«С 1912 по 1914 годы я с успехом читал курс лекций в столичных и многих провинциальных городах России, снова и снова повторяя имя Винсента Ван Гога и демонстрируя при помощи слайдов его работы любознательной публике. <…> Стиль и история жизни Ван Гога глубоко укоренились во мне, и на протяжении десятилетий моей жизни творения этого мастера являются частью моего существования. И теперь я и Маруся оказались на пороге великого дела. Мы едем в Арль, Сен-Реми и Овер на юге Франции, с целью попытаться отыскать хотя бы некоторые места, где шестьдесят лет назад Ван Гог создавал свои, прославленные ныне, пейзажи и композиции, и зарисовать их такими, какие они сейчас. Наконец-то мы идём по следам Ван Гога», — писал Бурлюк.
Поездка в Арль стала для Давида Давидовича своеобразным возвращением к молодости — пейзажи голландского художника он увидел впервые в конце 1900-х в московских собраниях Сергея Щукина и Ивана Морозова. В Америке же Ван Гог стал невероятно популярным после триумфального успеха его большой персональной выставки, прошедшей в 1935 году в нью-йоркском Музее современного искусства. Из «великого трио» — Сезанн, Гоген и Ван Гог — именно голландец был самым близким по духу Бурлюку. «Причина этого может быть с лёгкостью обнаружена при беглом просмотре репродукций его работ. Изучающий обнаружит там разнообразные предметы и темы, широкий набор аспектов жизни, к которому часто прибегал мастер, обращавшийся в своём творчестве не только к природе, но также работавший и с “готовым материалом”, заимствуя его у Гогена, Домье, Милле и Доре… Искусство Винсента победно шагает под знаменем с начертанным девизом: правдивость и страсть к жизни!»
Отправляясь во Францию, Давид Бурлюк взял с собой альбом с репродукциями работ Ван Гога, написанных в Арле и его окрестностях. Педантично посещая все эти места, Бурлюк искал те точки, с которых писал Ван Гог, и делал там же свои этюды. Получившиеся вещи приобретали особую смысловую многослойность — натура переплеталась в них с культурной памятью, а персонажи Ван Гога начинали напоминать большеголовых героев картин самого Бурлюка. На каждой картине он проставлял две подписи и две даты — свою и Ван Гога, 1888 и 1949. Такой подход, как это часто бывало у Бурлюка, стал новаторским; по сути, он предвосхитил приём постмодернистов, для которых краеугольным камнем стала трансформация наследия предшественников. А ведь эту идею Бурлюк выразил ещё в письме Андрею Шемшурину, отправленном в далёком 1915 году из Башкирии:
«Моё мнение — картинами прежних всегда можно пользоваться как натурой. Прежнее искусство может более тесно соприкасаться с теперешним. Примеры прошлого: Шекспир и его отношение к пьесам до него — брал и переделывал».
«Искусство, зачатое Сезанном, Гогеном и Ван Гогом, явилось предвестником победы пролетариата над царизмом и капитализмом в России. <…> Мои картины, написанные в сумасшедшие годы социальных сдвигов, набросаны сплеча, широко, нервными мазками. Недаром меня неоднократно сближали с Ван Гогом», — писал Бурлюк в своих «Фрагментах из воспоминаний футуриста» в конце 1920-х.
Увы, как обычно, его новаторство осталось незамеченным. Лавры «отца постмодернизма» достались Пабло Пикассо, который начал подобные опыты лишь во второй половине 1950-х.
У поездки во Францию, которую Бурлюки планировали заранее, была и особая цель. Давид Давидович смог убедить Германа Барона в том, что серия полотен, написанных там, может быть показана на очередной выставке и затея будет коммерчески успешна. Ну а Мария Никифоровна всю поездку вела подробный дневник, который в переводе Никиши был опубликован на английском в двух вышедших в 1950–1951 годах номерах журнала «Color and Rhyme».
Путешествие в Европу началось в сентябре 1949-го и длилось по апрель 1950-го. На теплоходе «Собески» Бурлюки пересекли океан и посетили Кань-сюр-Мер, Марсель, Арль, Сент-Мари, Аэ, Альби, Тулузу, Биарриц, Ним, Канны, Ниццу и Париж. Они побывали на знаменитой «Бориселле», вилле Бориса Григорьева; посетили дом Огюста Ренуара, приют для умалишённых, в котором лечился Ван Гог, студию Сезанна и музей Тулуз-Лотрека. Зиму провели в Италии (Генуя, Пиза, Лука, Флоренция, Рим, Неаполь, Помпея, Сорренто, Капри, Позитано, Салерно, Палермо, Венеция), а незадолго до отъезда встретились в Париже с Михаилом Ларионовым и Натальей Гончаровой. Они встретились как старые друзья, объединённые общим прошлым. От былых обид и попыток доказать, кто «круче», не осталось и следа. В июне 1950-го Ларионов писал Бурлюку: «У меня исчезло всё старое впечатление, что мы когда-то упорно с тобой спорили. Осталось самое прекрасное воспоминание прежней жизни — и очарование далёкой сейчас Чернянки».
После семимесячного путешествия Бурлюк два с половиной года жил и работал в Нью-Йорке и в загородном доме. В ноябре 1950-го он писал Ларионову: «Мы вернулись домой к себе в деревню — 7-го апреля и живём здесь на покое, очень скромно. (Проживаем 10 дол<ларов> в неделю на еду.) Строгая диета и физич<еские> упражнения, чистка дорожек в нашем 12 акр<овом> лесу — который мы мечтаем превратить в парк. Мы были заняты печатанием нашего труда о Ван-Гоге. Маруся — текст, я — писанием картин. С 1-го октября <1950> мы открыли нашу собственную (очень маленькую) галерею — в центре художеств<енного> Нью-Йорка. В Нью-Йорке имеется около 70 объявляющихся регулярно галерей и ещё штук (30–50 или 100) живущих только вывеской. Громаднейший масштаб; неимоверная конкуренция».
