Вскоре работы Давида Давидовича купил известный коллекционер Дикран Келекян. Пылким почитателем Бурлюка стал известный музыкант Артур Граник — вместе с братом Максом они купили около ста его работ. Пресса писала о том, что «современная Америка приобрела себе в Бурлюке художника необыкновенной энергии, смелости, вдохновения и техники».
Другим коллекционером работ Бурлюка стал знаменитый скрипач Луис Кауфман, сделавший позже исключительно успешную карьеру в Голливуде. Впервые он увидел его живопись на выставке в галерее Израиля Бер Нойманна. Нойманн порекомендовал с трудом сводившему тогда концы с концами Кауфману покупать работы у Бурлюка напрямую — два бедняка принесут пользу друг другу. Так и случилось. В автобиографии «Сказка скрипача. Как Голливуд и Вивальди открыли меня» Кауфман вспоминал не только о Бурлюке, носившем экстравагантный жилет, длинную серьгу в одном ухе и цилиндр, но и о рыжеволосой Марусе с зелёно-голубыми глазами, которая производила впечатление инопланетянки.
Среди тех, кто поверил в гений Бурлюка, был не менее знаменитый издатель Гарри Абрамс, купивший в числе прочего и «Вечер в Новой Англии». Помимо многочисленных живописных работ в коллекции Абрамса был его собственный скульптурный портрет, выполненный Бурлюком в бронзе. Так как скульптурных работ Давида Давидовича известно ничтожно мало (при этом все они были вырезаны из дерева), можно предположить, что он сделал портрет вместе со старшим сыном. В 2010 году на аукционе «Phillips» в Нью-Йорке была продана большая коллекция вдовы Абрамса. «Вечер в Новой Англии» под названием «Мужчина с собакой» ушёл с молотка за 290 тысяч долларов, «Песня урожая» — за 422 тысячи. Знал бы об этом Бурлюк…
Ещё одним коллекционером работ Бурлюка стал предприниматель и меценат Джозеф Гиршгорн, именем которого назван Музей современного искусства в Вашингтоне. Его работами восхищалась Грета Гарбо, их стали приобретать такие музеи, как Метрополитен, Уитни, Бруклинский, Бостонский…
Казалось бы — живи и радуйся. Наслаждайся плодами тяжёлых трудов.
Но Бурлюк вдруг решает вернуться в СССР.
17 декабря 1940 года Бурлюки подали советскому послу в Нью-Йорке заявление о принятии их в советское подданство. Давид Давидович просил оказать ему материальную помощь для переезда в СССР и сообщил, что привезёт с собой «богатый архив материалов о Маяковском, библиотеку (150 пудов) и 100 различных художественных картин и набросков знаменитых американских мастеров». Возвращаться он планировал с Марией Никифоровной и Никишей. Давид-младший, по словам Бурлюка, собирался приехать позже (скорее всего, не собирался вовсе).
Параллельно Бурлюк написал письма с просьбой посодействовать в получении советского гражданства и возвращении на родину в Библиотеку-музей Маяковского, Осипу и Лиле Брик и литературоведу Виктору Перцову. «Моё здоровье, пока, вполне удовлетворительно и я могу работать кистью и пером. Надеюсь по прибытии на Родину, посильно, отработать полностью ту великую услугу мне и моей семье, о которой ныне хлопочу. В Америке, Японии и Сибири я неизменно оставался преданным делу Ленина-Сталина беспартийным большевиком, бесстрашно, не кривя душой, шёл по своей, володиной линии. <…> Вернуться мы желаем советским пароходом из Нью-Йорка во Владивосток и дальше проследовать в Москву по железной дороге. Я буду считать великим моментом моей жизни, когда вступлю на Советскую землю. Помогите мне; я знаю, что в столь тревожное время исполнение моей просьбы не так легко, но я глубоко верю, что мои друзья и друзья В. В. Маяковского помогут мне» — это строки из письма Перцову.
Директор Библиотеки-музея Маяковского Агния Езерская сразу же переслала письмо Бурлюка генеральному секретарю НКИД и написала наркому просвещения Потёмкину с просьбой «дать указания о дальнейших мероприятиях и ответе Д. Бурлюку». А дальше начался бюрократический пинг-понг. Комиссариат иностранных дел попросил её же сообщить своё мнение о въезде Бурлюка. Езерская написала, что ответа у неё нет, но она считает, что находящийся у Бурлюка архив Маяковского может представлять собой большую ценность.
Однако судьба в очередной раз уберегла Давида Давидовича — как это уже случалось и в Челябинске, откуда он успел вовремя увезти семью, и в Иокогаме, из которой он уехал незадолго до разрушительного землетрясения, и в нью-йоркской квартире, откуда Бурлюки съехали незадолго до пожара. Его прошение так и осталось без ответа. Во-первых, он был не из тех деятелей искусства, которых советское правительство мечтало заманить в СССР. Во-вторых, вскоре началась Великая Отечественная война, и вопрос отпал сам собой. Больше его Бурлюк не поднимал.
