— Да. А мальчик он неиспорченный, и будет очень обидно, если попадет в дурные руки, свяжется с ворами, бандитами… Ты же знаешь, Лео, взрослые преступники часто используют малышей в своих подлых целях. То через форточку в квартиру проталкивают, то на стреме заставляют стоять — так, кажется, у вас называется?
— Да, у «нас» так, — полусердито, полушутливо подтвердил Леон Георгиевич. — А в форточку, Эля, называется — домушники!
Я встал, подошел ближе, прислонился плечом к косяку — стало видно обеденный стол посредине комнаты и всех, кто находился в ней. Маргарита Кирилловна сидела неподвижно, очень бледная, а гостья беспокойно перебирала растрепанную, переброшенную на грудь косу.
— Ах, горе, горе какое… — повторяла она. Встала, прошлась по комнате. — А где же Миранда? Я хотела спросить ее о мальчике…
— А она не живет больше у нас, — ответила Ольга Христофоровна, — Лео рассчитал ее, когда мы уехали в Цагвери…
Наконец Елена Георгиевна ушла, попросив держать ее в курсе дела, на прощанье сказав:
— Я, со своей стороны, тоже приму кое-какие попытки розыска Ли, у меня на этот счет богатый опыт.
А следом явилась та седая дама из музея, которая рассказывала Ольге Христофоровне и нам о ковре царя Дария, об убитом им олене.
Такая же важная и чопорная, она пробыла, однако, недолго: почувствовала, что всем не до нее.
Ольга Христофоровна послала меня на улицу привести фаэтон; всей семьей решили, что калбатоно Мзия увезет в музей ковер, который хотел купить Волшебник, — там готовились отправить его на экспертизу в Москву.
— Если Москва пожелает приобрести, что ж, я продам, — сказала Ольга Христофоровна. — Семья, подарившая мне его, живет бедно, и, какую бы сумму ни предложили, им не помешает. Я так думаю, калбатоно Мзия.
— О да, конечно! — величественно кивнула та.
Леон Георгиевич помог Тиграну спустить ковер вниз и уложить в фаэтон. Ах, если бы знать, что именно этот злосчастный старый ковер был причиной всех наших тогдашних волнений!..
А на следующее утро случилось вот что.
…Окно кабинета Леона Георгиевича выходило на внутренний балкон и почти всегда стояло распахнутым, оттуда-то утром и донеслись в нашу комнату громкие голоса. Я сразу узнал самоуверенный гортанный баритон Важи Гогоберидзе и бросился на балкон, прокрался к окну — не смог устоять перед искушением. Ведь если Важа приехал, он, вероятно, узнал что-то о Ли. Может, нашлась?!
Легкий ветер колыхал белую тюлевую занавеску, за ней смутно угадывались фигуры людей.
— Повторяю, батоно Леон, — с обычной важностью говорил в кабинете Важа, — на станции Хашури видели девочку с челкой и красным бантом в волосах. Ехала с красивой черноглазой женщиной в сторону Тифлиса. Взял их на заметку мой дружок, в Хашурском линейном отделении семь лет служит, глаз наметанный!
— В Хашури! В Хашури! — Леон Георгиевич повторял название станции. — Немедленно ехать, батоно Важа! Покажем вашему другу фотографию Ли и, если он опознает, продолжим поиски… Но кто та женщина? Неужели все-таки цыганка из табора? А?
Важа неопределенно пожал плечами.
— Кто знает, батоно Леон! По описанию похожа на цыганку, а кто, откуда — установить не удалось! Но мой друг, говорю, опытный представитель власти и, если напал на след…
— Да, след, след! — бормотал Леон Георгиевич, завязывая галстук и засовывая в карман пачку фотографий. — Едем, батоно Важа! И — спасибо вам…
Лианин отец благодарил милиционера, а я думал: мало ли девочек с челочками и красными бантами разгуливает по городам и селениям Грузии, мало ли похожих девочек ездит в поездах!
Я услышал, как хлопнула дверь кабинета, и бросился во внутренний коридор, Леон Георгиевич и Важа спускались по лестнице. Ах, как мне хотелось побежать за ними! Но мамы дома не было, а уехать без нее я не решился — она и так слишком волновалась, переживала за меня. Недавно пропала Ли, а теперь исчезну я… Нет, нельзя! И кроме того…
Еще ночью, на рассвете, мне пришла в голову любопытная, поразившая меня мысль. То и дело просыпаясь, ворочаясь на кровати, я вспоминал, каким странным взглядом посмотрел на Лиану Волшебник, как странно спросил: не хочет ли побывать она в дальних странах? Интересно, почему он спрашивал так? Не могло ли случиться, что именно его телохранители украли Ли? Может, ее собираются увезти за границу — в Афганистан, в Персию, в Турцию? Ведь в прежние времена в страны Востока нередко увозили славянских и кавказских полонянок. Наверно, Волшебник не стал бы спрашивать просто так, ни с того ни с сего!
Я не раз замечал, что Лиана нравилась очень многим; в том же Александровском саду и на проспекте Руставели ее частенько останавливали совсем незнакомые люди, заговаривали, спрашивали, как зовут, сколько лет, дарили какие-нибудь безделушки.
Помню, когда мы с Ли и бабушкой Татой поднимались на гору Давида к могиле Грибоедова, туда как раз подошла большая группа русских актеров — они той весной гастролировали в Тифлисе. Я сразу заметил, с каким любопытством всматривалась Мария Марковна в высокого, юношески стройного человека с умными и острыми глазами, в пенсне, совершенно седого, но с черными бровями.
«Смотрите и запоминайте, дети! — шепнула Тата. — Это — великий Станиславский! Как же я счастлива его видеть!»
