От Японии не осталось ничего, кроме приятных воспоминаний, хватило всё же до 15 сентября. Переезд стоил 3000 иен.
<…> Газета здесь есть… — с трудом (бесплатно) начинаю туда пролазить. <…> Мы ехали на “Empresse of Russia” — с Пикокшей и дети. Сам Герберт (немного “поддержал”) остался в Yokohama. Я очень рад, что закончил свою “колониальную” колею жизни и перехожу к Американским масштабам. Если здесь приехать без знакомств и связей, то попадёшь на малярную работу, без всякого промедления.
<…> Посылаю вам каталоги моей последней выставки в Японии. Фотографии лета и т. п. Пишите по этому адресу на Harrison Ave. Это адрес теперь правильный на 2 года».
Мария Никифоровна, как всегда, была более романтична и внимательна к деталям, подчас совершенно несущественным:
«…В Нюорк (так! — Е. Д.) мы приехали 1 сен., океаном ехали две недели, погода была тихая, не было больших бурь, мы все себя чувствовали не плохо, кушали 4 раза в день, гуляли, слушали вой ветра, в туман гудок тревожный парохода, смотрели дельфинов, стаей идущих за пароходом, далёкий фонтан кита, и оборванные длинные ветки подводной травы, похожих на змей, затерянных в океане, проехали день меридиана, и наступило так холодно, как зимой. В Ванкувере высадились и ехали 6 суток поездом, очень быстро, пыльно, через знаменитый горный хребет, посмотрели все картинки, что в путеводителе показаны, водопады, утёсы, снеговые горы, озера Луиза, гору Стефана, при спуске летя с такой быстротой, что еле держишься на спальной койке (широкой с простынями и одеялами), полагаясь на волю Бога. Ехали такими похожими на Россию полями, лесами, душа отходила от японской сонливости и миниатюры пейзажа. А теперь Нев-Jорк квартира в новой части города, где много садов (60 дол. в месяц) с контр<актом> на два года. Детки в школе английской проучились четыре недели, знают счёт до десяти и много слов, понимают, что говорит учительница. Я всё время гуляю, провожая детей в школу из школы, два раза в день туда надо прийти.
<…> Здесь Давид Давидович получил приглашение на выставку в Бруклинском музее и Филадельфии от 15 дек<абря> до половины фев<раля>. Много очень интересного, ходим в субботу и воскресенье (детки не учатся) по музеям, театрам, вчера были на Айседоре Дункан, Давид Давидович познакомился с её мужем Есениным, будет писать его, а с неё наброски.
<…> Живём мы от центра 20 мин. по воздушной дороге, она местами в пять этажей уходит под землю (на воздухе на свету один только), есть экспрессы в 11 вагонов электр. поезд, в потолке вертятся вентиляторы, останавливаясь при дневном свете. В квартире есть ванна, газовая кухня (мудро названная Давидом Давидовичем лабораторией) так много в ней всевозможных приспособлений, две больших комнаты и коридор, на солнечную сторону окнами».
Бурлюки поселились в Бронксе, в доме 2116 по Харрисон-авеню. Именно в этом доме будет у них гостить три года спустя Владимир Маяковский. К сожалению, этот старый шестиэтажный дом позже снесли. Бронкс был тогда тихим, зелёным районом, удобство было и в том, что прямо напротив находилась 26-я школа, в которую сразу же пошли дети.
Первоначальный расчёт Бурлюка был прост. Тем более что все эти этапы ему приходилось проходить неоднократно. Организация выставок, продажа картин, знакомство с коллекционерами и критиками — и далее поездки по стране, новые выставки и выступления, известность и богатство. Выставлять было что — он привёз с собой около 150 отличных работ, выполненных в Японии, и несколько владивостокских. Определённая схожесть с «завоеванием» Японии была и в том, что в Америке о нём уже писали. И не только Оливер Сэйлер. Его имя как участника «Синего всадника» было упомянуто коллекционером и арт-критиком Артуром Джеромом Эдди в книге «Кубисты и пост-импрессионизм».
Однако спустя несколько дней по приезде в Нью-Йорк Бурлюк понял, что планам не суждено осуществиться. Когда он пришёл в таможню на Кристофер стрит, чтобы забрать свои картины, таможенник сказал, что за них придётся заплатить крупную пошлину. Не успел Давид Давидович разволноваться, как подошёл старший таможенник, окинул картины взглядом и сказал: «Нет, эти работы не представляют ценности. Вы свободны».
«Я и Маруся с нашими двумя малолетними сыновьями милостью судьбы очутились в США, на безумной Манхаттанской скале в Нью-Йорке… без денег, знакомств и… языка, так как я знал только древние языки, французский, немецкий и разговорный японский. Наши мальчики, Давид и Никиша, под наблюдением и руководством матери пошли в школу, а я начал искать корку хлеба. Через несколько дней я выяснил, что мои гогеновского типа картины, привезённые с островов Великого океана в США, никого не интересуют, цены не имеют», — вспоминал Бурлюк. Позже он шутил, что в вопросах продаж его работ таможенники оказались проницательнее его самого.
