Волшебник поклонился и, не надевая шляпы, удалился. Я провожал его до входной двери. Когда я вернулся в столовую, семья Лианы с жаром обсуждала происшедшее.
Тут пришла моя мама — тоже хотелось узнать новости, — выслушала рассказ о Волшебнике и увела меня спать.
Как и все последние ночи, спал я дурно, и снилась мне снова Ли. Будто сидит на берегу Черепашьего озера, неподалеку от разрушенной часовни, грустная-прегрустная, похожая на Аленушку с известной картины. Я подхожу, окликаю, зову, но Ли почему-то не слышит, даже не смотрит в мою сторону. Медленно поднимается, пристально взглядывает на меня — ее иссиня-черные глаза печальны, — но не говорит ни слова, будто стала немая. И уходит. Я порываюсь бежать за ней, кричу: «Да это же я, Гиви!» — но ноги не слушаются, я не могу двинуться с места. И Ли уходит, как-то странно исчезает, словно тает в тумане, поднимающемся над озером…
Все-таки вчерашний утомительный и тяжелый день сказался: под утро я крепко уснул и проснулся поздно — в окна давно ломилось солнце. Мамы дома не оказалось, на столе лежала записочка: «Гиви, поешь. Я — на базар», и ждал накрытый скатерочкой завтрак: молоко, лаваш, сыр.
Я наскоро поел и бросился в квартиру Ли. Но — опоздал: Леон Георгиевич и дядя Серго, как и уговорились вчера, уже уехали на Черепашье озеро. А я еще вечером решил отправиться следом за ними, спрятаться на озере где-нибудь в камнях или в траве и, когда они уедут, посмотреть, кто придет к Рогатому камню за их запиской. Сами они оставаться там, конечно, не могут, при них никто к камню не подойдет, побоится милицейской засады. А если я спрячусь хотя бы в часовне или на берегу озера, я наверняка увижу, кто появится там… Будут ли это телохранители Волшебника? Бэм? Кто знает?..
Мне пришло в голову, что хорошо бы позвать с собой Ваську, если он уже расправился с утренними газетами, — вдвоем веселее и не так страшно!
Я выскочил на балкон, перевесился через перила. Амалия и младшие тигранята возились внизу, возле кучи песка, а Васька как раз входил с улицы через арку ворот. Он был в своей форменной фуражке, но с пустой сумкой. Значит, газеты проданы. Я свистнул и помахал флажком Ли. Васька тотчас же по черной лестнице поднялся на балкон и, выслушав мой рассказ о событиях вчерашнего вечера, с радостью согласился поехать на озеро.
В последнюю минуту я вспомнил про папин фронтовой бинокль и взял с собой — вдруг пригодится.
Примерно через час дребезжащий трамвай довез нас до конечной остановки — уже за чертой города, — и, выйдя на ней, мы, озираясь, двинулись по дороге к Черепашьему озеру. Но вскоре почти перестали беспокоиться: на дороге никого не было. Две женщины с пустыми корзинками, ехавшие вместе с нами в трамвае, не спеша побрели в другую сторону. Они не обратили на нас никакого внимания.
Но мы пробирались все же осторожно: где-нибудь здесь, может быть, спрятались и следят за дорогой к озеру злоумышленники; если они и увидят нас, пусть подумают, что мальчишки просто выбрались из города побегать, порезвиться. Мы размахивали сачками для ловли бабочек, гонялись друг за другом, кувыркались, но все время наблюдали за дорогой: мы же не знали, вернулись ли с озера отец Ли и дядя Серго. Встречаться с ними тоже не хотелось: кто знает, как отнеслись бы они к нашей затее. К счастью, мы их не встретили — по всей вероятности, они вернулись в город, пока мы сюда добирались.
Нет, это не огорчило нас. Наоборот, нам даже нравилось действовать самостоятельно, на собственный страх и риск. Вот вышло бы здорово, если бы вечером мы смогли доложить родителям Ли о бандитах, которых увидим у Черепашьего.
Не дойдя до озера с полкилометра, мы свернули с дороги и продолжали свой путь, прячась за ближними холмами. Теперь мы крались еще осторожнее, часто останавливаясь, а кое-где на открытых местах передвигались ползком, скрываясь в кустарниках и траве. Дорога оставалась пустынной, только козы иногда переходили через нее да на дальних зеленых увалах паслись овцы.
В уже пожелтевшей от солнца траве пестрели летние цветы — лютики, ромашки, медуница, сотни бабочек вились над нами, перелетая с цветка на цветок.
Вскоре впереди, чуть в стороне, засинело озеро, показались очертания знакомых камней Рогатого, а за ними — кирпичные стены полуразрушенной часовни. Мы долго стояли, внимательно вглядываясь.
Нет, кажется, никого нет в этом знойном, пустынном каменном краю. И все же мы не смели выйти на открытое место, решили двигаться дальше ползком: надо затаиться поблизости от Рогатого и наблюдать.
Солнце поднялось высоко, пекло с каждой минутой сильнее: только теперь мы поняли, какую оплошность допустили, не захватив с собой хотя бы бутылку воды. Было ясно, что до вечера без воды не вытерпеть, придется спускаться к озеру. Что ж, если станет невтерпеж, обойдем Рогатый камень и часовню километра за полтора и там спустимся к воде. А пока — терпеть и ждать!
Мы отыскали среди завалов камней небольшую ложбинку, обросшую по краям кустарником, — заросли надежно скрывали нас от посторонних глаз. Отсюда было хорошо видно и Рогатый камень, и опоясывающую его тропу, и берег озера.