Что же толкнуло Давида Давидовича на такой странный и даже опрометчивый шаг — ведь, вернувшись на родину, он мог потерять не только свободу, но и жизнь? Был ли он политически близоруким? Ведь ещё совсем недавно он даже и не думал о возвращении в Россию. «Нет, мысли ехать в Париж я оставил; надо учить и серьёзно сыновей, а писать можно и здесь прекрасные вещи», — писал он Фиалам в 1929-м. 9 июня 1931 года Маруся запишет в дневнике слова мужа: «Ты грустишь, Маруся, о России… Ты хочешь туда ехать? — спросил сегодня утром Бурлюк. — Как ты узнал, что я грущу? — Ты молчишь и чувствуешь себя одинокой. Это неверно, у тебя есть дом, я… детки».
Да и раньше, в 1926-м, он никак не реагировал на слова Василия Каменского, призывавшего к возвращению на родину: «Мы с тобой здесь, сумели бы поднять искусство на высоту, сумели бы окружить себя группой верных мастеров. Когда-то будет? Напиши. Приезжай домой, здесь ты сумеешь устроиться. В Москве, пускай, трудно с комнатами. Зато в Ленинграде возьмём, хоть целую квартиру. Там место не хуже. Да и в театрах достану тебе декор, постановки. Я уже говорил с театрами и все остро приветственно желают тебя, знают, любят. Связи же у меня большие и вполне реальные. И детей твоих можно будет устроить учиться распрекрасно. Неужели для Америки рождены они. У нас, дома, им будет лучше. Убеждён. Ведь различных школ у нас — великий край, — знай учись! Ученье — воспитанье улучшается, с каждым годом. И, главное дети твои будут сынами своей земли, своего строительства, Союза трудящихся. А что впереди даст им Нью-Йорк? Уродство. Отстав от России Советской, они не пристанут и к Америке. Да и зачем им эта Америка в будущем? Объясни. Не разумею. Всё это вместе взятое говорит только за то, чтобы ты снова с семьёй был дома и радовался нашей жизни. Неужели не тоскуешь ты раздольным духом своим в “Плену небоскрёбов”???»
Конечно, находясь за тысячи километров от Америки и ни разу там не побывав, «разуметь» огромную разницу в отношении к свободе, к уважению человеческой личности, да и просто в жизненном комфорте Василий Васильевич никак не мог. Зато практичный Бурлюк понял эту разницу сразу. И крепко держался тогда за новую родину.
В 1935-м, когда в США приехали Ильф и Петров, они с Бурлюком и советским консулом обедали в армянском ресторане. Вот фрагмент беседы, записанной Марией Никифоровной:
«— Когда же, Бурлюк, поедете домой?.. Консул.
— Я имею двух сыновей студентов…
— Но они уже выше ростом отца…
— Да но надо закончить образование…
— Что изучают?
— Литературу и журнализм.
— Это пригодится нам…
— А в свободное время плавают на собственной моторной лодке…
— И это хорошо, запишем моряками в красный флот…»
Разговор этот ни к чему не привёл.
И вдруг спустя всего пять лет — просьба принять в советское подданство, да ещё на фоне идущей в Европе войны! С учётом многолетнего опыта работы в газете, где публиковались все новости о европейской ситуации, о том, что происходило в СССР! В архиве Бурлюка в Сиракузах хранится большое письмо русского жившего в США эмигранта, который, решив помочь родине, купил советские облигации, обеспеченные имуществом железных дорог, и в результате не только не получил своих денег с процентами, но и, поехав в СССР их возвращать, попал в милицию и был там избит. Вернувшись в США, он написал письмо в редакцию «Русского голоса». И Бурлюк ведь хранил зачем-то это письмо! Так что не знать о том, что происходит в СССР, он не мог…
Одной из причин было, безусловно, тяжёлое финансовое положение. Временами Бурлюкам приходилось совсем плохо: продажи из-за кризиса были чрезвычайно редки. Доведенный до отчаяния Бурлюк даже написал в июле 1938-го поверенному в делах СССР в США Константину Уманскому письмо с просьбой купить одну из его работ либо портрет Горького работы Бориса Григорьева, с которого он получил бы комиссию. «Я буду очень польщён, многоуважаемый товарищ К. А. Уманский, если вы ознакомитесь с моим художественным творчеством и сумеете мне оказать товарищескую поддержку немедленно, в момент ужасной нужды, мной переживаемой», — писал он. Покупка Уманским работы Бурлюка спасла ситуацию совсем ненадолго. Тогда же, в июле, Давид Давидович обратился с подобной просьбой и к Кэтрин Дрейер — ему нужны были хотя бы 50 долларов. Она отказала…
Однако же к 1940-му году финансовая ситуация у Бурлюков заметно улучшилась. К этому времени дети уже получили высшее образование, что существенно облегчило нагрузку на семейный бюджет. «С 1930 до 1938 мои сыны учились в колледжах — стоило мне правоучение до 7000 долл<аров>», — писал Бурлюк Каменскому в апреле 1947 года. Всё лето семья Бурлюков провела на своей 74-футовой яхте, названной «Hurry Up». А в течение года после того, как стало ясно, что вернуться на родину не удастся, Бурлюки купили машину и дом на Лонг-Айленде. Значит, основной причиной было всё же желание большей реализации. Большего масштаба. Давид Давидович надеялся вернуть себе былую славу, мечтал об этом. Похоже, что подготовка к возможному отъезду началась заранее и увольнение из газеты было частью этой подготовки.
Более того, среди его близких приятелей были те, кто вернулся на родину в эти сложные годы — например, эстрадный артист и певец Виктор Хенкин, который уехал из США в 1940 году. Так что план был вполне реалистичным.