— Я не видел, как ее убивали.
— Хорошо. Поставлю вопрос иначе. Смерть ее была неожиданной для вас?
— Не понимаю, куда вы клоните.
— Понимаете.
— Нет.
— Да.
Они замолчали, и Мазин подождал, пока Мухин докурит папиросу. Он докурил и затушил в пепельнице окурок:
— Повторяю. Если хотите обвинить меня, то зря тратите время.
— Ошибаетесь! Вас обвинить легко. Вот доказать, что непричастны вы к убийству Татьяны Гусевой трудно.
— Вы что, пригласили меня, чтобы выручать?
— Ну нет. Чтобы установить обстоятельства смерти. Откуда взялась кровь на ваших руках?
— Я же не мог пройти мимо, как посторонний! Я наклонился, надеялся, что жива она еще, трогал ее, касался, оттуда и кровь.
— Почему вы не рассказали об этом в свое время?
— Зачем? Кому бы это помогло?
— Правосудию.
— Так же как вам, я бы помог.
— Мне вы еще поможете.
— Когда?
— Когда расскажете все.
— Что значит — все?
— Все, что видели, что делали.
— А я сказал — точка. Можете выставлять своих свидетелей. Наплевать мне.
Мазин откинулся на спинку стула:
— Кажется, Витковский был прав, когда говорил, что вы легко подчиняетесь обстоятельствам.
— Он так сказал? Стасик?
— Теперь он не Стасик, а опытный и, как я понял, уважаемый врач.
— Молодец, вырос…
— Да, судя по всему, тогда он был послабее духом. Или победнее жизненным опытом.
— Теленок был, — буркнул Мухин.
— Таким вам казался? Иначе бы вы не задумали этой комбинации с билетами, не решились бы?
— Комбинации? — протянул Мухин. — Скажите еще — операции.
— Может быть, ваш друг Курилов так это и называл, ту подлость, которую вы совершили.
Мазин ждал вспышки, но Мухин не взорвался. И эта продолжающаяся его пассивность и настораживала и вселяла надежду одновременно.
— Некрасиво вышло, факт, только с убийством это не связано.
— А какую цель вы преследовали, передавая билеты?
— Говорил я уже. Не хотел сам с ней идти. Трудно отношения складывались. Считайте: избегал я ее.
— И знали, что Витковский влюблен в нее?
— Это мне Вова сообщил.
— Разве вы сами не замечали?
— Нет.
— Но Курилов знал?
— Вова наблюдательный.
— А сам он не был влюблен?
— Курилов? Амеба. Скучно с ним девушкам было.
Наступила пауза.
— Итак, ничего больше об убийстве вам неизвестно?
— Не знаю.
— Не вы убили?
— Нет.
Мазин вышел из-за стола, обошел вокруг и спросил:
— Почему вы не возмущаетесь, Алексей Савельевич?
— Чем?
— Да моим допросом. Вот вы солидный, порядочный человек, вызваны сюда, оторваны от дел, от семьи, унижены, вам грозят неприятности, а вы ни в чем не виновный сидите и скучно отвечаете на вопросы, как какой-нибудь привычный правонарушитель. Не возмущаетесь, не ругаетесь, не грозите мне, наконец. Почему, а?
Мухин выслушал, понял и ответил скучно:
— Охоты нет.
— Да ведь вам беда грозит! Обвинение в убийстве. Вам оправдываться нужно.
— Вы что, в этом больше меня заинтересованы?
— Конечно, черт вас побери! Мне правду нужно знать.
Мухин молчал. Молчал потому, что правда была для него тяжелее, чем обвинение в убийстве…
Вечером он пришел к Ирине домой. В это время он был уже своим человеком, мама, приветливо улыбнувшись, указала на дверь Ирининой комнаты, и он прошел туда, чувствуя себя завтрашним хозяином, и с удовольствием расположился в кресле и слушал непонятную музыку, в которой стал находить какой-то вкус, не потому что приблизился к ней, а потому, что музыка как бы стала его собственностью, досталась вместе с Ириной. Он сидел в мягком удобном кресле и слушал, а Ирина говорила что-то о гриппе, который ее одолел. Она попросила его сесть подальше, чтобы не захватить инфекцию, и он отодвинулся, потому что не горел желанием приблизиться, хотя и ничего отталкивающего в ней не было, и он думал не без самодовольства, что она наверняка девушка, и он покажет ей, что значит настоящий мужчина. «Представляю, как она ахать будет!» И это утешало его, давало основание считать, что он щедро расплатится за все, что возьмет в этом доме.
А нравилось Мухину в этой уютной комнате многое, непривычное — и книги, и пластинки, и безделушки на туалетном столике, приятно было здесь, вытянув ноги, болтать по пустякам и не спешить в свой нетопленный флигель, где, к счастью, недолго оставалось коптеть.
— Знаешь, Иринка, я к тебе ненадолго.
— Боишься гриппа?
— Ну, глупости. На меня еще природа микроба не изготовила. К девяти мне нужно домой.
Он мог бы соврать, придумать причину, но нужным это не считал, приучал будущую жену не требовать объяснений.
— Спать спешишь?
— Ага.
Она была разочарована немного.
— Я думала, ты посидишь.
— Да у нас вся жизнь впереди. Насидимся.
— А ты разве домосед?
— С тобой — да.
Она улыбалась благодарно, и не могла еще поверить, что он не шутит, а действительно навсегда останется с ней.
