С собой взяли минимум: краски и холсты, бумаги и чернила — и самовар, который путешествовал с ними ещё из Москвы. Переход до Огасавары — тысяча километров — занял пять дней. Вся компания высадилась на острове Чичидзима, Бурлюки с Фиалой и Марианной поселились в деревне Оогюра, а Пальмов с Лидой вместе с Недашковским — в соседней деревне. «Хозяева японцы; они отдают нам за семь иен в месяц домик над ручьём; в домике нет потолков, крыша из пальмовых листов, когда лежишь на полу и смотришь вверх, то никогда не забудешь, что ты у тропиков».
Чичидзима стала для Бурлюка тем, чем в своё время стал для Гогена Таити. Если Ошима была для Давида Давидовича первым опытом соприкосновения с японской глубинкой, который его поразил, то Чичидзима оказалась глубинкой в кубе, о которой он писал не только с удивлением, но и с неподдельным восхищением. Помимо японцев остров населяли потомки «жителей, издавна обитавших на этих островах; южный тип, чёрные глаза, пахнущие меланезиями и полинезиями». Они были лишены «японской жантильности», без всякого стеснения во время работы они «снимают с себя одежду и остаются в узком поясе на чреслах». Да и японцы, у которых перед домами стоят деревянные ванны «фуро», вечерами ходят по улицам, не стесняясь своей наготы. Природа острова изобильна, «народ живёт обеспеченно», жизнь легка, люди воспитанны и учтивы и любят делать подарки. «Всё — чинно, спокойно, тихо». Кроме того, на острове жили потомки американских китобоев с потерпевшего крушение судна, чьим родным языком был английский. И вправду — куда уж экзотичнее.
В повести «По Тихому океану» Бурлюк просто-таки пропел оду островам, крохам суши, «павшим на голубую безмерность Тихого и Великого». «Радуешься душой, встречаясь с чистым свежим дыханием беспредельного океанического размаха» — его слова.
Все четыре проведённых на острове месяца Бурлюк ежедневно много работал. Иначе он не умел. И, конечно же, каждый день гулял, впитывая в себя новые впечатления. Зима, проведённая на Чичидзиме, стала для него поворотным моментом в осознании японской культуры. Пропустив её через себя и соединив с уже имеющимся опытом новаторства и экспериментов, Бурлюк начинает писать потрясающие вещи, соединяющие в себе футуризм и традиционное японское искусство, местную тематику. Это, например, работы «Японский рыбак» и «Рыбаки южных морей». Он пишет целую серию великолепных пейзажей, выполненных на стыке импрессионизма и фовизма. Все написанные на Огасаваре работы (в том числе великолепный портрет обнажённой Маруси) были продемонстрированы на выставке «Природа и жизнь Огасавары: выставка русских экспрессионистов» в здании газеты «Токио Ничиничи» в Токио (2–4 апреля 1921 года).
К искусству Бурлюка проявляли интерес отнюдь не только столичные жители — на Чичидзиме он также пользовался необычайной популярностью. Ему заказывали картины, местный парикмахер каждый день приходил узнавать, готова ли предназначавшаяся для него работа, и «предлагал в обмен своё искусство», лавочник специально заказал раму из Иокогамы и давал за один из этюдов 30 иен (четыре месяца аренды дома или месячная зарплата рабочего).
Пальмов с женой покинули остров раньше всех, 21 марта. Вскоре в Иокогаму со множеством новых работ отплыли Бурлюки. Обратно плыли тем же пароходом «Хиго-Мару», только уже в третьем классе. Все были переполнены впечатлениями. Если «Ошиму» Бурлюк диктовал жене на Чичидзиме, то повесть о самой Чичидзиме — почти сразу после возвращения оттуда, в июле 1921 года в Иокогаме.
После большой выставки в редакции газеты «Токио Ничиничи» Бурлюк с Пальмовым и Фиалой устроили ещё ряд выставок, в том числе в клубе «Young Men’s Christian Assotiation» и в театре «Gaiety» в Иокогаме. В этом крупнейшем портовом городе Японии они жили в семье япониста Константина Полынова и его жены, бывшей гейши Оминэ-сан. Из Иокогамы Бурлюк с Фиалой много ездят — в города Камакура, Никко, Готемба, и везде пишут местные пейзажи. 5 июля Пальмов с женой и Константин Полынов, принявшие решение возвращаться в Россию, уехали в Харбин. Бурлюк же с Фиалой продолжали ездить по стране, показывая свои работы и создавая новые. За это время Давид Давидович написал более десятка видов Фудзиямы, постепенно готовясь к финальному аккорду пребывания в Японии — восхождению на Фудзи-сан. Горы, как и море, магнитом притягивали его: «…быть в стране восходящего солнца и видеть священную гору лишь на бесконечных открытках, рекламах, стилизациях архитектурных мотивов, это всё равно что, быв в России, не иметь представления о Волге».
На Фудзияму они поднялись втроём — Давид Бурлюк, Вацлав Фиала и Герберт Пикок. 20 июля приехали из Иокогамы в городок Готемба, оттуда отправились машиной в горную деревню Субасири. 31 июля, в 11 часов, начали восхождение. Они поднимались в сплошном тумане, моросил дождь, и надежды увидеть окрестности, освещённые солнцем, практически не было. К вечеру поднялись на высоту 1250 саженей (2667 метров). «Если вспомнить, что Эйфель равен высотой ста пятидесяти саженям, Вульворт — высочайшее здание мира — 780 фут, храм Христа Спасителя — пятидесяти двум саженям, то мы сделали не так уж мало», — писал Бурлюк в повести «Восхождение на Фудзи-сан», изданной в Нью-Йорке в 1926 году. За два года до этого, к 25-летию своей художественно-литературной деятельности, он выпустит сборник «Бурлюк пожимает руку Вульворт Бильдингу». К вершинам он стремился всегда.