Пока ехали по городу и пробирались к озеру, я, чтобы не привлекать к себе внимания, прятал бинокль под рубашкой: мальчишка, у которого на шее висит на ремешке восьмикратный армейский бинокль, любому бросится в глаза! Здесь же, в укрытии, я достал бинокль, тщательно протер стекла, и мы с Васькой принялись по очереди рассматривать окрестности.
До чего же здорово в бинокль видно! Мама рассказывала, что этот бинокль папа всегда брал в разведку. Он и в самом деле увеличивал не меньше чем в восемь раз — отчетливо видно даже трещины на поверхности Рогатого, можно пересчитать лепестки ромашек, бело-желтым ковром разросшихся между камнями. Да, когда-то мой отец воевал с этим биноклем, высматривал в него белых. А сейчас бинокль пригодился нам с Васькой в мирной жизни.
В мирной? А разве похитители Ли не являлись нашими заклятыми врагами? Бинокль моего отца продолжал свою верную службу!
Солнце палило беспощадно. Сняв майки, мы обвязали ими головы; майки были синие, и Васька посмеялся: мы, наверно, если смотреть со стороны, стали тоже похожи на маленьких волшебников, только не в зеленых, а в синих чалмах.
Так мы пролежали, изнывая под солнцем, часа два, не меньше. Еле шевеля пересохшими губами, мы принялись обсуждать вопрос: не пора ли спуститься к озеру — попить, искупаться? Да, мы уже собрались покинуть неуютное убежище, но нас вовремя остановил собачий лай. Через вершину холма, вздымавшегося метрах в двухстах, стали переваливаться в сторону озера овцы. Выскочила большая лохматая овчарка, а за ней на вершине показался и пастух, в остроплечей бурке, с высоким пастушьим посохом.
— Стой, Васо! Сперва поглядим! — Я передал бинокль Ваське.
Он посмотрел и вскрикнул:
— Ой, да ведь это тот самый старик, которого мы встретили, когда ездили сюда с хайриком Ли! Помнишь, мы тебе рассказывали?
Старик не спеша уселся в тени Рогатого камня, устало привалился спиной к валуну, огляделся, крикнул что-то Шайтану и закурил трубку. Шайтан неохотно отошел к сбившимся на солнцепеке овцам и лег возле них, высунув красный, блестевший от слюны язык и тяжело дыша.
— Черт принес! — зло буркнул Васька. — Как бы нас этот Шайтан не учуял!
— Да нет, далеко!
Мы поминутно вырывали друг у друга бинокль и, перебрасываясь коротенькими фразами, напряженно наблюдали за стариком.
Покурив и спрятав трубку, старик пастух достал из кармана своих необъятных шаровар сверток, развернул на коленях и, откашлявшись, принялся за обед. Время от времени бросал Шайтану кусочки хлеба, пес ловил их на лету и проглатывал не жуя.
Окончив скромную трапезу и запив ее из фляжки, висевшей у него через плечо, — ах, как я завидовал ему в ту минуту, как жгло у меня в горле и во рту! — он завернул в тряпочку остатки чурека и сыра, а потом, воровато оглядевшись, вдруг наклонился и принялся поднимать один камень за другим, что-то высматривая под ними.
— Смотри! Смотри! — шепнул я Ваське, до боли прижимая к глазам окуляры бинокля. — Ищет!
Но, видимо, старик не знал, где точно надо искать то, что его интересовало, и ему пришлось перевернуть с десяток камней. Наконец он что-то поднял с земли, отряхнул от пыли, повертел в руках и, выпрямившись, снова зорко огляделся.
Мы с Васькой тоже не знали, где именно спрятал записку Леон Георгиевич, но, по-видимому, ее-то и нашел сейчас пастух. Мы переглянулись: неужели он замешан в истории с похищением Ли? Немыслимо, невозможно! Да ведь он, наверно, ничего не смыслит в старинных коврах!
Меня вдруг перестала мучить жажда, я не замечал полуденного зноя. Не мигая, не сводя глаз, я наблюдал за пастухом. Вот он еще раз пытливо глянул кругом, взял брошенную на камни бурку и, что-то крикнув овчарке, пошел к полуразрушенной часовне, одиноко красневшей в хаотическом нагромождении камней. Вскоре высокая сухощавая фигура, чуть наклонившись, скрылась в темном проеме двери.
Теперь-то я сообразил, что заброшенная часовня в знойные и ненастные дни служила пастухам пристанищем от жары и дождя, — там на охапке сена можно и подремать часок, оставив стадо на попечении верного пса.
Весной, во время посещения Черепашьего, Ли, пробегая около часовенки, мимоходом заглянула в нее. Икон в ней, по ее словам, не оказалось, на полу валялись охапки травы, на стене висела черная бурка и кнут. Видно, часовенку облюбовали горные пастухи под временное жилье — после революции охотников молиться стало, наверно, поменьше.
Мы с Васькой подползали к часовенке все ближе, прячась среди камней и кустов. Но бдительный Шайтан, то и дело поднимавший голову, удерживал нас на расстоянии.
Мы лежали в траве, наведя на дверь часовни бинокль, изнывая от нетерпения. И примерно через полчаса ожидание наше было вознаграждено. Сначала в двери показалась знакомая фигура пастуха; прикрыв глаза ладонью, он долго всматривался в дорогу, ведущую к Тифлису, в тропинки, пересекавшие луг. Везде было безлюдно. Тихо.