А он вдруг почувствовал, как изменилось настроение. С той минуты, как назвал час ухода. Здесь, в спокойной комнате, не верилось в опасность со стороны Татьяны. Но он знал, что, если не выполнит решенного, язва останется и будет кровоточить. И, как бы не был неприятен задуманный Вовой ненадежный трюк, его следовало довести до конца. Так он говорил себе, а сам все больше размагничивался и, понимая это, злился и становился неинтересным, скучным, скованным.
— Что это ты такой сегодня?
— Какой?
— Подавленный.
— В самом деле? Да, правильно. Устал. К экзаменам готовлюсь. Зачитался.
И поднялся, так как понял, что, засидевшись до предельного срока, может и не одолеть себя, остаться, махнуть рукой, а потом все сначала…
— Не переутомляй себя.
— Ты права. Лучше пойду. И голова побаливает. Наверняка переутомился, — сказал никогда не ведавший этого чувства Мухин.
Она проводила его удивленная и разочарованная, а он вышел на улицу с мыслью, что решение принято и не выполнить его уже невозможно. Но он поторопился, ушел рано, оставалось еще время до конца сеанса. Именно туда, к кинотеатру, он собирался подойти, чтобы встретить, «застать» Татьяну с Витковским. Что будет говорить, Муха не представлял и не думал об этом, считая, что по вдохновению, экспромтом такие вещи получаются лучше. Но оставалось время, и он решил зайти домой, взять папиросы.
Конечно, это была случайность. Не зайди Мухин за папиросами, все могло быть иначе, но он подошел к флигелю и увидел в окнах свет. «Наверно, Вова зубрит», — подумал Алексей и, прежде чем взяться за ключ, глянул в окно.
Глянул и увидел Стаса и Татьяну. Они еще стояли, и он не слышал их слов, но видел, что рука Татьяны лежит на плече Станислава. Сначала пришла ревность; «Вот оно что! Вова-то как в воду глядел».
Он сделал шаг к порогу, но остановился, сдержав естественный порыв ворваться и наскандалить. Происходило то, о чем они лишь фантазировали, и во что он не верил. Вот и избавление! Так мыслилось, но было скверно на душе, избавление не радовало, «А может, у них и нет ничего? Может, она обо мне говорит, а он мямлит что-нибудь в утешение?» Но если так, скандала не будет, наоборот, он привяжет себя еще больше.
И Мухин отступил в темноту, не зная, что делать.
Здесь в темноте, ему стало еще хуже, «Жизнь проклятая, — рассуждал он, пережевывая окурок последней папиросы, — Джунгли какие-то, никуда ходу нет. Везде клин. Прав Вова сволочной, прав. И Танька стерва оказалась, клялась, клялась в любви, а сама готова со Стасом путаться, хотя я еще последнего слова не сказал». Ему искренне показалось, что он слова не сказал. «Ну теперь уж скажу! Дудки. Моя совесть чиста. Знаю, с кем дело имею. А если Ирка такая же окажется? Ну да той податься некуда, внешностью не вышла. Одного меня заарканила, нищего студента». Он жалел себя глубоко, и чем больше жалел, тем больше размягчался, «Нет, в хату не пойду, Зачем мне этот скандал? Я не мелочник, не баба. Видел и все. Завтра скажу спокойно, а сейчас пусть хоть переженятся, мне наплевать и растереть!»
И, обогнув дом, Мухин вышел на улицу. Ужасно хотелось закурить, а папирос не было. Он осмотрелся. Улица была пуста, только поодаль стояла машина с выключенным освещением. Мухин подумал, что машина пуста, и почти прошел мимо, когда заметил за рулем человека. Тот вроде дремал, откинувшись на спинку.
— Браток, закурить не найдется?
Мухин наклонился над опущенным наполовину стеклом и встретился взглядом с человеком за рулем. Человек не спал. Он посмотрел на Мухина неприветливо и бросил коротко:
— Некурящий…
— Все вспомнили, Мухин?
Он вздрогнул, услышав голос Мазина:
— Вы что, мысли читаете?
— Просто пауза затянулась. Засиделись мы.
— Тогда подписывайте пропуск.
— Придется. Но сначала скажите, Мухин, зачем вам понадобился адрес Вилена Гусева?
— Вы и это знаете? — впервые по-настоящему удивился Мухин.
— Да, у меня очень энергичный помощник. Два дня назад вы обращались в адресный стол, потом интересовались в зубоврачебной поликлинике…
— А потом? — приподнялся Мухин.
— Не знаю, — признался Мазин.
— Потом я ходил в онкологический институт и мне сказали, что жить Гусеву осталось дней десять, а может, и меньше.
Прямой смысл этой фразы не сразу дошел до Мазина:
— И вы хотели протянуть это время? Чтобы он не опознал вас?
— Отпустите меня, — попросил Мухин. — Плохо мне. Не убегу.
— Значит, это о его машине вы спрашивали у Павличенко?
— Да, да, да! — закричал Мухин. — Прекратите же издеваться, наконец. Вы же знаете, что подлец я, знаете, что видел, как сидел он в машине, выслеживал, а я сбежал, спрятался, ждал на набережной, пока все кончится. Но разве мог я знать? Разве мог?!
Мазин сдвинул рукав, глянул на часы и молча проставил на пропуске время.
В комнате было совсем темно, только неяркий ночник освещал половину кровати, в которой