— Вот чему ты пытаешься меня научить? — огрызнулась Шаллан. — Различать тонкую грань между самостоятельным выбором и игнорированием хорошего совета?
— Я ужасный учитель. — Он взмахнул рукой, когда девушка добралась до стены после долгого похода. Она начала карабкаться. — К счастью, я художник, а не учитель.
— Искусство тоже может учить.
— Богохульство! Искусство — это не искусство, если оно имеет функцию.
Шаллан закатила глаза.
— Возьмем эту вилку, — сказал Шут. Он снова взмахнул рукой. Часть буресвета Шаллан отделилась от нее, завертелась над его ладонью и сотворила образ вилки, парящей в темноте. — Она имеет пользу. Ею едят. А вот если бы мастер-ремесленник ее всячески изукрасил, это бы изменило ее функцию? — На вилке появилась замысловатая гравировка в виде растущих листьев. — Нет, конечно нет. Она имеет такую же пользу, с орнаментом или без. Искусство — это то, что не служит никакой цели.
— Оно делает меня счастливой. В этом его смысл.
Шут ухмыльнулся, и вилка исчезла.
— Разве мы не были в середине истории о девушке, взбирающейся на стену? — спросила Шаллан.
— Да, но эта часть ужасно длинная. Я придумываю способы нас занять.
— Можно просто пропустить скучную часть.
— Пропустить? — в ужасе повторил Шут. — Пропустить часть истории?!
Шаллан щелкнула пальцами, и иллюзия сдвинулась — теперь они стояли на стене в темноте. Девушка в шарфе наконец-то — после многих мучительно трудных дней — забралась на стену рядом с ними.
— Ты ранила меня, — пожаловался Шут. — Что будет дальше?
— Девушка находит ступеньки и понимает, что стена должна была не удерживать что-то внутри, а держать ее и ее соплеменников снаружи.
— Потому что?..
— Потому что мы чудовища.
Шут шагнул к Шаллан и спокойно ее обнял. Она вздрогнула, потом скривилась и зарылась лицом в его рубашку.
— Ты не чудовище, — прошептал Шут. — Ох, дитя мое. Мир временами чудовищен, и есть те, кто заставит тебя поверить, что ты чудовище, поскольку соприкасаешься с ним.
— Так и есть.
— Нет. Видишь ли, все совсем наоборот. Ты не становишься чудовищем от соприкосновения с миром — он становится лучше от соприкосновения с тобой.
Она прижалась к нему, дрожа, и прошептала:
— Шут, что мне делать? Я знаю… знаю, мне не должно быть так больно. Мне пришлось… — Она перевела дух. — Мне пришлось их убить. Пришлось! Но теперь я сказала слова и больше не могу это игнорировать. И я должна… просто должна тоже умереть за то, что сделала…
Шут взмахнул рукой — туда, где девушка в шарфе все еще взирала на новый мир. Что это за длинный пакет рядом с ней?
— Итак, ты помнишь, — мягко проговорил Шут, — что было дальше?
— Это не важно. Мы уже узнали, в чем мораль. Стена удерживала людей снаружи.
— Почему?
— Потому что…
Что она сказала Узору раньше, когда показывала ему эту историю?
— Потому что, — проговорил Шут, указывая куда-то, — за стеной был господень Свет.
Внезапная яркая вспышка: блистательное, мощное сияние залило пейзаж за стеной. Шаллан ахнула, когда оно озарило их. Девушка в шарфе ахнула в свой черед и впервые увидела мир во всем многоцветье красок.
— Она спустилась по ступенькам, — прошептала Шаллан, наблюдая, как девушка бежит вниз по лестнице и шарф развевается у нее за спиной. — Спряталась среди существ, которые жили по эту сторону. Тайком пробралась к Свету и принесла его с собой на другую сторону. В край… в край теней…
— Да, действительно, — согласился Шут.
И началась главная сцена: девушка в шарфе проскользнула к великому источнику Света и отломила кусочек, спрятала в кулаке.
Невероятная погоня.
Девушка неистово взбирается по ступенькам.
Сумасшедший спуск.
А потом… потом в деревне впервые видят Свет, и вслед за ним из-за стены приходят клубящиеся бури.
— Люди страдали, — прокомментировал Шут, — но каждая буря возобновляла Свет, ибо теперь его уже нельзя было вернуть. И люди, невзирая на все тяготы, не хотели возврата к прошлому. Ведь они теперь прозрели.
Иллюзия растаяла; они вдвоем застыли в общей комнате здания, каморка Мури осталась в стороне. Шаллан отпрянула, пристыженная тем, что слезами промочила ему рубашку.
— Ты бы хотела, — поинтересовался Шут, — вернуться в то время, когда еще не прозрела?
— Нет, — прошептала она.
— Тогда живи. И пусть неудачи будут частью тебя.
— Это звучит… это звучит совсем как мораль. Как будто ты пытаешься сделать что-то полезное.
— Ну, как я уже сказал, мы все терпим неудачи время от времени. — Он развел руками, словно отбрасывая что-то в сторону от Шаллан.
Буресвет заклубился справа и слева от нее, и появились две копии Шаллан. Они стояли — рыжеволосые, веснушчатые, в просторных белых плащах с чужого плеча.
— Шут… — начала она.
— Цыц. — Он подошел к одной из иллюзий, окинул ее взглядом, постукивая указательным пальцем по подбородку. — С этой бедной девушкой многое случилось, не так ли?
— Многие люди страдали больше, и все у них в порядке.
