— Следующую страницу, — рявкнул Таравангиан. — Быстрее, быстрее. Дукар, не теряй время.
— Но вы все же должны…
— Да-да. Доказать, что я не идиот. В тот единственный день, когда я не пускаю слюни и не лежу в собственных экскрементах, ты тратишь мое время на этот идиотизм.
— Но вы же сами…
— Сам это придумал, да. Ирония в том, что ты позволяешь запретам, которые я установил, будучи идиотом, контролировать мое истинное «я», когда у него наконец-то появилась возможность проявиться.
— Вы не были идиотом, когда…
— Вот, — сказал Таравангиан, протягивая Дукару лист с решенными математическими задачами. — Сделано.
— Все, кроме последней, — заметил Дукар, беря лист осторожными пальцами. — Вы хотите попробовать решить и ее, или…
— Нет нужды. Я знаю, что не могу ее решить; очень плохо. Быстренько разберись с необходимыми формальностями. Я должен заняться делами.
Вошла Адротагия вместе с Сияющей Малатой, пыленосцем; их дружба крепла по мере того, как Адротагия старалась наладить эмоциональную связь с этим младшим членом Диаграммы, внезапно вознесенным на ее высший уровень. Этот взлет был предсказан самой Диаграммой. А значит, пыленосцы и правда станут орденом Сияющих, наиболее склонным к сотрудничеству, что вызывало у Таравангиана гордость — ведь обнаружить такую Сияющую, сумевшую связать себя со спреном, было во всех смыслах неожиданным достижением.
— Он умный, — доложил Дукар Мраллу. Телохранитель выносил окончательный ежедневный вердикт по поводу способностей Таравангиана — приводящая в ярость проверка, необходимая для того, чтобы его глупая ипостась ничего не испортила, однако она вызывала лишь слабое раздражение, когда король был таким, как сегодня.
Энергичным.
Бодрым.
Блистательным!
— Он почти достиг опасной границы, — сообщил Дукар.
— Вижу, — сказал Адротагия. — Варго, ты…
— Я чувствую себя отлично. Мы можем с этим покончить? Я в состоянии взаимодействовать и принимать политические решения, и никакие ограничители мне не нужны.
Дукар неохотно кивнул. Мралл выразил одобрение. Ну наконец-то!
— Принесите мне копию Диаграммы, — распорядился Таравангиан, пройдя мимо Адротагии. — И хочу музыку — что-то расслабляющее, но не слишком медленное. Уберите из комнат неважных людей, очистите спальню от мебели и не вздумайте мне мешать.
Чтобы все сделать, им понадобилось досадно много времени, почти полчаса, которые он провел на балконе, созерцая отведенное под сад пространство снаружи и спрашивая себя, насколько оно большое. Ему надо было все измерить…
— Ваше величество, комната готова, — известил Мралл.
— Спасибо, ускритичный мой, за дозволение пройти в собственную спальню. Соли нахлебался?
— Э-э… что?
Таравангиан прошел в спальню через комнатку, примыкающую к балкону, и там глубоко вздохнул от удовольствия, найдя ее совершенно пустой — никакой мебели, только четыре голые каменные стены, без окна, хотя на задней стене имелся странный прямоугольный выступ, что-то вроде ступеньки. Мабен как раз вытирала с него пыль.
Таравангиан схватил горничную за руку и выволок наружу. Там стояла Адротагия, она как раз принесла ему толстую книгу в переплете из свиной кожи. Копия Диаграммы. Отлично.
— Измерьте отведенное под сад пространство на каменном поле под нашим балконом и сообщите мне результат.
Он унес Диаграмму в комнату, а потом заперся в блаженном одиночестве, поместил по бриллиантовой сфере в каждом углу — их свет должен был сопровождать его собственную искру, которая по-настоящему светила там, куда другие не отваживались забредать, — и, когда закончил с этим, в соседней комнате, по его велению, маленький детский хор затянул воринские гимны.
Таравангиан вдохнул и выдохнул, окутанный светом, воодушевленный песней, его руки были опущены вдоль тела; он был способен на что угодно, поглощен удовлетворением от работы собственного разума, который был чист и свободен, как ему казалось, впервые за целую вечность.
Таравангиан открыл Диаграмму. В ней он наконец-то столкнулся с тем, что его превосходило, — с другой версией самого себя.
Диаграмму — так назывались эта книга и организация, которая ее изучала, — изначально написали не на бумаге, ибо в тот день расцвета своих грандиозных способностей Таравангиан захватил все поверхности, чтобы запечатлеть свой гений, — от мебели до стен — и в процессе изобретал новые языки, чтобы лучше выразить идеи, которые надо было записать, — существующая цивилизация несовершенна и не могла предоставить ему достойные инструменты для выражения его мыслей. Даже с сегодняшним интеллектом сам вид этих записей принуждал к смирению; он листал страницы, исписанные плотными рядами каракулей, скопированных со всеми пятнами, царапинами и прочим с изначальной Диаграммной комнаты, сотворенной на протяжении того, что казалось другой жизнью, такой же чужеродной для него сейчас, как и слюнявый идиот, которым он время от времени становился.
