— Из-за того, что я плохая наставница. У меня есть научное доказательство этого факта, а ты — всего лишь последний эксперимент. — Ясна жестом велела ей убираться и продолжила тереть виски.
Шаллан пристыженно побрела в ту часть комнаты, где можно было чем-нибудь перекусить.
— Мм, — сказал Узор, когда Шаллан прислонилась к стене, прижимая к груди альбом. — Ясна не кажется очень сердитой. Почему ты расстроилась?
— Потому что я идиотка. И дура. И… потому, что я не понимаю, чего хочу.
Разве всего-то неделю или две назад она не предполагала наивно, что во всем разобралась? Чем бы ни было это «все»?
— Я его вижу! — воскликнул кто-то рядом.
Шаллан вздрогнула, повернулась и увидела, что Ренарин смотрит на ее юбку, где Узор сливался с вышивкой. Он был отчетливо виден, если знать, куда смотреть, но в ином случае упустить его из вида очень просто.
— Он не становится невидимым? — уточнил принц.
— Говорит, что не может.
Ренарин кивнул, потом перевел взгляд на нее:
— Спасибо.
— За что?
— Ты защитила мою честь. Когда это делает Адолин, обычно кто-то получает ножевые ранения. Твой способ приятнее.
— Что ж, никто не должен разговаривать с тобой в таком тоне. Они бы не посмели так поступить с Адолином. И кроме того, ты прав. Все это место — один большой фабриаль.
— Ты тоже это чувствуешь? Они говорят про то устройство и про это, но все неправильно! Все равно что разбирать телегу на части, не понимая, что она прежде всего телега.
Шаллан наклонилась к нему:
— То существо, с которым мы сразились. Оно протянуло свои щупальца до самого верха Уритиру. Я чувствовала его неправильность, куда бы ни пошла. Тот самосвет в центре связан со всем.
— Да, это не просто коллекция фабриалей. Это множество фабриалей, которые соединены в один большой.
— Но что он делает? — пробормотала, размышляя, Шаллан.
— Он делает город. — Принц нахмурился. — То есть, я имею в виду, он является городом… Делает то, что составляет суть города…
Шаллан поежилась:
— И Несотворенная им руководила.
— Что и позволило нам разыскать комнату и колонну-фабриаль, — заметил Ренарин. — В ином случае мы могли бы ее не обнаружить. Надо всегда видеть светлую сторону.
— С точки зрения логики, — озвучила Шаллан, — светлая сторона — единственная, которую можно увидеть, поскольку другая сторона прячется во тьме.
Ренарин рассмеялся. Это напомнило ей, как братья смеялись над ее словами. Может, не потому, что это были самые веселые на свете вещи, но потому, что им было приятно смеяться. И еще это напомнило о словах Ясны, и Шаллан взглянула на принцессу.
— Знаю, что моя сестра пугает, — прошептал ей Ренарин. — Но ты тоже Сияющая. Не забывай об этом. Мы можем ей возражать, если захотим.
— А нам это нужно?
Ренарин скривился:
— Видимо, нет. Она чаще всего права, и можно в итоге попросту ощутить себя одним из десяти дурней.
— Верно, и все же… не знаю, смогу ли снова вынести то, что мною командуют, как ребенком. Я начинаю сходить с ума. Что мне делать?
Ренарин пожал плечами:
— Я обнаружил, что лучший способ избежать поручений Ясны, — это не находиться рядом, когда она ищет, кому бы их дать.
Шаллан встрепенулась. В этом был большой смысл. Далинару ведь потребуется, чтобы его Сияющие делали разные вещи, не так ли? Она должна уйти, хотя бы пока будет во всем разбираться. Нужно отправиться куда-то… к примеру, в миссию в Холинар? Им ведь понадобится кто-то, кто мог бы проникнуть во дворец и включить устройство?
— Ренарин, — воскликнула она. — Ты гений!
Он покраснел, но улыбнулся.
Навани объявила о продолжении собрания, и они, рассевшись, вновь начали обсуждать фабриали. Ясна постучала по записной книжке Шаллан, и та как следует постаралась, ведя протокол и тренируясь в стенографии. Теперь это не вызывало такого сильного раздражения, ведь у нее была стратегия выхода. Путь побега.
Девушка оценивала этот путь, когда увидела, как по коридору движется высокая фигура. Далинар Холин отбрасывал тень, даже когда не стоял напротив света. Все тотчас же притихли.
— Прошу прощения за опоздание. — Он посмотрел на часы, которые подарила Навани. — Пожалуйста, не прерывайтесь из-за меня.
— Далинар? — удивилась Навани. — Ты никогда раньше не посещал собрание письмоводительниц.
— Я просто подумал, мне надо на это посмотреть, — объяснил Далинар. — Узнать, чем занимается эта часть моей организации. — Он уселся на табурет за пределами кольца. Князь выглядел как боевой конь, пытающийся взгромоздиться на постамент для циркового пони.
Разговор возобновился, хотя все явно следили за словами. Она-то думала, что Далинар не станет вмешиваться в такие собрания, где письмоводительницы…
Шаллан, склонив голову набок, увидела, как Ренарин посмотрел на отца. Далинар ответил ему поднятым кулаком.
