Вместе с тем, гибель протеста как принципиального фактора означает духовную смерть самого человечества, за которой неминуемо последует и его физическая катастрофа. Протест есть смысловой стержень истории.
Из всего сказанного следует, что на нынешнем этапе состояния мирового общества задача консолидирования экзистенциальных протестов в единый политический вектор может быть возложена только на религию как последнюю и предельную область этического долженствования. В силу этого, базой для формулирования такого теологически обеспеченного протеста становятся те среды, где социально навязанная извне солидарность сочетается с открытостью к религиозному дискурсу. Такой средой на сегодняшний день являются, в первую очередь, диаспоры.
Для любой протестной идеологии крайне важно опереться на концепцию некой мессианской общности, которая могла бы выступить в качестве реального коллективного деятеля, инициирующего смысловое изменение Истории (фундаментальную смену парадигм сознания). С этой целью на роль такого исторического мегасубъекта назначались различные социальные классы (буржуазия, пролетариат…), нация («народ-богоносец», «избранный народ»…) и другие образования. Проблема в том, что любые общности, основанные на позитивных – т. е. жизнистских – ценностях, оказываются либо виртуальными, либо ложными.
Классовая солидарность, опирающаяся на единые для данного класса политэкономические интересы, представляет собой виртуальную общность. Именно поэтому множество выходцев из любого данного класса действует по убеждениям вопреки классовым интересам. И, с другой стороны, все эти классы исторически оказались упраздненными к сегодняшнему дню с изменением макроэкономического расклада.
Что касается нации, ее базисом выступает определенным образом осознанное и интерпретированное прошлое. Но «общее прошлое» необходимо является не чем иным, как мифом, на котором может базироваться только ложная общность. Она существует до тех пор, пока новая интерпретация не породит новый миф о прошлом. (Существование «советских людей» на месте исторических «русских» и явление в последние годы ностальгической попытки восстановления царистской мифологии, но с совершенно новым человеческим материалом, – лучший и наиболее очевидный для нас пример этого.)
Причина того, что всякая позитивная общность иллюзорна, заключается в том, что, грубо говоря, «каждый умирает в одиночку» (Ганс Фаллада). Человек смертен (конечен); именно поэтому ценность его внутреннего времени радикальным образом не соответствует любым ценностям, возникающим из сферы утверждения жизни, будь то обеспечение сиюминутных материальных интересов или проективное воспроизводство жизни и служение будущим поколениям. Самое малое, что можно сказать о соотнесении внутреннего времени с ценностными концептами вне индивидуальной сферы, – это то, что речь идет о «неэквивалентном обмене». Ни служение своей утробе при жизни, ни служение счастью будущих внуков и правнуков (понимаемому в принципе тоже как проявленное жизненное преуспеяния) ни, тем более, служение мифам вроде «государства», «нация» и т. п. не сопоставимы с фактом безусловного исчезновения живого индивидуального участника исторического процесса.
Внутреннее время смертной личности соотносимо только с личной же вечностью, даже если последняя имеет характер персонализированного, «адресного» небытия. Единственной общностью, которая имеет корни в реальности, может быть лишь «братство по могиле», союз людей, которые одинаковым образом интерпретируют общую для них всех смерть. Такая интерпретация неизбежно вносит глубинно религиозный теологический характер, не имеющий ничего общего с мифологией трансмиграций, жизни после смерти, иллюзорности любого конца и т. п.
Первичное фундаментальное сознание своей конечности ведет к духовному утверждению Воскресения и Суда как предельного выражения смысла.
На самом деле корни смысла растут из «почвы» небытия: на смысл имеет право только то, что безусловно должно исчезнуть.
Итак, фундаментом подлинной общности становится осознанный нигилизм по отношению ко всякому жизнеутверждению, «жизнизму» в его пошлейших формах, которые так любят выдавать себя за гуманизм.
Диаспора есть то особое человеческое пространство, где осознание беспочвенности и нигилизма в отношении жизненных миражей может быть началом теологического смыслообретения. Именно это делает диаспору телом возможного нового субъекта глобального протеста, который фактически будет представлять собой метаполитичекую и метаисторическую Контрцерковь (община, противостоящая по всем параметрам традиционному жречеству и традиционному эзотеризму, который по-прежнему является основой сегодняшнего общественного существования, вопреки видимому профанизму современного Запада).
Интернациональный союз: «История нам должна!»