— В порядке?
Шаллан пожала плечами, не в силах отказаться от истин, которые произнесла. От далекого воспоминания об отце, которому пела, пока душила его. О людях, которых подвела, о зле, которое причинила. Иллюзия Шаллан, что была слева, ахнула и попятилась к стене, качая головой. Там она рухнула, свернулась в комочек и прижалась лбом к коленям.
— Несчастная дурочка, — прошептала Шаллан. — Все ее поступки только делают мир еще хуже. Ее сломал отец, а потом она, в свой черед, сломала сама себя. Она бесполезна. — Девушка стиснула зубы и поняла, что насмешливо ухмыляется. — Хоть это и не ее вина, она все равно бесполезна.
Шут крякнул, потом указал на вторую иллюзию, что стояла позади них:
— А с этой что?
— То же самое, — сказала Шаллан, уставая от этой игры. Она передала второй иллюзии такие же воспоминания. Отец. Хеларан. Неудача с Ясной. Все.
Иллюзорная Шаллан напряглась. Затем стиснула зубы и не двинулась с места.
— Ага, вижу. — Шут неспешно приблизился к ней. — То же самое.
— Что ты делаешь с моими иллюзиями? — резко спросила Шаллан.
— Ничего. Они одинаковы во всех деталях.
— Разумеется, нет! — возразила Шаллан и коснулась иллюзии, чтобы ощутить ее. Она почувствовала что-то — пульсирующий ток воспоминаний и боли. И еще… то, что их приглушало.
Прощение. Самой себя.
Она ахнула и отдернула палец, как будто ее укусили.
— Это ужасно, когда тебе причинили боль. — Шут подошел к ней. — Это несправедливо, жутко и безобразно. Но, Шаллан… нет ничего плохого в том, чтобы жить дальше.
Она покачала головой.
— Твои другие личности берут верх, — объяснил он, — потому что выглядят намного более привлекательными. Ты не сможешь контролировать их, пока не будешь уверена в желании вернуться к тому, кто их родил. Пока ты не согласишься быть собой.
— Значит, я никогда не научусь это контролировать. — Она сморгнула слезы.
— Нет, Шаллан, научишься. — Шут кивнул в сторону той ее версии, которая не двинулась с места. — Если ты не доверяешь себе, может, довериться мне? Ибо в тебе я вижу женщину более замечательную, чем любая иллюзия. Я обещаю тебе, эту женщину стоит защищать. Ты заслуживаешь защиты.
Она кивнула в сторону иллюзии, которая продолжала стоять:
— Я не могу быть ею. Она просто очередная выдумка.
Обе ее копии исчезли.
— Я вижу здесь только одну женщину. И это та, которая выстояла. Шаллан, это всегда была ты. Ты просто должна признать это. Позволить самой себе. — Шут прошептал: — Если тебе больно, в этом нет ничего страшного.
Он взял свой ранец, что-то достал и развернул. Шляпа Вуали. Он вложил шляпу в ее руку.
Удивительное дело: в дверном проеме сиял утренний свет. Она всю ночь просидела в этой комнатушке, забившись в угол?
— Шут? — позвала она. — Я… Я не могу этого сделать.
Он улыбнулся:
— Есть определенные вещи, которые я знаю. Это одна из них. Ты сможешь. Найди баланс. Прими боль, но не то, что ты заслужила ее.
Узор загудел в знак того, что оценил сказанное. Но все было не так просто, как уверял Шут. Она вдохнула и почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Шут собрал вещи, закинул ранец через плечо, улыбнулся и вышел на свет.
Шаллан выдохнула, чувствуя себя глупо. Она последовала за Шутом на свет и пересекла рынок, который еще не проснулся. Шута снаружи не было, но это не стало сюрпризом. Он умел оказываться там, где не следовало находиться, но не там, где его стоило ожидать.
Неся шляпу Вуали, она шагала по улице, чувствуя себя странно. Шаллан была собой, но в брюках и плаще. С рыжими волосами, но в перчатке на защищенной руке. Может, спрятаться?
А зачем? Ей было… неплохо. Она дошла до портновской мастерской и заглянула внутрь. За столом сидел Адолин с покрасневшими глазами.
Он вскочил:
— Шаллан? Мы волновались! Ватах сказал, ты должна была вернуться!
— Я…
Он обнял ее, и она расслабилась в его объятиях. Шаллан почувствовала себя… лучше. Пока не хорошо. Ничто никуда не исчезло. Но что-то в словах Шута…
«Я вижу здесь только одну женщину. Ту, которая выстояла».
Адолин все не разжимал объятия, как будто ему нужно было успокоить себя.
— Знаю, что ты в порядке, конечно. Я имею в виду, что ты практически неубиваемая, верно? — Наконец он отодвинулся — все еще держа ее за плечи — и окинул взглядом ее наряд. Может, объяснить?.. — Красиво, — сказал Адолин. — Шаллан, ты выглядишь стильно. — Он отступил на шаг, кивая. — Это Йокска тебе сшила? Примерь-ка шляпу.
«Ох, Адолин», — подумала она, выполняя просьбу.
— Пиджак чуток свободный, но по стилю все отлично сочетается. Дерзко. Элегантно. — Он взглянул на нее, опустив голову набок. — Будет лучше выглядеть с мечом на талии. Может быть… — Адолин осекся. — Ты это слышала?
Она обернулась, нахмурившись. Это было похоже на марширующую армию.
— Парад в такую рань?