И даже более чужеродной. Ведь глупость понимали все.
Он преклонил колени на каменном полу, игнорируя телесные боли, и с почтением продолжил листать страницы книги. А потом вытащил из-за пояса нож и принялся ее резать.
Диаграмму написали не на бумаге, и взаимодействие с ее копией, сшитой в виде книги, наверняка исказило первоначальные смыслы, поэтому для того, чтобы обрести истинную перспективу — он теперь решил так, — нужна гибкость. Необходимо все разобрать на фрагменты, а затем расположить их в новом порядке, ибо мышление короля в тот день не было закосневшим и сегодня не следовало воспринимать его таковым.
Таравангиан не был таким блистательным, как в тот день, но это ему и не требовалось. В тот день он был богом. Сегодня станет божьим пророком.
Он разложил вырезанные страницы и обнаружил множество новых связей уже в том, как листы были размещены рядом друг с другом, — действительно, вот эта страница на самом деле была связана с вон той… да. Таравангиан разрезал обе посередине, разделив предложения. Когда он сложил половинки отдельных страниц, они сделались более цельными. Идеи, которые он раньше упускал из виду, как будто поднялись над страницами наподобие спренов.
Таравангиан не исповедовал никакую религию, ибо все они были громоздкими конструкциями, предназначенными для заполнения пробелов в человеческом понимании. Бессмысленными объяснениями, которые позволяли людям спокойно спать по ночам, даровали им ложное чувство комфорта и контроля и исключали возможность достижения истинного понимания. И все-таки было что-то до странности священное в Диаграмме, сила чистого разума — единственное, чему люди должны поклоняться. Увы, как же плохо большинство в ней разбиралось — и как мало они ее заслуживали! — и искажало ее чистоту неверным толкованием и глупыми суевериями. А нельзя ли сделать так, чтобы лишь самые умные учились читать? Это бы принесло так много пользы; казалось безумием, что никто еще не применил такой запрет, ибо, хоть воринизм и запрещал мужчинам читать, это только случайным образом лишало половину населения доступа к информации, в то время как ограничивать надо было глупцов.
Он прошелся по комнате, потом заметил под дверью клочок бумаги; в нем содержался ответ на его вопрос о размерах платформы для фермерства. Таравангиан просмотрел расчеты, вполуха прислушиваясь к голосам снаружи, почти заглушенным поющими детьми.
— «Ускритичный», — проговорила Адротагия. — Похоже, это относится к Ускри, героине трагической поэмы, написанной семьсот лет назад. Она утопилась, получив известие о смерти возлюбленного, хотя на самом деле он не умер — просто она неправильно поняла сообщение.
— Ну ладно… — проворчал Мралл.
— В последующие века ее приводили в качестве примера человека, действующего в отсутствие сведений, хотя в конце концов термин стал попросту означать «глупый». Соль, по всей видимости, намекает на то, что она утопилась в море.
— Так это было оскорбление? — уточнил Мралл.
— С отсылкой к малоизвестному литературному произведению. Да.
Таравангиан почти услышал вздох Адротагии. Лучше прервать ее, пока она не продолжила размышлять в этом направлении.
Король распахнул дверь:
— Мастика для приклеивания бумаги к стене. Адротагия, принеси ее мне.
Возле двери они положили стопку бумаги, хотя король об этом не просил. Он удивился — обычно приходилось по каждой мелочи отдавать приказ. Таравангиан закрыл дверь, потом сел на колени и занялся расчетами относительно размеров города-башни. «Хм…»
Это было прекрасное развлечение, но вскоре он опять увлекся истинной работой, которую прервало лишь появление мастики: с ее помощью король начал приклеивать фрагменты Диаграммы к стенам.
«Вот это, — думал он, расклеивая страницы, на которых по тексту были разбросаны цифры. Страницы, чей смысл они так и не установили. — Это список, но чего? Не код, как другие цифры. Разве что… может быть, это сокращенные слова?»
Да… да, он был слишком нетерпелив, чтобы записывать слова как положено. Король пронумеровал их в голове — скорее всего, с учетом алфавитного порядка, — чтобы можно было писать быстро. Где же ключ?
«Это подкрепляет парадигму Далинара!» — подумал он, не переставая трудиться. Его руки дрожали от волнения, когда он записывал возможные интерпретации. Да… Убей Далинара, или он воспротивится твоим попыткам захватить власть над Алеткаром. И поэтому Таравангиан подослал к великому князю Убийцу в Белом, который невероятным образом потерпел неудачу.
К счастью, имелись запасные варианты. «Вот, — подумал Таравангиан, выбирая еще один фрагмент Диаграммы и приклеивая его к стене рядом с остальными. — Изначальное разъяснение парадигмы Далинара, с катехизиса изголовья, тыльная сторона, третий квадрант». Оно было записано метром, как поэма, и предсказывало, что Далинар попытается объединить мир.
Значит, если взглянуть на второй запасной вариант…
Таравангиан неистово записывал, видя слова вместо чисел и — полный энергии — на время позабыв о своем возрасте, о болях, о том, как временами у него дрожали пальцы, даже когда он не был так взволнован.