Держа меня и Ли за руки, Мария Марковна направилась к группе актеров — они встречали нас чуть удивленными, но доброжелательными взглядами.
Мария Марковна почтительно поклонилась всем, потом отдельно Станиславскому и, извинившись, сказала, что она — давняя поклонница Художественного театра, влюблена в Книппер-Чехову, в Москвина и Качалова, во всех-всех и просит принять как должное дань ее искреннего восхищения.
Актеры слушали улыбаясь: каждому приятно, когда его хвалят, даже если он и не особенно честолюбив. А Станиславский расписался на визитной карточке и отдал ее Тате. Потом белокурая артистка с трагическим лицом, которое невозможно не запомнить, погладила Лиану по голове, поправила бант в растрепавшихся на ветру волосах.
«Ну что за прелесть эта грузиночка! — воскликнула она с нежностью. — Какие чудесные волосы, какие глаза!»
И все наперебой принялись восторгаться Ли.
И Волшебнику она понравилась с первого взгляда, это сразу было видно. «Хотела бы ты увидеть дальние страны?» — с каким-то скрытым значением и почему-то по-французски спросил он Ли. Он, верно, и не думал, что девочка поймет вопрос, и когда услышал ответ, у него стали безмерно удивленные глаза… Может, у него, как у той цыганки, тоже была дочка, похожая на Ли, и умерла и Волшебник вспоминает о ней и тоскует?..
Чем дольше думал я об этом, тем вероятнее представлялось мне, что именно у Волшебника нужно искать Ли.
Страстное нетерпение охватило меня, я выбежал на балкон, перегнулся через перила. Внизу, во дворе, Васька и Амалия помогали тетушке Аревхат выжимать и развешивать на веревках выстиранное белье.
Я негромко свистнул, и Васька, услышав, вскинул голову. Схватив флажок Ли, я помахал; Васька кивнул в ответ, но еще какое-то время вынужден был повозиться у корзины с бельем, знаками показывая: сейчас, дескать, управлюсь и приду.
Слоняясь в ожидании по балкону, я раздумывал: а следует ли посвящать в мои предположения и планы Амалию — девчонка, она девчонка и есть. Примется болтать во дворе, на улице, долетит слух до кого-нибудь из взрослых — и всё, помешают довести дело до конца. Хотя, несмотря на мою давнюю и труднообъяснимую неприязнь к Амалии, я не мог не признать, что она и смелая, и отчаянная, и в сообразительности не уступала любому мальчишке…
Минут через десять мы с Васькой, забившись в дальний угол балкона, шепотом обсуждали детали предстоящего похода. Васька с первых же слов уверовал в справедливость моей догадки, изо всей силы шлепнул себя ладонью по лбу и, вытаращив свои зеленые глаза, крикнул: «Само собой, он!»
Да, все казалось донельзя естественным: Волшебник и его телохранители похитили Лиану и, если еще не увезли куда-то, значит, держат взаперти, всячески ублажая, чтобы не тосковала, не просилась домой. Я представлял себе, что Волшебник, у которого огромная куча денег, накупил Ли всяческих самых дорогих игрушек и книг, а может, увез за город, катает там на фаэтонах, даже на автомобилях, выполняет все прихоти…
— Но не уехал ли он из Тифлиса? — высказал я Ваське свои сомнения. — Ведь мог уже уехать? А?
— Да нет! — весело замотал рыжей головой Васька. — Вчера я его опять на базаре видел! Шлялся по ряду, где чеканщики, знаешь? А фески за ним голую бронзовую тетку таскали… Пошли! Может, он и сегодня придет!
— Пошли!
К этому часу мама уже вернулась с рынка, и я отпросился «погулять».
На базаре, как и всегда в утренние часы, было шумно и людно. Мы быстренько пробрались через овощные ряды, где на прилавках зеленели остро пахнущая кинза и тархун, цицматы и реган, громоздились пирамиды гранатов и яблок. Затем мы миновали ряды торговцев рыбой и мясом, перебрались через нагромождения бараньих туш и бочек, пахнувших остро и терпко, и наконец оказались в ряду лавчонок, где торговали стариной.
Чего-чего не сыскать было в этих темных лавочках! Старинное оружие и серебряные рога и кубки, глиняные и бронзовые статуэтки, вазы и всевозможные блюда и кувшины…
А в ряду напротив, у порогов крошечных мастерских, сидели, согнувшись, чеканщики; они словно бы перезванивались крошечными молоточками, ударявшими по чеканам, и прямо на глазах у зрителя на серебре и меди возникали причудливые узоры, хвостатые птицы, скачущие всадники в остроплечих бурках на фоне величественных гор…
Бывая в той части базара, я мог часами простаивать перед чеканщиками, следя за рождением рисунка, за дробными ударами молоточка, за острием впивающегося в металл чекана. Но сейчас у нас не было времени любоваться искусством седобородых мастеров — мы искали Волшебника.
Прошли по ряду и раз, и другой и с огорчением убедились, что того, кто нам нужен, здесь нет. Лишь мельком взглядывали на множество выставленных на обозрение замечательных вещей — ларчики и блюда всевозможной величины, кувшинчики и подсвечники, какие-то подносы, женские украшения и рукоятки кинжалов, рога и наборные кавказские пояса. В другое время меня не просто было бы оторвать от созерцания подобных сокровищ. Но теперь… Ведь если Волшебник не уехал, он может уехать в любую минуту! А вдруг как раз сейчас он садится в поезд, отправляющийся за границу! Или уже добрался до Батуми, а там вот-вот погрузится на пароход и уплывет в Турцию или Грецию. Его, наверно, везде пускают, он — богатый!