– Да нет, не стоит.
– Ну что ж. Как скажете.
Она пожимает плечами, поднимает брови, как бы показывая иронической гримаской: все, тема закрыта, говорить не о чем. Я поворачиваюсь и иду к выходу, но краешком глаза успеваю заметить ее скептическую полуулыбку.
На улице в этот долгий, почти летний вечер еще совсем светло. Я хожу, хожу и не могу остановиться. Я брожу по этому придуманному городу, иду мимо каменных стен, одолеваю крутые подъемы и спуски – и все время мысленно вижу эту девушку, Патрицию. Девушку, женщину, неважно. Тот тип женщины, которая способна назвать свою дочь Самантой. Стройная, модно одетая, немного напряженная, нервная. Распущенные по плечам темные волосы. Волосы не причесаны, лицо опухло и покраснело от слез. Она сидит в темноте. Бродит из комнаты в комнату. Пробует улыбнуться, глядя в зеркало. Пытается подкраситься. Откровенничает с подругой. Ложится в постель с мужчиной. Идет с дочкой в парк – но не в тот парк, в другой. Избегает определенных улиц, не притрагивается к определенным журналам. Короче говоря, страдает в полном соответствии с правилами, лишенными всякого смысла, но обязательными для всех. И когда я думаю о ней, я, кажется, догадываюсь, как ты воспринимал – воспринимаешь – подобную разновидность любви: как что-то происходящее отдельно от тебя, на расстоянии; как непонятное, недостойное жалости саморастрачивание; как закрытый для непосвященных обряд в рамках некоей безымянной религии. Я права? Я наконец приближаюсь к разгадке? Так и есть?
Но тут я вспоминаю, что не я, а ты первым заговорил о любви. Ты, не я, признался первым.
Как же прикажешь тебя понимать?
Впрочем, неважно. Я выдумала эту девушку. Даже тебя до какой-то степени придумала, приспособила к собственным целям. Придумала, что любила тебя. Придумала, что ты умер.
У меня тоже есть всякие приемы и ловушки. Пока я еще не знаю, как они сработают, но не стану заранее их отвергать: приберегу на всякий случай.
Лодка-находкаПеревод Александры Глебовской
Там, где кончались Белл-стрит, Маккей-стрит и Майо-стрит, находился Разлив. Там протекала река Ваванаш, которая каждую весну выходила из берегов. Выпадали весны – примерно одна из каждых пяти, – когда вода заливала дороги со стороны города и растекалась по полям; получалось мелкое, покрытое рябью озеро. В свете, отражавшемся от воды, все вокруг казалось ярким и холодным, как оно бывает в городах на берегах озер, и пробуждало или возрождало смутные надежды на некое бедствие. Жители приходили на все это посмотреть – чаще всего под конец дня или в ранние сумерки – и посудачить, все ли еще вода поднимается и дойдет ли на сей раз до границы города. Как правило, жители младше пятнадцати и старше шестидесяти пяти сходились на том, что дойдет.
Ева и Кэрол выехали из города на велосипедах. Свернули в конце Майо-стрит с дороги – домов там уже не было – и двинулись напрямик через поля, вдоль проволочной изгороди, зимой завалившейся на землю под тяжестью снега. Немного покрутили педали, потом увязли в густой траве, бросили велосипеды и подошли к берегу.
– Давай найдем бревно и покатаемся, – предложила Ева.
– С ума сошла? Ноги отморозим.
– «С ума сошла? Ноги отморозим!» – передразнил один из мальчишек, тоже стоявших у кромки воды. Проговорил он это гнусавым, писклявым голосом, как обычно мальчишки говорят девчоночьими голосами, хотя сами девчонки говорят совсем не так. Эти мальчишки – всего их было трое – учились с Евой и Кэрол в одном классе, так что девочки знали их имена (а имена их были Фрэнк, Бад и Клейтон), однако Ева и Кэрол, которые приметили и признали мальчишек еще с дороги, первыми с ними не заговорили, на них не смотрели, да и вообще делали вид, что рядом никого нет. Мальчишки, похоже, пытались соорудить плот из досок, выловленных из воды.
Ева и Кэрол сбросили туфли и носки, вошли в воду. Ноги заломило от холода, по венам будто бы побежали синие электрические искры, но девчонки забирались все глубже, подбирая юбки, сзади – в обтяжку, а спереди – кулём, чтобы удобнее было держать.
– Эк переваливаются, куры толстозадые.
– Дуры толстозадые.
Ева и Кэрол, понятное дело, притворились, что ничего не слышат. Они выловили бревно, забрались на него, поймали пару дощечек, чтобы грести. В Разливе вечно плавала всякая всячина – ветки, штакетины, бревна, дорожные указатели, ненужные доски; а иногда – водогреи, раковины, кастрюли и сковородки, случалось даже – автомобильные сиденья или мягкие кресла; можно было подумать, что Разлив доплескивается до самой свалки.
Девчонки погребли прочь от берега, на холодный озерный простор. Вода была совершенно прозрачной, видно было, как у дна колышется бурая трава. А пусть понарошку это будет море, решила Ева. Она подумала про затонувшие страны и города. Атлантида. А пусть мы понарошку будем викинги, мы плывем на ладье – в Атлантике их ладьи казались такими же тонкими и хлипкими, как это бревно на Разливе, а под килем у них была прозрачная вода на много миль, а дальше город со шпилями, нетронутый, будто драгоценный камень, который уже не достанешь с морского дна.