Поездка принесла свои плоды — её итогом стали выставки «Мотивы Ван Гога» в «Burliuk Gallery» (5 ноября — 10 декабря 1950 года) и «По следам Ван Гога» в «ACA Gallery» (20 ноября — 9 декабря 1950 года). Бурлюк сообщал Ларионову, что первая выставка «прессой замалчивается — но русским сейчас в САСШ не так чтобы было очень весело и вообще международное положение и… прочее… Мы не унываем; в деревне живём до 15-го декабря, а затем с Марусей уезжаем до ½ марта во Флориду. Оттуда вам будем писать; мы живём там на берегу теплого Мексик<анского> залива — жарко, пальмы и можно каждодневно купаться». После возвращения из Флориды Бурлюки снова жили у себя в «деревне», занимались обустройством своей галереи и переводом её в другое помещение. Зиму 1951/52 года они снова провели во Флориде, а весной совершили очередное автомобильное путешествие по США. 28 апреля 1952 года они писали Николаю Асееву: «Мы проводим 100 дней в FLA, а на апрель поехали в Хот-Спрингс, Нью-Мексико и Салида, Колорадо, чтобы рисовать горы, покрытые снегом, и принимать горячие (естественные) минеральные ванны. Мы едем в автомобиле. Мы проедем 7000 миль, чтобы возвратиться домой».
Итогом поездок стали, как обычно, персональные выставки в «ACA Gallery» (8–27 декабря 1952-го и 29 ноября — 19 декабря 1953 года). А значит, и новые продажи, которые позволили собрать деньги на новое путешествие по Европе и Северной Африке. На этот раз Бурлюки отправились в Португалию, Марокко и Италию. Длилось путешествие почти полгода — с 24 декабря 1953-го по 11 июня 1954 года. Первые две недели Бурлюки путешествовали по Португалии, которая им необычайно понравилась, а затем отправились в Марокко (Танжер, Рабат, Марракеш). В Касабланке они встретились с Константином Безвалем, который из Франции перебрался в Марокко и работал там землеустроителем. Переписка с ним будет у них гораздо интенсивнее, чем с его оставшимся в России братом Антоном. Собственно, переписка с Антоном у Бурлюка прервалась ещё в конце 1920-х, и он ничего не знал ни о его судьбе, ни о судьбе сестры Надежды. А с Константином можно было общаться без опаски, что письма будут прочитаны цензурой и причинят кому-то неприятности.
Мария Никифоровна, которая, конечно же, вела дневник очередного путешествия, записала туда цитату из Гёте: «Человеческая жизнь разделена на три периода: один период — это детство и образование, второй — путешествия и познание мира, и наконец, последний — период созидания или созидательной энергии». Конечно же, фраза была продиктована Давидом Давидовичем, который и в юности любил философствовать, а с возрастом эта любовь только усилилась. Из его философских рассуждений можно составить целую книгу.
В середине февраля Бурлюки добрались до Италии и пробыли около двух месяцев на Капри, где Давидом Давидовичем было написано множество пейзажей. Затем они перебрались в Позитано, где провели около трёх недель, выезжая в Неаполь, Рим, Флоренцию и Венецию. В Позитано встретились ещё с одним давним приятелем, художником Иваном Загоруйко, соучеником Владимира Бурлюка по Пензенскому художественному училищу. Дядя Ваня — или Дон Джованни, как сам называл себя Загоруйко, — поддерживал переписку с Бурлюками с 1920-х, и они десятилетиями материально поддерживали его «в память брата Володи», посылая трижды в год от 25 до 50 долларов. После поражения Добровольческой армии Загоруйко оказался в Константинополе, а затем через Болгарию и Грецию добрался до Италии, где и осел в конце 1920-х. В 1964 году, после его смерти, Бурлюк написал Никифорову: «Мир праху другу моего убиенного брата (1918 г.) Волдемара, спи с миром, дядя Ваня. Его братья 4 были повешены, отец вниз головой, а 5-й пропал без вести в степях во время гражданской войны — смуты и кровавой анархии 1917–1920 гг. Они были богатыми помещиками юга на (Ростов) Дону. Дядя Ваня спасся в Италию».
Письма Загоруйко (чьей любимой фразой было: «Как прекрасен Божий мир») — пожалуй, самые оригинальные в огромном архиве писем Бурлюка. Необычный почерк, необычные фразы, обязательная фраза «Бог = батько»… Бурлюк попросил Загоруйко написать воспоминания о брате Володе, и Дон Джованни их написал — шариковой ручкой на тонкой папиросной бумаге. Прочесть их невозможно…
Из Италии Бурлюки вернулись домой налегке, отправив новые картины в Америку багажом. Итогом поездки стала персональная выставка в «ACA Gallery» в ноябре — декабре 1954 года. А уже в феврале следующего года они поехали на два месяца на Кубу, где жил их давний московский знакомый, режиссёр Самуил Вермель. С Кубы Бурлюки вернулись домой, в Хэмптон Бейз, чтобы готовиться к очередной выставке в «ACA Gallery» (28 ноября — 17 декабря 1955 года). Тем временем Вермель организовал в Гаване выставку картин Бурлюка (Palacio Belles Artes, 3–30 июня 1955 года). Специально к этой выставке был придуман новый живописный стиль «неоморфизм». Впоследствии Бурлюк писал Никифорову: «В Гаване пропало 34 моих картины. Вермель их продал, а деньги взял себе. Мой старый друг 1913–14 гг. из Москвы, отпрыск миллионерской семьи, разложившийся белогвардеец».