«Он пришел, чтобы Ренарин не чувствовал себя неловко, — поняла Шаллан. — Поведение принца не назовут неприличным или женским, если сам Черный Шип, забери его буря, решил посетить это собрание».
Она заметила, как Ренарин наконец-то поднял взгляд, чтобы следить за тем, как проходит вторая часть собрания.
45Откровение
Наша воля и впредь будет проявляться с неизменностью морского прилива.
Сама по себе.
Приносящие пустоту перенесли Моаша в Револар, город в центральном Алеткаре. Они бросили его на землю за городом и тычками вынудили приблизиться к группе менее значимых паршунов.
Руки у него болели после полета. Отчего они не воспользовались своими силами, чтобы за счет верхнего плетения сделать легче, как поступил бы Каладин?
Моаш потянулся, озираясь. Он бывал в Револаре много раз, когда работал в обычном холинарском караване. К несчастью, это не значило, что он многое видел. В каждом крупном городе на окраине жались друг к другу здания, предназначенные для подобных ему: современных кочевников, которые водили караваны или доставляли посылки. Их порой называли «стоящими под карнизом». Эти мужчины и женщины держались достаточно близко к цивилизации, чтобы искать укрытия от разбушевавшейся стихии, но на самом деле не были ее частью.
Судя по всему, Револар теперь оказался на пороге катастрофы. Похоже, Приносящие пустоту захватили весь шквальный город, выгнав людей на окраины.
Паршенди отпустили его без единого слова, хотя и притащили на такое большое расстояние. Паршуны, которые здесь взяли его под опеку, выглядели помесью воинов-паршенди и обычных послушных паршунов, знакомых ему по многим путешествиям с караваном. Они разговаривали на безупречном алетийском, пока пихали его к группе людей в маленьком загоне.
Моаш покорился и решил ждать. Похоже, Приносящие пустоту организовали патрули, которые разведывали местность и задерживали всех людей, кто им попадался. В конце концов его и остальных погнали в сторону одного из буревых бункеров за городом — в них обычно во время великих бурь размещались солдаты или многочисленные караваны.
— Не скандалить, — велела паршунья, многозначительно глядя на Моаша. — Не драться, а то убьют. Не бежать, а то изобьют. Вы теперь рабы.
Несколько людей — судя по виду, фермеров — заплакали. Они прижимали к себе узлы со скудными пожитками, которые паршуны принялись обыскивать. Моаш видел их покрасневшие глаза и рваные вещи и понимал глубину их трагедии. Буря бурь стерла с лица земли их ферму. Они пришли в большой город в поисках убежища.
При нем не было ничего ценного, и паршуны отпустили его раньше остальных. Он вошел в бункер, ощущая нереальное чувство… покинутости? На протяжении всего путешествия сюда Моаш думал, что его либо казнят, либо станут допрашивать. Вместо этого его превратили в обычного раба? Даже в армии Садеаса он в строгом смысле слова не был рабом. Его отправили таскать мост, да. Отправили на смерть. Но никто не заклеймил его лоб. Он коснулся татуировки Четвертого моста под рубашкой, на левом плече.
Огромный буревой бункер с высоким потолком по форме напоминал громадный каменный батон. Моаш неторопливо прошелся по нему, сунув руки в карманы куртки. Сбившиеся в кучи люди бросали на него настороженные взгляды, хотя он был просто еще одним беженцем.
Буря свидетельница, куда бы Моаш ни пошел, его везде встречали враждебно. Когда он был юнцом, слишком крупным для своего возраста и явно слишком уверенным для темноглазого, его считали угрозой. Он пошел в караванщики, поощряемый бабушкой и дедушкой, чтобы делать что-то полезное. Их убили за добрые поступки, а Моаш… он так и жил, мирясь с этими взглядами.
Человек, предоставленный самому себе, тот, кого нельзя было контролировать, опасен. Он вызывал инстинктивный страх уже самим своим видом. И никто не хотел признавать его своим.
Кроме Четвертого моста.
Что ж, Четвертый мост был особым случаем, и это испытание Моаш провалил. Грейвс был прав, когда сказал, что он должен срезать нашивку. Вот кто он такой на самом деле. Человек, на которого все глядят с недоверием, прижимают к себе детей и кивком велят ему проваливать.
Он вернулся к центру здания. Постройка была такой большой, что для поддержки потолка требовались колонны. Они вздымались точно деревья, посредством духозаклятия связанные с камнем внизу. По краям бункера толпились люди, но центр был чист — его патрулировали вооруженные паршуны. Там стояло несколько фургонов, с крыши которых паршуны обращались к толпам. Моаш подошел к одному.
— Если мы кого-то пропустили, — кричал паршун, — опытным фермерам следует доложиться Бру в передней части помещения. Он направит вас на работу. Сегодня нам также нужны те, кто будет разносить по городу воду и разбирать завалы после последней бури. И тех и других беру по двадцать человек.
Люди начали галдеть, что готовы. Моаш нахмурился, наклонился к своему соседу и спросил:
— Нам предлагают работу? Разве мы не рабы?
— Ага, — ответил тот. — Рабы, которые не едят, если не работают. Они позволяют нам выбирать, чем заниматься, хотя выбор, буря свидетельница, невелик. Не одна тяжелая работа, так другая.