На Фудзи (3776 метров над уровнем моря) они с Фиалой и Пикоком поднялись 1 августа. К счастью, на вершине было солнечно. Конечно же, Бурлюк сделал там несколько этюдов. Спускались обессиленные, со стёртыми ногами и в разорванных ботинках, но довольные. По дороге, уже в темноте, заблудились… Пока были свежи впечатления, Бурлюк и Фиала написали по повести. Бурлюк опубликовал свою сначала, ещё до Америки, во владивостокской газете «Голос Родины».
С сентября 1921 года Бурлюки и Фиала живут в Кобе; Бурлюк устраивает там свою первую персональную японскую выставку. Заместитель председателя городского собрания Киёси Моримото заказывает ему портрет своей семьи.
Хакутэй Исии пригласил обоих художников принять участие в восьмой выставке «Ника-кай», которая проводилась в токийском парке Уэно с 9 по 29 сентября. А с 14 октября в том же парке Уэно, в ресторане «Сайёро», молодые японские футуристы устроили свою вторую выставку, куда также пригласили Бурлюка с Фиалой. Бурлюк показал на ней 15 работ. Одной из проданных с этой выставки картин Бурлюка был кубистический «Портрет Достоевского», репродуцированный им в Японии на открытках. Вслед за Токио Ассоциация японских футуристов устроила выставки в Осаке и Нагое (перед последней Бурлюк провёл свою индивидуальную выставку). Вместе с японскими футуристами Бурлюк участвовал в диспутах, посвящённых футуристическому искусству. На выставке в Нагое Киносита открыл конференцию на тему «Футуризм» — сам он прочитал лекцию «О футуристическом искусстве», а Давид Бурлюк — «Лошадь на щеке».
23 сентября 1921 года Вацлав Фиала и Марианна Бурлюк венчались в православной церкви в Токио; уже в ноябре супруги Фиала вернулись во Владивосток, чтобы оформить документы, необходимые для переезда в Чехословакию. В самом начале 1922 года во Владивостоке прошла первая персональная выставка Вацлава Фиалы, а в феврале они отплыли из Владивостока и через Сингапур направились в Триест, откуда добрались до Праги.
Марианна была уже беременна. Она рассказывала, что японцы дали ей в дорогу много плодов хурмы — беременной были нужны витамины. Они провели в пути четыре месяца и в конце весны 1922-го наконец прибыли в Прагу. 13 сентября у них родился сын Владимир, названный Марианной в честь погибшего брата. В Праге супруги прожили всю оставшуюся жизнь. В 1956 году, после долгих мытарств, к ним переехала Людмила Кузнецова-Бурлюк.
Давид Бурлюк с семьёй проведёт в Японии ещё почти год. Он не оставляет мечты уехать в Америку. Для этого нужны две вещи — виза и достаточное количество денег. Чтобы заработать, Бурлюк продолжает устраивать выставки; когда не продавались дорогие работы, он делал быстрые рисунки на каталогах выставок и продавал их посетителям. А ещё — выпускал открытки с репродукциями своих картин и тоже продавал их. Позже, в США, он продолжит эту практику. Только вот продавать уже не будет — открытки послужат способом информирования о новых его работах, он будет рассылать их дузьям и знакомым и раздаривать.
С 22 по 25 января 1922 года Давид Бурлюк проводит в Киото, в мануфактурном магазине «Даймару», свою очередную персональную выставку, а с 11 по 15 февраля его выставка проходит в городе Фукуока, на острове Кюсю. К этому моменту Бурлюки, которые, кажется, решили исколесить всю страну, переезжают в Кобе. После выставки они едут на юг Японии, смотреть действующие вулканы. Свою заключительную в Японии выставку Бурлюк устроил в универмаге «Сирокия» в Осаке с 10 по 14 мая. Теперь денег достаточно — дело за визой. И тут Бурлюку, как обычно, везёт. Оливер Сэйлер присылает ему из Америки книгу «Россия белая или красная?», в которой упоминается и «отец российского футуризма». Книга произвела впечатление на сотрудников американского посольства, и 22 апреля 1922 года визы для всей семьи были получены.
Последние перед отъездом месяцы Бурлюки провели в предгорьях Фудзиямы, на берегу океана. Своё сорокалетие Бурлюк встретил в деревне Юй.
Мне 40 лет, мне 40 лет.
О прошлом не жалею,
Когда ушедших мигов свет
У прошлого аллеи.
Слежу неясный очерк снов.
Ведь жизнь лишь сновиденье.
Пусть каждый вздор для сердца нов,
И каждый миг виденья
Мне 40 лет, мне 40 лет.
Грядущего ль страшусь,
Где брезжит свет румяный
Небесного улуса.
Сорок — возраст немалый. Половина жизни. И пусть сорокалетних художников до сих пор принято называть «молодыми», но для многих это пик творчества. Время, когда пора успокаиваться, становиться мэтром и пожинать плоды. Давид Бурлюк поступил с точностью до наоборот — он отправился на покорение нового мира, другого континента, той самой могущественной, великой и загадочной Америки, о которой они неоднократно говорили и мечтали с друзьями. Невестка Марианны Бурлюк, Ольга Фиалова, рассказывала, что Бурлюк с Маяковским ещё в Москве обещали друг другу добраться до Америки, увидеть её. Оба упорно шли к этой цели. У Бурлюка получилось быстрее.