— Король Элокар? Здесь?!
— Он решительно настроен сохранить город.
— У Элокара проблемы с тем, чтобы сохранить лицо, что уж говорить про города.
— Он мне нравится, — призналась Шаллан. — Несмотря на его… элокаровость.
— Полагаю, с ним можно сблизиться. Как с грибком.
— Король на самом деле хочет поступать правильно. Ты бы слышал, как он в последнее время об этом говорит. Хочет, чтобы его запомнили хорошим королем.
— Тщеславие.
— А тебе наплевать на то, каким тебя запомнят?
— Я буду помнить сам себя, и этого достаточно. А вот Элокар переживает из-за неправильных вещей. Его отец носил простую корону — ему не надо было напоминать о собственной власти! А Элокар носит простую корону по другой причине — он боится, что нечто более роскошное заставит людей смотреть на эту вещь, а не на него. Он не хочет соревноваться. — Шут перестал разглядывать очаг и дымоход. — Шаллан, ты хочешь изменить мир. Это здорово. Но будь осторожна. Мир старше тебя. У него богатый опыт.
— Я Сияющая, — заявила Шаллан, набирая вилкой кусочки рассыпчатого сладкого хлеба и запихивая в рот. — Спасать мир — это суть моей работы.
— Тогда прояви мудрость в этом отношении. Есть два типа важных людей. Есть те, кто при виде валуна времени, который катится прямо на них, становятся перед ним, выставив руки. Им всю жизнь говорили, до чего они великие. Такие полагают, что сам мир уступит их желаниям, как когда-то уступала няня, принося кружку свежего молока. Эти люди в конечном счете оказываются раздавленными. Другие же отходят в сторонку и, когда валун времени прокатывается мимо, быстренько говорят: «Видите, что я устроил? Это я сделал так, что здесь прокатился валун. Не заставляйте меня делать это снова!» Из-за таких людей раздавленными оказываются все остальные.
— А третьего типа людей не существует?
— Существует, но они чрезвычайно редки. Эти знают, как остановить валун. И вот они идут рядом с ним, изучают его и никуда не торопятся. А затем толкают — потихоньку, — чтобы он изменил свой путь. Эти люди… ну, это и есть те, кто по-настоящему меняет мир. И они меня пугают. Ибо люди никогда не видят так далеко, как им кажется.
Шаллан нахмурилась и посмотрела на свою пустую тарелку. Она и не думала, что проголодалась, но как только взялась за еду…
Шут прошел мимо, ловко забрал ее тарелку и заменил на свою, полную.
— Шут… я не могу это есть.
— Не будь привередой, — отрезал он. — Как ты собираешься спасти мир, если заморишь себя голодом?
— Но я же не голодаю! — И все-таки она съела кусочек, чтобы порадовать его. — Тебя послушать, так сила, способная изменить мир, — это что-то плохое.
— Плохое? Нет. Отвратительное, удручающее, жуткое. Сила — это ужасное бремя, худшее, что можно себе представить, за исключением любой другой альтернативы. — Он повернулся и изучил ее. — Что для тебя значит сила?
— Это… — Шаллан разрезала кремлеца, отделяя его от панциря. — Как я уже сказала, это способность все менять.
— Что именно?
— Жизни других людей. Сила — это возможность сделать жизнь тех, кто тебя окружает, лучше или хуже.
— И собственную тоже, разумеется.
— Моя жизнь не имеет значения.
— А должна бы.
— Самоотверженность — воринская добродетель.
— О, Шаллан, не начинай. Ты должна жить по-настоящему, наслаждаться жизнью. Испей то, что предлагаешь отдать всем остальным! Вот этим я и занимаюсь.
— Ты… и впрямь весьма доволен собой.
— Мне нравится жить так, словно каждый день — последний.
Шаллан кивнула.
— То есть лежать в луже собственной мочи и кричать медсестре, чтобы принесла еще пудинга.
Она чуть не подавилась кусочком кремлеца. Ее кружка была пустой, но Шут прошел мимо и вложил собственную ей в руку. Шаллан выпила.
— Сила — это нож, — заявил Шут, занимая свое место. — Ужасный, опасный нож, который нельзя использовать, не порезавшись. Мы шутили о глупости, но на самом деле большинство людей не глупы. Многие просто разочарованы тем, как мало у них контроля над собственной жизнью. Они выходят из себя. Иногда это весьма зрелищно…
— Культ Мгновений. По слухам, они заявляют, будто видят приближение преображенного мира.
— Шаллан, опасайся любого, кто утверждает, что знает будущее.
— Кроме тебя, разумеется. Разве ты не говорил, что знаешь, где тебе нужно быть?
— Опасайся любого, — с выражением повторил он, — кто утверждает, что знает будущее.
Узор превратился в рябь на столешнице: он не гудел, но менялся быстрее обычного, принимая новые формы одну за другой. Шаллан сглотнула. К ее удивлению, тарелка опять оказалась пустой.
— Культ контролирует платформу Клятвенных врат, — сказала она. — Ты знаешь, чем они там занимаются каждую ночь?
— Пируют, — мягко проговорил Шут, — и веселятся. Их две группы. Обычные поклонники культа бродят по улицам, издают нечленораздельные звуки и притворяются спренами. Но те, что на платформе, на самом деле знакомы со спренами — в частности, с существом по имени Сердце Бражничества.