В последние месяцы во внутренней общественно-политической жизни России по-видимому наиболее спорным и раздражающим явлением стало возникновение Интернационального Союза (полное название: «Интернациональный Союз поддержки трудовых мигрантов»). С февраля по май в Екатеринбурге, Санкт-Петербурге и Нижнем Новгороде была учреждены три региональных отделения ИнтерСоюза, а в перспективе – Сибирь, Дальний Восток и Юг России… На базе региональных организаций будет создано Федеральное общероссийское движение.
Но уже сейчас начинают раздаваться голоса, призывающее к тому, чтобы удушить это начинание на корню. Достаточно предсказуемо, ибо доминирующее направление в общественной идеологии последних лет – направление, настойчиво внушаемое сверху через все каналы массовой информации – было прямо противоположно интернациональной идее.
Именно поэтому ИнтерСоюз явился как полная неожиданность для всех участников общественно-политического процесса в России. Прежде всего, сама власть не знает, как реагировать на эту инициативу. Ведь невозможно в лоб атаковать идею интернационализма! Во-первых, потому, что существует мощное духовное наследие интернациональной этики, оставшейся после советской эпохи. Почти два десятилетия постсоветской промывки мозгов не смогли подорвать этот базовый фундамент, который в свое время превратил советский народ в уникальное цивилизационное явление.
Во-вторых, интернационализм на совершенно инстинктивном уровне воспринимается простыми людьми всего мира – не только советскими! – как позитив. Если бы это было не так, Советская Россия не смогла бы стать маяком для всего человечества, провозгласив в качестве своего политического знамени принцип братства народов. (В отличие от США, созданных англосаксонской протестантской буржуазией, речь в советском проекте шла не о «плавильном котле», из которого должна была выйти псевдонация – химера; раннесоветская идеология ставила задачу реализации именно международной солидарности, в которой участвуют нации как самостоятельные субъекты истории).
Учитывая это, власть пока не высказывается прямо. Зато такую задачу выполняют различного рода националистические провокаторы, которые пытаются, прежде всего, смазать главное содержание проекта Интернационального Союза. Националисты, как и следовало ожидать, педалируют «национальный» момент, разжигают рознь, стращают угрозами, исходящими от «неместных». Анализировать их позицию бессмысленно, поскольку она не самостоятельна: националистические лидеры в сущности – мелкие функционеры, действующие в «сером» промежуточном пространстве параполитики.
Возможно, самое любопытное – неуверенность и аморфная реакция оппозиции, причем во всем ее спектре. Ни оппозиционные либералы, ни самопровозглашенные левые не могут до конца собраться с мыслями и четко определиться в своем отношении к ИнтерСоюзу. Понятно, что либералы ощущают угрозу, но по тем или иным причинам не хотят жестко определяться против; однако, левым-то, казалось бы, сам Бог велел безоговорочно поддержать интернационалистскую инициативу. Вместо этого они высказывают разного рода сомнения и оговорки: а так ли уж начитанны «гастарбайтеры» в марксизмеленинизме, чтобы заслужить право быть объектом солидарности?!
Причина всего этого набора раздражения, злобы, растерянности и непонимания в том, что Интенациональный Союз фактом своего возникновения бьет в самую серцевину духа и буквы «ельцинизма», пораженческой эпохи демонтажа советской цивилизации, которая началась после 1991 г. Тем самым подрывается смысл существования всех тех, кто сделал ставку в своей политической, экономической, метафизической и прочих карьерах именно на поражение СССР в холодной войне.
ИнтерСоюз – не как фактическое движение, а как стоящий за ним замысел, – это предъявление счета к истории по выданным ею в свое время долговым обязательствам. История задолжала советскому народу, потому что советский проект давал существованию человечества новый смысл и новое дыхание; однако реализация этого проекта была прервана в значительной мере искусственно не только по объективным, но, в первую очередь, по субъективным причинам. Сегодня наступает то предельное время, когда мы можем предъявить истории этот счет, открыть дорогу к восстановлению постсоветского пространства как великой интегральной цивилизации.
Этой надежде, этой возможности противостоит политическая болезнь «ельцинизма».
Суть «ельцинизма» легко понятна через исторические аналогии. Это своего рода русифицированная версия турецкого кемализма. В 1918 г. Османская империя – многонациональная монархия, худобедно отвечавшая за населявшие ее народы, – потерпела поражение в войне против Антанты. И тогда поднялась фигура Кемаля Ататюрка, радикального националиста, который заявил: «Мы, турки, слишком долго отвечали за других, которые этого вовсе и не стоят! Теперь будем отвечать только за себя». К чему это привело? К тому, что историческая наследница Восточной Римской империи превратилась в заштатное бюрократическое государство Третьего мира, совмещающее задачи передового натовского плацдарма с функциями дешевого курорта для среднего класса, этакой гламурной версии Крыма.