ещё многое. Одними лишь выставками и «Кафе поэтов», пусть даже и давшими толчок к возникновению в Москве поэтического бума, дело, конечно же, не ограничилось (кстати, Бурлюк с Каменским и Маяковским выступали на открытии ещё одного кафе Филиппова — «Питтореск»).
Во-первых, под Новый, 1918 год в Большой аудитории Политехнического музея состоялась «Ёлка футуристов», в которой анонсировалось участие всей «троицы». Саму ёлку по-футуристически украсили кукишами и облаком в штанах. Правда, выступать за всех пришлось одному Маяковскому.
Во-вторых, Бурлюк предварял выступления Маяковского как на квартирнике у поэта Амари (Михаила Цейтлина), на котором встретились «старое» и «молодое» поколение поэтов, так и 15 февраля 1918 года в Политехническом музее с чтением поэмы «Человек». «Отец российского футуризма» произнёс там вступительное слово, а «мать» — Василий Каменский — был председателем праздника.
К весне 1918-го стало очевидно, что из троицы равных, принимавших четыре года назад участие в туне кубофутуристов, выделилися один. Бурлюк и Каменский всё больше и больше уступали пальму первенства Маяковскому. Особенно ярко проявилось это во время «Избрания короля поэтов» — вечера, состоявшегося 27 февраля в Большой аудитории Политехнического музея. За звание «короля» сражались Маяковский и Северянин, а Бурлюк с Каменским, обладавшие гораздо меньшей популярностью, вошли, чтобы не терять лицо, в состав президиума. Победу тогда одержал Северянин, и трио футуристов негодовало и обвиняло организатора и антрепренёра Фёдора Долидзе в подтасовке результатов.
Интересна характеристика, данная Бурлюку известным журналистом Шполянским (Дон-Аминадо), который писал о вечере так: «Гениальный Давид Бурлюк… с уверенностью опытного дрессировщика взошёл на эстраду, презрительно поджав губы и поглядев на публику в серебряный лорнет, прокричал “стихи” о беременных мужчинах».