Давид Давидович всегда мог осознать своё действительное место и обратить минусы в плюс. Что ж, если он поэт не первого ряда, то уж организатор и оратор точно первоклассный. Умение Бурлюка «взять» и «держать» аудиторию, оттачиваемое в том сезоне ежевечерне, будут позже подчёркивать практически все, кто присутствовал на его выступлениях.
Но главные события состоялись 15 марта 1918 года. В этот день вышла изданная Бурлюком, Маяковским и Каменским «Газета футуристов», в которой были опубликованы манифест, стихи и статьи. Два текста в ней были знаковыми: «Манифест летучей организации футуристов» и «Декрет № 1 о демократизации искусств (заборная литература и площадная живопись)». Газета расклеивалась на стенах домов. Казалось бы — очередная эпатажная футуристическая акция. Но последствия её оказались на удивление серьёзными.
В «Манифесте летучей организации футуристов» наша футуристическая троица, провозгласив себя пролетариями искусства, призвала пролетариев фабрик и земель к третьей революции — революции духа, которая должна была состояться вслед за уничтожившей политическое рабство революцией Февральской и социальное рабство — Октябрьской. Она должна была уничтожить, наконец, старое искусство. Авторы потребовали отделить искусство от государства, передать все материальные ценности — театры, академии и художественные школы — в руки самих мастеров искусства, ввести всеобщее художественное образование и немедленно реквизировать все «лежащие под спудом эстетические запасы для справедливого и равномерного пользования всей Россией».
Призыв футуристов снести памятники «генералов, князей, царских любовниц и царицыных любовников», которые «тяжкой, грязной ногой стоят на горлах молодых улиц», был не только услышан новой властью, но и немедленно взят на вооружение. Декрет Совета народных комиссаров «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской социалистической революции» был издан одновременно с декретом об упразднении Академии художеств уже 12 апреля. А справедливое распределение эстетических запасов началось благодаря государственным закупкам работ в первую очередь «левых» художников и отправке их в провинциальные музеи.
В «Декрете № 1 о демократизации искусств», провозгласив себя революционерами и вождями российского футуризма, Бурлюк, Маяковский и Каменский объявляли отмену «проживания искусства» в «кладовых» и «сараях» человеческого гения — дворцах, галереях, салонах, библиотеках и театрах. «Свободное слово творческой личности» должно быть написано на стенах, заборах, крышах и улицах городов, на «спинах автомобилей, экипажей, трамваев и платьях всех граждан». Художники и писатели «обязаны немедля взять горшки с красками и кистями своего мастерства иллюминировать, разрисовать все бока, лбы и груди городов, вокзалов и вечно бегущих стай железнодорожных вагонов. <…> Пусть улицы будут праздником искусства для всех».
И что же? Уже к 1 мая здания и улицы Москвы и Петрограда были украшены левыми художниками.
В день выхода «Газеты футуристов» Давид Бурлюк прибил две свои картины к стене дома на Кузнецком Мосту. Василий Каменский, который за день до этого расклеил по Москве свой стихотворный «Декрет о заборной литературе», в мемуарах «Путь энтузиаста» вспоминал:
«…Я шёл по Кузнецкому мосту и на углу Неглинной увидел колоссальную толпу и скопление остановившихся трамваев. Что такое? Оказалось: Давид Бурлюк, стоя на громадной пожарной лестнице, приставленной к полукруглому углу дома, прибивал несколько своих картин. Ему помогала сама толпа, высказывая поощрительные восторги. Я пробился к другу, стоявшему на лестнице с молотком, гвоздями, картинами и с “риском для жизни”, и воскликнул:
— Браво!
Бурлюк мне сердито ответил:
— Не мешайте работать!
Прибитие картин кончилось взрывом аплодисментов толпы по адресу художника».
Сергей Спасский, который также был очевидцем событий, вспоминал обо всём этом так:
«Бурлюк собирался уезжать. Весна. Пора браться за кисть. Тщательно запаковывает он увесистую корзину, наполненную книгами, закупленными для семьи. Туда же погружаются газетные вырезки, афиши, всевозможные свидетельства о протёкшем сезоне. И большие запасы красок, которые обильно переложит он на холсты. Прощание с Москвой должно произойти в соответствующем футуристским лозунгам стиле. Недаром повсюду провозглашалось, что искусство должно выйти на улицу. Подхватив под локоть две картины, Бурлюк отправляется на Кузнецкий Мост. В кармане пальто гвозди и молоток. Подойдя к облюбованному дому, Бурлюк раздобывает у дворника лестницу. Лестница ставится на тротуар, верхний конец её упирается во второй этаж. Бурлюк с трудом карабкается по перекладинам. Лестница слишком узка для него.
Зацепляясь о загородившую тротуар лестницу, публика задерживается, останавливается. Поднимает головы. Бурлюк, рискуя упасть, оборачивается лицом к собравшимся. Он потрясает молотком и произносит короткую речь. Об искусстве, украшающем город. Призыв к художникам выйти из выставочных зал и музеев. Надо одеть фасады зданий картинами, раскрасить дома, расписать их стихами. Фразы, бросаемые с пожарной лестницы, приобретают сейчас осязаемый смысл. Москвичей в ту пору трудно было удивить. Слишком много в городе происшествий. И достаточно забот каждый день. Взять хотя бы усиливающийся голод. Плохо с хлебом, исчезают продукты. Случайная, наспех образовавшаяся толпа довольно спокойно относится к событию. Оно не выдерживает сравнения с начинающейся гражданской войной или даже с ночными налётами анархистов. Знакомые хлопают Бурлюку. Незнакомые молча его рассматривают. Мальчишки поддерживают лестницу. Две картины прочно прибиты к стене. Одна — женский портрет. Другая — какое-то символическое шествие на фоне буро-красного пейзажа. С тротуара картины кажутся небольшими и не слишком бросаются в глаза. Они провисят в течение ближайших месяцев, не смущая и не беспокоя горожан». Одной из картин была «Военная бочка Данаид».
