— Конечно, мсье.
Как только сиделка вышла, Гольдер уснул мирным сном.
Когда Гольдер поправился, сентябрь был на исходе, но погода стояла по-летнему теплая и безветренная, воздух сиял золотисто-медовым светом.
В тот день после обеда Гольдер не вернулся к себе, как поступал все последнее время, а вышел на террасу и велел слуге принести карты. Глории дома не было, но вскоре появился Ойос.
Гольдер молча взглянул на него поверх очков. Ойос опустил спинку шезлонга, улегся, закинув назад голову и с видимым удовольствием касаясь кончиками пальцев холодных мраморных плит пола.
— Слава Богу, стало прохладнее, — пробормотал он. — Ненавижу жару…
— Вы, случаем, не знаете, где обедала эта девчонка?
— Джойс? Полагаю, у Мэннерингов… Почему вы спрашиваете?
— Просто так. Вечно ее где-то носит.
— Все дело в возрасте… Не понимаю, зачем вы купили ей новую машину? Она как с цепи сорвалась…
Ойос замолчал, не договорив, приподнялся на локте и бросил взгляд в сторону сада.
— Вот и она, ваша любимая Джойс! — Он подошел к балюстраде и крикнул: — Постой-ка, Джойс! Решила уехать прямо сейчас? Совсем обезумела?
— В чем дело? — рыкнул Гольдер.
Ойос от души веселился.
— Какая же она забавная… Тащит с собой весь зверинец… Я о Джиле… А кукол ты взять не хочешь? Нет? И маленького принца оставляешь? С чего бы это, красотка? Взгляните, Гольдер, до чего уморительна эта крошка.
— Так папа с вами? Я повсюду его ищу! — воскликнула Джойс.
Девушка бегом поднялась на террасу. Она была в дорожном манто, маленькой, надвинутой на глаза шляпке и с песиком под мышкой.
— Куда ты собралась? — Гольдер резко вскочил.
— Угадай!
— Откуда мне знать, что еще ты там выдумала? — раздраженно закричал Гольдер. — Отвечай, когда я спрашиваю!
Джойс села, положив ногу на ногу, с вызовом взглянула на отца и весело рассмеялась.
— Я еду в Мадрид.
— Что-что?
— Так вы не знали? — вмешался в разговор Ойос. — Малышка действительно решила ехать в Мадрид на машине. Одна… Так, Джойс? Одна? — с улыбкой прошептал он. — Она гоняет, как сумасшедшая, и наверняка разобьется, но такова ее прихоть… Неужели вы не знали?
Гольдер в бешенстве топнул ногой.
— Ты сошла с ума, Джойс! Что за идиотская затея?
— Я давно говорила, что поеду в Мадрид, как только получу новую машину… Что тут такого?
— Я тебе запрещаю, поняла? — медленно отчеканил Гольдер.
— Поняла. И что с того?
Он подскочил к ней, занеся руку для удара. Джойс слегка побледнела, но смеяться не перестала.
— Хочешь дать мне пощечину, папочка? Не стесняйся. Мне плевать. Но тебе это дорого обойдется.
Гольдер медленно опустил руку.
— Убирайся! — процедил он сквозь зубы. — Езжай, куда хочешь.
Он сел и снова взялся за пасьянс.
— Ну же, папочка, не злись… — нежным голоском прожурчала Джойс. — Между прочим, я могла уехать, никому ничего не сказав… Да и какая тебе разница?
— Ты свернешь себе шею, детка, свою чудную гладкую шейку, — пообещал Ойос, поглаживая руку девушки. — Вот увидишь…
— Это мое дело. Давай мириться, папочка, ну давай…
Она прижалась к отцу, обняла его за шею.
— Папуля…
— Не тебе предлагать мне мириться… Оставь меня… как ты разговариваешь с отцом… — Гольдер оттолкнул Джойс.
— Вам не кажется, что эту прекрасную юную леди поздновато воспитывать? — хмыкнул Ойос.
Гольдер стукнул кулаком по картам.
— Оставьте меня в покое! — прорычал он. — А ты убирайся! Умолять тебя я не стану.
— Ты всегда все портишь! Не хочешь, чтобы я радовалась жизни! Была счастлива! — закричала Джойс, и по ее лицу потекли нервные злые слезы. — Отстань от меня! Думаешь, тут очень весело с тех пор, как ты заболел? Я больше не могу! Ходи бесшумно, говори тихо, не смейся, а вокруг только старые злобные и унылые рожи!.. Я хочу, хочу уехать…
— Езжай, сделай милость. Никто тебя не держит. Кто-нибудь составит тебе компанию?
— Нет.
— Не рассчитывай, что я поверю. — Гольдер понизил голос. — Собираешься мотаться по дорогам с этим жалким сутенером, так, маленькая шлюха? Думаешь, я слепой? Я все вижу, вот только сделать ничего не могу. Не могу… — повторил он дрожащим голосом. — Но не надейся провести меня. Поняла? Не родился еще тот человек, который сумеет обмануть старого Гольдера!
Ойос тихонько рассмеялся, прикрыв рот ладонями.
— Как вы скучны… Все это бесполезно, мой бедный друг… Вы не знаете женщин!.. Уступите… Поцелуй меня, красавица Джойс…
Она его не слушала, ласкаясь щекой о плечо Гольдера.
— Папа, дорогой мой папочка…
Гольдер оттолкнул дочь:
— Прекрати… Ты меня задушишь. Уезжай, иначе будет слишком поздно…
— Ты меня не поцелуешь?
Он нехотя прикоснулся губами к ее щеке:
— Конечно… Поезжай…
Джойс взглянула на отца. Он раскладывал пасьянс, но пальцы плохо его слушались, соскальзывая с гладкой поверхности стола.