Деньги стремительно заканчивались, и Давид Давидович бросился на поиски тех, кто мог как-то помочь. Сразу же нашлось немало советчиков, один из которых, скептически оглядев тучного Бурлюка (он весил к тому моменту 120 килограммов) и узнав, что тому уже сорок, что он женат и имеет двоих детей, уверенно заявил, что Бурлюк приехал в Америку слишком поздно и никогда не сможет ни добиться тут признания как художник, ни заработать денег. Конечно же, это ещё больше подхлестнуло желание «отца российского футуризма» доказать обратное. Бурлюк неоднократно сравнивал себя с великим энтомологом Жаном Анри Фабром, подчёркивая, что так же терпелив, трудолюбив и настойчив. Двадцать лет спустя, уже купив дом на Лонг-Айленде, он приводил слова Фабра, также купившего в возрасте 55 лет участок земли в прованской деревне и сделавшего там настоящую лабораторию для полевого изучения жизни насекомых: «Теперь я стар, но счастлив быть независимым, иметь дом и сад, окружённый стенами, где летают и живут мои любимые насекомые». Бурлюк ценил усидчивость и трудолюбие — себя он сравнивал с настойчивым египетским скрибом-переписчиком, а брата Николая, которого ценил за учёность, — с навозным жуком, искусным ткачом, прильнувшим к «строгим пяльцам». И ещё одна важная характеристика Давида Бурлюка: он не мог существовать без свободы, в первую очередь свободы творчества. И готов был многим — да почти всем — жертвовать ради этой свободы. Америка, где ему пришлось на первых порах нелегко, дала ему эту свободу. В советской России он бы её неминуемо потерял.
Неунывающий Бурлюк стал искать соотечественников. Одним из первых, с кем он познакомился, стал художник Иван Домбровский, ставший уже в Америке Джоном Грэмом. С помощью Грэма Бурлюк попал в дом эксцентричного и богатого художника Роберта Чанлера, одного из самых ярких представителей нью-йоркской богемы тех лет. Работы Чанлера выставлялись на легендарной «Армори-шоу» — Арсенальной выставке, а двери его «Дома фантазий» в районе Грамерси-парка были всегда открыты для художников и писателей.
«Армори-шоу», грандиозная выставка современного искусства, на которой впервые в Америке были показаны работы европейских модернистов и кубистов, считается отправной точкой развития современного искусства в США. Выставка открылась 17 февраля 1913 года в здании Арсенала (Armory) 69-го Нью-Йоркского полка Национальной гвардии, на углу Лексингтон-авеню и 25-й улицы, и была позднее показана в Бостоне и Чикаго. Инициатором её стала созданная в 1911 году в Нью-Йорке Ассоциация американских художников и скульпторов, боровшаяся с косностью Национальной академии дизайна.
На «Армори-шоу» были представлены 1250 работ почти трёхсот европейских и американских художников. Впервые американская публика увидела в таком объёме произведения Ван Гога и Сезанна, Матисса и Моне, Пита Мондриана, Франсиса Пикабиа, Фернана Леже, Пьера Огюста Ренуара, Мориса Вламинка, Василия Кандинского и многих других. В трёх городах выставку посетило почти 300 тысяч человек. Она произвела такой же шокирующий эффект, какой произвели в своё время в России «Салоны» Издебского. Разумеется, не обошлось и без скандалов, насмешек со стороны критики. Больше всего шума было вокруг картины Марселя Дюшана «Обнажённая, спускающаяся по лестнице». Побывавший на выставке президент США Теодор Рузвельт сострил, что ближе к искусству даже коврик в его туалете, который с тем же успехом можно назвать «Одетый, поднимающийся по лестнице» и повесить на стену. Пресса насмехалась над картиной, изобретая всё новые шутки и остроты. Правда, в результате шумихи все работы Дюшана, привезённые на выставку, были тут же распроданы — как это было и с картинами «левых» русских художников у Издебского.
Помимо европейских на «Армори-шоу» были показаны работы американских художников: Джеймса Уистлера, Роберта Генри, Джон Слоана, Джорджа Беллоуза, Мэри Кэссетт, Макса Вебера, Эдварда Хоппера и других. Весьма заметны были и работы Роберта Уинтропа Чанлера.
Именно Чанлер несколько первых лет материально поддерживал Бурлюка и стал одним из первых его американских коллекционеров. В доме Чанлера Давид Давидович познакомился со многими художниками, в первую очередь с выходцами из России. С кем-то он сдружится на всю оставшуюся жизнь — это были братья Мозес и Рафаэль Сойер, Николай Цицковский; с другими будет сотрудничать — как, например, с Николаем Рерихом. Познакомился Бурлюк и с эстонским писателем, мистификатором, прожектёром и авантюристом Иваном Народным (Яаном Сибулем), который был в то время секретарём у Чанлера. Народный фонтанировал несбыточными идеями. После неудавшихся (целиком виртуальных) попыток создания Соединённых Штатов России им овладела идея создания богемной космократической религии искусства, которая позволила бы его сторонникам (среди них он видел американских филантропов, модернистов и русских авангардистов, бежавших от большевиков) подготовить культурную метафизическую революцию в Америке — восстание против торгашеского духа и механизации жизни.
Как это ни странно, полубезумные идеи Народного оказали влияние на целый ряд созданных в 1920-х годах работ Бурлюка. А самым первым результатом их взаимодействия стало оформление Давидом Давидовичем научно-фантастической пьесы Народного «Небесная дева», которая планировалась к показу на Бродвее и в Москве, но была показана всего два раза — в загородном доме телефонного магната Кларенса Мак-Кея и в манхэттенской студии умершего незадолго до этого скульптора Чарлза Рамси, чья жена тоже покровительствовала искусствам. Однако этого оказалось достаточно, чтобы в прессе появились отзывы, в которых особого упоминания заслужили созданные Бурлюком «фантастические костюмы обитателей звёздного мира» и декорация «астральной биологической лаборатории». Два его эскиза — Луны, «марсианской женщины, которой 50 000 лет», и «граждан, которые живут в четвёртом измерении», — даже были воспроизведены в печати. Фантасмагорическая композиция «В городе», изображающая птицеголовых обитателей звезды, стала первой в серии его социальных полотен 20-х годов.