– Это ладья викингов, – сказала Ева. – А я – резная фигура на носу.
Она выпятила грудь и вытянула шею, пытаясь изобразить дугу, а потом скорчила рожу и высунула язык. После этого обернулась и впервые обратила внимание на мальчишек.
– Привет, придурки! – заорала она. – А вам слабó сюда заплыть, тут глубина три метра!
– Врешь, – отозвались они без малейшего признака интереса; она и правда врала.
Девчонки проплыли мимо купы деревьев, разминулись с мотком колючей проволоки и оказались в заливчике, возникшем на месте естественного понижения почвы. Ближе к концу весны на месте заливчика образуется пруд, кишащий лягушками, а к середине лета воды в нем совсем не останется, только низкая поросль кустов и тростника, зеленеющих в знак того, что почва у корней еще влажная. Вдоль крутого берега пруда росли деревья повыше – ивы, над водой торчали верхушки. Бревно ткнулось в ивы. Ева и Кэрол увидели, что впереди что-то застряло.
Это была лодка, точнее, часть лодки. Старая весельная лодка – один борт отломан почти целиком, доска, раньше служившая скамейкой, болтается без опоры. Лодка запуталась среди ветвей и лежала, задрав кверху нос, вроде как на боку – вот только бока у нее не было.
В головы им, без всяких обсуждений, одновременно пришла одна и та же мысль.
– Парни! Эй, парни!
– Мы вам лодку нашли!
– Бросайте свой дурацкий плот, идите сюда, посмотрите на лодку!
Сильнее всего удивило их то, что мальчишки действительно пришли – по полосе суши, чуть не бегом, чуть не кувырком вниз по склону, настолько им было интересно.
– Где, где?
– Да где же, не вижу я никакой лодки!
А потом Еву и Кэрол очень удивило то, что, когда мальчишки увидели, что за лодку они имели в виду, что это просто гнилая развалюха, застрявшая в ивовых ветках, у них и мысли не мелькнуло, что их попросту надули и разыграли. Обижаться они даже не подумали, находка так их обрадовала, будто это и правда была новенькая целая лодка. Мальчишки уже были босиком, они ведь бродили по воде, вылавливая доски, поэтому, не сбавляя ходу, с берега заплюхали к лодке, окружили ее и стали разглядывать, не обращая никакого, даже самого презрительного, внимания на Еву и Кэрол, которые так и болтались на своем бревне. Тем пришлось их окликнуть.
– И как вы ее вытаскивать собираетесь?
– Да она все равно не поплывет.
– Ты что, думаешь, она поплывет?
– Потонет. Буль-буль-буль, и вы на дне.
Мальчишки не ответили, они были слишком заняты: ходили вокруг лодки, тянули ее, прикидывали, как бы ее высвободить, не слишком повредив. Фрэнк, самый грамотный, речистый и безрукий из них, затеял называть лодку «он», как будто это корабль, – выпендреж, на который Ева и Кэрол ответили презрительными гримасами.
– В двух местах застрял. Аккуратнее, днище ему не прошибите. Экий тяжеленный, а так ведь не подумаешь.
Забрался в лодку и высвободил ее Клейтон, а Бад, рослый жирный парень, взвалил ее на спину и спустил на воду – теперь ее можно было полу на плаву, полуволоком доставить к берегу. На это ушло некоторое время. Ева и Кэрол бросили бревно и вброд вернулись на берег. Забрали свои туфли, носки и велосипеды. Возвращаться назад прежней дорогой было совсем не обязательно, однако они вернулись. Стояли на гребне холма, опираясь на велосипеды. Домой не уходили, но и не садились, и не таращились в открытую. Стояли, вроде как повернувшись лицом друг к дружке, однако то и дело поглядывали вниз, на воду и на мальчишек, пыхтевших вокруг лодки, – так, будто остановились на минутку из чистого любопытства, да вот и застряли тут дольше, чем думали, чтобы узнать, чем кончится эта безнадежная затея.
Часов в девять, когда уже почти стемнело – стемнело для тех, кто сидел дома, а снаружи еще не совсем, – все они вошли в город и своего рода процессией прошествовали по Майо-стрит. Фрэнк, Бад и Клейтон несли перевернутую лодку, а Ева и Кэрол шли сзади, катя велосипеды. Головы мальчишек почти скрылись во тьме лодочного нутра, где пахло разбухшим деревом и холодной болотной водой. Девчонки же смотрели вперед и видели в зеркальцах на руле уличные огни – ожерелье огней, взбиравшееся по Майо-стрит, доходившее до самой водонапорной башни. Они свернули на Бернс-стрит, к дому Клейтона – ближайшему из всех их домов. Еве и Кэрол он был не по дороге, и все же они не отставали. Мальчишки, видимо, слишком были заняты переноской, чтобы их шугануть. Кое-какая ребятня помладше еще копошилась на улице – играли в «классы» на тротуаре, хотя видно было уже совсем плохо. В это время года свободный от снега тротуар был еще в новинку и в радость. Ребятня сторонилась и с невольным уважением провожала глазами проплывавшую мимо лодку; потом они выкрикивали вслед вопросы – хотели знать, откуда лодка взялась и что с ней теперь собираются делать. Им никто не отвечал. Ева и Кэрол, как и мальчишки, даже и не думали открывать рот и вообще удостаивать их взглядом.