— Папа… Ты ведь знаешь, что у меня кончились деньги, правда?
Гольдер не ответил, и Джойс повторила:
— Ну же, папа, дай мне денег, прошу тебя!
— Каких денег? — спросил он таким сухим и спокойным голосом, какого Джойс никогда не слышала.
— Каких денег? — нетерпеливо повторила она, нервно ломая пальцы от нетерпения. — На поездку. Чем, по-твоему, я стану жить в Испании? Своим телом?
По лицу Гольдера пробежала судорога.
— И много ли тебе нужно? — спросил он, медленно пересчитывая пальцем тринадцать карт первого ряда пасьянса.
— Ну, не знаю… не мучь меня… Много, как обычно… десять, двенадцать, двадцать тысяч…
— Вот как!
Она сунула руку в карман пиджака Гольдера и попыталась вытащить бумажник.
— Не терзай меня… Дай мне денег, побыстрее, умоляю!
— Нет, — отрезал он.
— Что ты такое говоришь? — закричала Джойс. — Повтори, что ты сказал!
— Я сказал нет.
Гольдер откинул голову назад и долго с улыбкой смотрел на дочь. Когда он в последний раз вот так ясно и недвусмысленно отказывал дочери?
— Нет… — тихо повторил он, смакуя это слово во рту как экзотический фрукт, медленно соединил ладони под подбородком, провел ногтями по губам. — Удивлена? Ты хочешь уехать? Уезжай. Но ты слышала мой ответ. Ни одного су. Выкручивайся, как хочешь. О, ты меня еще плохо знаешь, дочка.
— Ненавижу тебя! — закричала Джойс.
Гольдер опустил голову и начал вполголоса пересчитывать карты — одна, две, три, четыре, — но к концу ряда сбился, голос у него задрожал: одна, две, три… Он тяжело вздохнул.
— Ты меня тоже не знаешь, — дерзко бросила Джойс. — Я сказала, что хочу уехать. И уеду. Обойдусь без твоих грязных денег!
Она свистнула собаке и исчезла. Через мгновение на дороге раздался рев мотора: машина Джойс рванула с места в карьер, как норовистая лошадь. Гольдер не шелохнулся.
Ойос беззаботно пожал плечами:
— Она не пропадет, старина…
Гольдер не ответил, и он повторил, устало глядя из-под полуприкрытых век:
— Вы ничего не понимаете в женщинах, дорогой мой… Нужно было отхлестать девочку по щекам. Возможно, новизна жеста удержала бы ее… С этими зверушками ни в чем нельзя быть уверенным…
Гольдер достал из кармана бумажник и принялся крутить его в руках. Бумажник был старый и потрепанный, как большинство его личных вещей: шелковая подкладка посеклась, один золотой уголок отвалился. В бумажнике лежала толстая пачка ассигнаций, перетянутых резинкой. Внезапно Гольдер скрипнул зубами и принялся колошматить бумажником по столу. Карты разлетелись, а он все бил и бил, и дерево отзывалось глухим стоном. Успокоившись, Гольдер спрятал портмоне, встал и прошел мимо Ойоса, намеренно грубо толкнув его.
— Вот мои пощечины… — произнес он.
Каждое утро Гольдер спускался в сад и час прогуливался по закрытой аллее. Он медленно брел в тени старых кедров и методично считал собственные шаги, останавливаясь на пятидесятом. Он прислонялся к стволу дерева и с болезненным усилием делал глубокий вдох, непроизвольно ловя приоткрытым ртом морской ветер. Отдохнув, он снова начинал считать шаги, рассеянно вороша гравий кончиком трости. На прогулку Гольдер надевал старый серый плащ и поношенную черную шляпу, а шею заматывал шерстяным шарфом. В таком наряде он удивительным образом напоминал старьевщика из какой-нибудь украинской деревушки. Иногда он машинально поднимал усталым жестом плечо, как будто тащил на спине тяжелый тюк с тряпьем или железяками.
Около трех Гольдер второй раз вышел на прогулку: погода стояла изумительная. Он сел на скамью лицом к морю, слегка ослабил шарф, расстегнул верхние пуговицы и сделал несколько осторожных вдохов. Сердце билось ровно, и только астма давала о себе знать легким жалобным свистом в груди. Скамья была залита солнцем, сад купался в прозрачном, желтом, как масло, свете. Старый Гольдер закрыл глаза со вздохом, в котором печаль смешалась с благостным наслаждением, опустил руки на колени — они у него все время мерзли — и принялся осторожно растирать пальцы. Он любил жару. В Париже и Лондоне погода наверняка отвратительная… Он ждал управляющего «Гольмара» — накануне тот сообщил о своем визите… Значит, придется ехать… Один Бог ведает, куда ему придется тащить свои старые кости… Жаль покидать Биарриц… Уж больно хороша погода.
Гольдер услышал скрип гравия — кто-то шел по дорожке, обернулся и увидел Лёве. Маленький бледный человечек с серым помятым лицом сгибался под тяжестью огромного, набитого бумагами портфеля.
Лёве долго был рядовым сотрудником «Гольмара» и, хотя уже пять лет работал управляющим, один взгляд Гольдера повергал его в трепет. Он спешил к шефу, согнув плечи и нервно улыбаясь. Гольдер в который уже раз вспомнил покойного Маркуса. Тот часто говорил: «Считаешь себя великим бизнесменом, малыш? Ты обычный спекулянт и ничего не понимаешь в людях. Ты останешься одиноким до конца своих дней, будешь жить в окружении проходимцев или кретинов».
— Зачем вы приехали? — спросил он, резко оборвав почтительные, но сбивчивые расспросы Лёве о здоровье.