Он наклонился вперед, заинтригованный. Сестре Тоха Эви было восемнадцать или девятнадцать. Она была высокой, почти такой же высокой, как алети, и узкоплечей. В ней вообще ощущалось нечто хрупкое, как будто она каким-то образом была менее реальной, чем какая-нибудь женщина-алети. Это относилось и к ее стройному брату.
Но эти волосы… Из-за них она выделялась, словно горящая в темной комнате свеча.
Она перебежала через пиршественный зал к брату, который вручил ей бокал с выпивкой. Девушка пыталась взять его левой рукой, которая пряталась внутри завязанного мешочка из желтой ткани. У платья, странное дело, не было рукавов.
— Она все время пыталась есть защищенной рукой, — пояснила Навани, вскинув бровь.
Йалай перегнулась через стол к Далинару и заговорщическим тоном проговорила:
— На дальнем востоке все ходят полураздетыми, знаешь ли. Риранцы, ириали, реши. Они не такие сдержанные, как эти чопорные женщины-алети. Бьюсь об заклад, она довольно экзотична в спальне…
Далинар хмыкнул. Потом наконец-то заметил нож.
Он был спрятан в руке, которую слуга, собиравший тарелки Гавилара, держал за спиной.
Далинар ударил стул брата, сломал ножку, и Гавилар рухнул на пол. В тот же момент убийца замахнулся и задел ухо Гавилара, но удар как таковой не достиг цели. От неистового замаха нож достиг стола и вошел в древесину.
Вскочив, Далинар перегнулся через Гавилара и схватил нападающего за горло. Он развернул неудавшегося убийцу и бросил на пол так, что раздался приятный уху хруст. Продолжая движение, Далинар схватил нож со стола, воткнул в грудь убийцы и, пыхтя, отступил, вытирая дождевую воду с глаз. Гавилар поднялся на ноги, в руке появился осколочный клинок. Он бросил взгляд на убийцу, затем посмотрел на брата.
Далинар пнул убийцу, чтобы убедиться, что тот умер. Кивнул себе, поднял свой стул и сел, потом наклонился и выдернул нож из груди трупа. Прекрасное лезвие.
Он сполоснул оружие в вине, после чего отрезал кусок стейка и засунул в рот. «Наконец-то».
— Хорошая свинина, — заметил Далинар, не переставая жевать.
Тох и его сестра уставились на Далинара через комнату, и в их взглядах мешались благоговение и ужас. Он заметил вокруг них несколько спренов потрясения — треугольники из желтого света ломались и восстанавливались. Это редкие спрены.
— Спасибо. — Гавилар коснулся уха, из которого сочилась кровь.
Далинар пожал плечами:
— Извини, что убил. Ты ведь хотел его допросить, да?
— Нетрудно догадаться, кто его послал, — буркнул Гавилар, садясь и взмахом руки прогоняя охранников, которые с опозданием ринулись на помощь. Навани сжимала его руку, явно напуганная нападением.
Садеас тихо выругался:
— Наши враги становятся отчаянными. Трусливыми. Подослать убийцу во время бури? Для алети подобное постыдно.
Все участники пира по-прежнему пялились на высокий стол. Далинар отрезал себе очередной кусочек стейка и сунул в рот. Что такое? Он же не выпил вино, в котором смыл с ножа кровь. Он не какой-нибудь варвар.
— Знаю, я обещал, что позволю тебе самому сделать выбор в отношении невесты, — проговорил Гавилар. — Но…
— Я готов, — отозвался Далинар, устремив взгляд перед собой. Навани для него потеряна. Надо, шквал побери, смириться с этим.
— Они робкие и осторожные, — заметила Навани, промокая ухо Гавилара салфеткой. — Понадобится больше времени, чтобы их убедить.
— О, я бы об этом не волновался. — Гавилар бросил взгляд на труп. — Далинар в высшей степени… убедителен.
20Веревочные путы
Но можно предупредить человека, чтобы он осторожно пробовал еду, сдобренную опасной пряностью. Мне бы хотелось, чтобы ваш урок оказался не таким болезненным, как мой.
А вот это, — объяснял Каладин, — на самом деле не такая уж серьезная рана. Знаю, она выглядит глубокой, но чаще всего лучше получить глубокий порез острым ножом, чем рваную царапину — чем-то тупым.
Он сжал рассеченную кожу на руке Хен и забинтовал порез.
— Всегда пользуйтесь чистой тканью, которую перед этим прокипятили, — спрены гниения любят грязные тряпки. Настоящая опасность заключается в заражении: вы его опознаете по покраснению краев раны, которое будет увеличиваться и растекаться. Еще появится гной. Прежде чем бинтовать порез, его всегда надо промыть.
Он похлопал Хен по руке и забрал свой нож, который и стал причиной проблемной раны: Хен воспользовалась им, чтобы срезать ветви с упавшего дерева для растопки. Вокруг нее остальные паршуны собирали лепешки, которые сушили на солнце.
Принимая во внимание все обстоятельства, вещей у них было на удивление много. Несколько паршунов додумались во время налетов прихватить металлические ведра — которые пригодились в качестве горшков для кипячения, — а мехи для воды их попросту спасали. Он присоединился к Саху — паршуну, который поначалу был его охранником, — среди деревьев, где расположился импровизированный лагерь. Паршун привязывал каменную головку топора к ветке.