Завершая свою книгу «Путь энтузиаста», Василий Каменский писал: «С приходом Октября роль футуризма как активного литературного течения кончилась — это было ясно. Мы сделали своё дело. Отныне всё переиначилось».
Да и сам Бурлюк с ним соглашался:
«Историю футуризма любят доводить до 1916 года… Но это очень ошибочно, ибо собственно футуризм и кубо-футуризм, возникнув в 1907 году, оканчиваются в Москве в апреле 1918 года. 17 и 18-й годы были расцветом течения. <…> После 1918 года начался период эпигонов футуризма, возникла литература великой простоты, Великая Литература Пролетариата, но всюду и везде видны следы влияний тех новых слов, приёмов и манер, что были вымышлены когда-то футуризмом…»
Однако же всё было не так однозначно. Футуризм в 1918 году был невероятно популярен — во многом именно благодаря усилиям его «отца», «матери» и Маяковского. И сдавать свои позиции он не собирался — наоборот, именно в это время футуризм неожиданно стал чуть ли не главным, получившим благословение государства художественным течением. «Левые» художники и поэты, десять лет уже пропагандировавшие революционное обновление искусства, не только симпатизировали в большинстве своём обновлению политическому, но и довольно неожиданно стали восприниматься многими чуть ли не застрельщиками революции. Любой бунт, мятеж, революция в искусстве были осознаны как футуризм, а революция была провозглашена душой футуризма. Ещё в апреле 1917-го Маяковского называли «большевиком от футуризма», большевиков же, в свою очередь, называли политическими футуристами. Более того — ленинскую группу напрямую сравнивали с «Бурлюками». «Им, так же как и всевозможным, ныне полузабытым Бурлюкам, Олимповым, прежде всего нужен шум. <…> Ленинские речи это — политический футуризм. <…> Это всё тот же разухабистый футуристический бред», — писал в 1917 году Б. Мирский (Б. С. Миркин-Гецевич) в «Журнале журналов».
Уже Февральская революция принесла большие изменения. Следствием её стало существенное ослабление цензуры, что страшно воодушевило Бурлюка. Перед «левыми» художниками стали открываться новые возможности. Параллельно с этим между разными группами художественной интеллигенции началась борьба за власть. В ходе учредительных заседаний вновь созданной федерации деятелей искусств «Свободу искусству» за всех кубофутуристов отдувался Маяковский, который был «левее левой федерации» и в своих выступлениях заявлял: «Да здравствуют я, Бурлюк, Ларионов». В конце марта был создан «Союз деятелей искусств», в рамках которого возник «Блок левых», объединивший 28 обществ и кружков. В его работе активное участие принимал Осип Брик.
Однако же, по словам Каменского, «земля нового мира, разумеется, никак и никогда не представлялась нам в виде либеральной буржуазной революции, заменившей монархию», потому что «буржуазия травила нас не меньше, чем мы её. Поэтому Февральская революция дать нам ничего, кроме подзатыльника, не могла».
Октябрьская революция изменила ситуацию в корне. Каменский писал:
«…С первых часов Советской власти… мы открыли двери “Кафе поэтов”, сияющими появились на эстраде и на веселье одним, на огорченье другим приветствовали победу рабочего класса. То, что “футуристы первые признали Советскую власть”, отшатнуло от нас многих». По Москве ходили упорные слухи — большевики останутся у власти не более двух недель.
Действительно, именно Владимир Маяковский, Николай Пунин, Артур Лурье, Всеволод Мейерхольд и другие почти сразу после прихода большевиков к власти вступили в контакт с наркомом просвещения Луначарским. Наиболее активные «левые» деятели искусств вышли из «Союза деятелей искусств», сосредоточившись на работе в Наркомпросе. Тем более что провозглашённый поначалу Луначарским принцип полного отделения искусства от государства и упразднения всяческих дипломов, званий и титулов им более чем импонировал (это было время иллюзий — очень скоро государственная политика изменится…).
Вследствие всего этого с социальным статусом футуристического движения после Октябрьской революции произошли фантастические изменения. Составляя в художественном мире явное меньшинство и сделав только первые шаги на пути к полноценному общественному признанию, будучи ещё недавно в первую очередь объектом цензуры и насмешек, за счёт поддержки новой власти «левые» деятели искусств получили вдруг почти безграничную государственную власть над искусством. Ведь они были единственными, кто безоглядно поддержал большевиков, причём отнюдь не потому, что многие из них были членами РКП(б) или имели схожие политические убеждения. Причиной притяжения футуристов к большевикам и анархистам было то, что обе эти партии отличались социальным утопизмом. Решимость большевиков коренным образом переустроить социальную жизнь вызывала у «левых» надежду переустроить и художественную жизнь целой страны, причём по-своему. Утопические мечты рисовали им светлое будущее. Реальность оказалась иной, хотя многое и удалось сделать — начать хотя бы с музейных закупок работ «левых» художников, что было неизбежно в силу кадровых назначений, ведь Отдел изобразительных искусств Наркомпроса возглавил левый худо