— Один из Несотворенных.
Шут кивнул:
— Опасный противник, Шаллан. Культ напоминает мне одну группу, которую я знавал давным-давно. Столь же опасны и столь же глупы.
— Элокар хочет, чтобы я внедрилась в их ряды. Проникла на платформу и запустила Клятвенные врата. Такое возможно?
— Возможно. — Шут откинулся на спинку стула. — Возможно. Я не смогу сделать так, чтобы врата заработали: спрены фабриаля мне не подчинятся. У тебя есть ключ, и культ охотно принимает новичков. Поглощает их, как костер дрова.
— Как? Что мне делать?
— Еда, — объяснил Шут. — Близость к Сердцу заставляет их все время пировать и праздновать.
— Упиваться жизнью? — спросила она, вспомнив, что он говорил раньше.
— Нет. Суть гедонизма не в наслаждении, а в его противоположности. Они берут то чудесное, что есть в жизни, и удовлетворяют свои желания, пока не теряют вкус. Все равно что слушать красивую музыку, которую исполняют так громко, что она утрачивает всякую утонченность, — любую красоту можно превратить в нечто плотское. Тем не менее их пирушки дают тебе шанс. Я столкнулся с их вожаками, пусть и избегал этого всеми силами. Принеси им еды для пира, и я помогу тебе пробраться туда. Но должен предупредить: обычное духозаклятое зерно их не удовлетворит.
Итак, ей бросили вызов.
— Я должна вернуться к остальным. — Она посмотрела на Шута. — А ты… не пойдешь со мной? Не присоединишься к нам?
Он встал, затем подошел к двери и прижал к ней ухо.
— К сожалению, — сказал он, глядя на девушку, — я здесь не из-за тебя.
Она глубоко вздохнула:
— Шут, я все-таки научусь изменять мир.
— Ты уже это умеешь. А теперь узнай для чего. — Он отошел от двери и прижался к стене. — А еще скажи трактирщику, что я исчез в облаке дыма. Он с ума сойдет.
— Трактирщику…
Дверь внезапно открылась. Вошел трактирщик — и замер, увидев Шаллан, которая в одиночестве сидела за столом. Шут проворно выбрался из-за двери и прошмыгнул за спиной у трактирщика, который ничего не заметил.
— Проклятие, — проворчал он, озираясь. — Видимо, он не будет работать сегодня вечером?
— Понятия не имею.
— Он обещал, что будет относиться ко мне как к королю.
— Ну, он так и поступает…
Трактирщик собрал тарелки и поспешил прочь. Разговоры с Шутом часто заканчивались странным образом. Впрочем, начинались они так же. Кругом одни странности.
— Ты что-нибудь знаешь про Шута? — обратилась она к Узору.
— Нет, — ответил спрен. — Он кажется… мм… одним из нас.
Шаллан покопалась в кошельке в поисках сфер — Шут, как она отметила, украл несколько, — чтобы дать трактирщику на чай. Потом вернулась в портновскую мастерскую, планируя, как использовать свою команду, чтобы получить необходимую еду.
69Бесплатная еда, никаких обязательств
Увядание растений и общее охлаждение воздуха — это неприятности, да, но некоторые функции башни остаются такими же, как и раньше. Повышенное давление, например, сохраняется.
Каладин втянул небольшое количество буресвета и пробудил стихию. Эта маленькая буря ярилась внутри, поднимаясь от его кожи и вынуждая глаза светиться. К счастью — хотя он стоял на оживленной рыночной площади, — этого крошечного количества буресвета не хватало для того, чтобы люди заметили его в ярком солнечном свете.
Буря была первобытным танцем, древней песней, вечной битвой, которая бушевала с той поры, как Рошар был юным. Она хотела, чтобы ее использовали. Кэл молча уступил и, присев на корточки, зарядил маленький камень, а потом направил плетение вверх — самую малость, чтобы тот задрожал, но не взмыл в воздух.
Вскоре раздались жуткие вопли. Люди в панике заметались. Каладин заторопился, выдохнув свой буресвет и — как он надеялся — став всего лишь еще одним прохожим. Он спрятался вместе с Шаллан и Адолином за кадкой с растениями. Торговая площадь — с арками со всех четырех сторон, некогда даровавшая приют разнообразным лавочкам, — была в нескольких кварталах от портновской мастерской.
Люди пробирались в дома или ускользали на соседние улицы. Более медлительные просто съежились у стен, закрывая голову руками. Прибыли спрены — две яркие желто-белые линии, завивающиеся друг о друга над площадью. Их невыносимые визгливые вопли были ужасны. Они походили… на звук, который издает раненый зверь, умирая в одиночестве в глуши.
Он не такого спрена видел, когда странствовал с Сахом и другими паршунами. Тот больше походил на спрена ветра; эти выглядели как яркие желтые сферы, искрящиеся энергией. Они не сумели определить точно местонахождение камня и закружились над площадью, словно сбитые с толку, продолжая вопить.
Через некоторое время с неба спустилась фигура. Приносящий пустоту в просторном красно-черном одеянии, которое колыхалось и завивалось на легком ветру. Он нес копье и высокий треугольный щит.