Каладин забрал топор и потренировался на бревне, проверяя, насколько хорошо тот рассекает древесину.
— Надо привязать покрепче, — посоветовал Каладин. — Намочи кожаные полоски и тяни изо всех сил, когда будешь обвязывать. Если действовать неаккуратно, эта штука отвалится во время замаха.
Сах хмыкнул, забрал топор и, ворча, распутал узлы. Потом покосился на Каладина.
— Человек, сходи проверить кого-нибудь еще.
— Нам надо отправляться в путь этой ночью. Мы слишком долго просидели на одном месте. И следует разбиться на маленькие группы, как я говорил.
— Посмотрим.
— Послушай, если с моим советом что-то не так…
— Все так.
— Но…
Сах вздохнул, поднял голову и посмотрел Каладину в глаза:
— Где раб научился отдавать приказы и расхаживать туда-сюда с видом хозяина?
— Я не всю жизнь был рабом.
— Ненавижу, — продолжил Сах, — чувствовать себя ребенком. — Он начал заново привязывать головку к топорищу, на этот раз туже. — Ненавижу, когда мне все время сообщают то, что я и так должен знать. Больше всего я ненавижу то, что твоя помощь мне нужна. Мы сбежали. Мы спаслись. И что? Появляешься ты и начинаешь объяснять, что нам делать? Мы опять следуем приказам алети.
Каладин молчал.
— Тот желтый спрен ничем не лучше, — продолжил ворчать Сах. — Спешите. Не останавливайтесь. Она говорит нам, что мы свободны, и миг спустя отчитывает за то, что недостаточно быстро повинуемся.
Они были удивлены тем, что Каладин не видит спрена. Они также упомянули о звуках, которые слышали, — далеких ритмах, почти музыке.
— «Свобода» — странное слово, Сах, — негромко заметил Каладин, присаживаясь рядом. — На протяжении последних месяцев я был, наверное, более свободным, чем на протяжении всей жизни, не считая детства. Хочешь знать, что я делал с этой свободой? Сидел на одном месте, служил новому великому владыке. Я спрашиваю себя, не дураки ли те, кто пользуется веревочными путами, — ведь обычаи, общество и привычки все равно связывают нас всех по рукам и ногам.
— У меня нет обычаев, — буркнул Сах. — И общества нет. Но все равно «свободы» у меня столько же, сколько у древесного листа. Когда меня сбрасывает дерево, я лечу вместе с ветром и притворяюсь хозяином собственной судьбы.
— Это было почти поэтично.
— Понятия не имею, о чем ты. — Паршун крепче затянул последний узел и подал ему новый топор. Каладин с размаху опустил его на бревно рядом с собой.
— Лучше.
— Человек, тебя это не беспокоит? Одно дело — учить нас, как готовить лепешки. Давать нам оружие — совсем другое.
— Топор — инструмент, не оружие.
— Возможно, — согласился Сах, — но с его помощью я в конце концов сделаю копье.
— Ты ведешь себя так, словно битва неизбежна.
Сах рассмеялся:
— А ты так не думаешь?
— У вас есть выбор.
— Сказал человек с клеймом раба на лбу. Если они способны так поступить со своим собратом, какие зверства ожидают банду воров-паршунов?
— Сах, война вовсе не неизбежна. Вы не обязаны сражаться с людьми.
— Возможно. Но дай-ка я спрошу тебя вот о чем. — Паршун положил топор поперек колен. — Учитывая то, как они со мной поступили, отчего бы мне с ними не сразиться?
Каладин не смог подобрать ни единого возражения. Он вспомнил собственное рабство: отчаяние, бессилие, гнев. Его отметили знаком «шаш», потому что сочли опасным. Потому что он давал сдачи.
Как он смеет требовать, чтобы этот мужчина поступил по-другому?
— Они захотят снова сделать нас рабами, — продолжил Сах, взяв топор и начиная рубить бревно, снимая с него грубую кору, как научил Каладин, чтобы сделать из нее трут. — Мы потерянные деньги, мы опасный прецедент. Твои соплеменники потратят целое состояние, чтобы узнать, что изменилось и вернуло нам разум, и они разыщут способ все исправить. У меня отнимут рассудок, и я снова буду таскать воду.
— Может… может, мы сумеем убедить их поступить по-другому. Я знаю хороших людей среди светлоглазых алети. Если мы с ними поговорим, покажем, что вы можете говорить и мыслить — что вы такие же, как обычные люди, — они прислушаются. Они согласятся дать вам свободу. Так алети поступили с вашими сородичами на Расколотых равнинах, когда впервые с ними повстречались.
Сах опустил топорик, и от бревна отлетела щепка.
— И поэтому мы сейчас можем быть свободны? Потому что ведем себя как вы? А когда были другими, заслуживали рабства? Нет ничего плохого в том, чтобы владеть нами, когда мы не можем отплатить, но не теперь — потому что мы можем разговаривать?
— Ну, я имел в виду…
— Потому-то я и сердит! Спасибо за то, чему ты нас научил, но не жди, что я буду счастлив из-за того, что ты мне нужен для этого. Это лишь усиливает твою веру — может, даже мою веру — в то, что твой народ должен в первую очередь решать, быть нам свободными или нет!