— А что с Тифи и Синаку’а? — спросила она.
— Мертвы, — прошептал он. — Взялись за оружие, желая мести.
Она прижала пальцы к губам. На защищенной руке у нее была перчатка, в знак уважения глупых воринских традиций.
— Я теперь повар, — твердо заявил Лунамор.
— Но…
— Туака, я готовлю. — Он снова прижал ее к себе. — Идем, давай доставим детей в безопасное место. Мы отправляемся в башню, которая тебе понравится: там почти как на Пиках. Я расскажу тебе много историй. Некоторые причинят боль.
— Ладно. Лунамор, у меня тоже есть истории. Пики, наша родина… там произошло что-то нехорошее. Очень нехорошее.
Он отодвинулся и посмотрел ей в глаза. Здесь ее будут называть темноглазой, хотя сам Лунамор считал эти темные, коричнево-зеленые глаза бесконечно глубокими, красивыми и светлыми.
— Объясню, когда мы доберемся до твоего безопасного места, — пообещала она и взяла на руки малышку Красивую Песню. — Ты был мудр, когда заставил нас двигаться вперед. Мудр, как всегда.
— Нет, любовь моя, — прошептал он. — Я дурак. Я бы обвинил воздух, но и на Пиках был таким же дураком. Мне не следовало разрешать Кеф’хе браться за эту глупую затею.
Жена повела детей через мост. Он смотрел со стороны, радуясь тому, что снова слышит язык ункалаки, правильную речь. И тому, что остальные не знали этого языка. Ведь если бы знали, могли бы понять, что он им врал.
Подошел Каладин, похлопал его по плечу:
— Камень, я поселю твою семью в своих комнатах. Я затянул с поиском жилья для семейных мостовиков. Это меня подстегнет. Теперь точно получу для нас новые помещения, а до той поры буду спать на койке с остальными.
Лунамор открыл рот, чтобы возразить, но потом передумал. Иногда самым благородным поступком было принять подарок, не протестуя.
— Спасибо, — сказал он. — За комнаты. И за все остальное, мой капитан.
— Иди со своей семьей. С мостом мы сегодня справимся и без тебя. У нас есть буресвет.
Лунамор коснулся пальцами гладкого дерева.
— Нет, — отказался он. — Для меня быть честь нести его в последний раз, ради моей семьи.
— В последний раз? — спросил Каладин.
— Мы взлететь, Благословенный Бурей, — сказал Лунамор. — В грядущие дни мы не ходить пешком. Конец. — Он оглянулся на мрачных мостовиков, которые как будто поняли, что его слова правдивы. — Ха! Горевать не надо. Я оставить отличное рагу возле города. Надеюсь, Хоббер его не испортить, пока нас не быть. Вперед! Поднимать наш мост. В последний раз маршировать не к смерти, но к полным желудкам и хорошим песням!
Они подняли мост торжественно и уважительно. Мостовики больше не были рабами. Буря свидетельница, в их карманах лежало целое состояние! Оно яростно сверкало, и вскоре их кожа засияла.
Каладин занял свое место в первом ряду. Они в последний раз понесли мост — с почтением, как будто погребальные носилки короля, который отправлялся к месту вечного отдыха.
38Сломленные люди
Твои навыки достойны восхищения, но ты всего лишь человек. У тебя был шанс стать чем-то большим, однако ты его упустил.
Далинар погрузился в следующее видение в середине сражения.
Он усвоил урок и не собирался втягивать еще одного человека в неожиданную битву. На этот раз князь собирался отыскать безопасное место — и лишь потом привести туда людей.
А значит, нужно появиться, как и много месяцев назад, с копьем во вспотевших руках, на одинокой разбитой каменной плите в окружении мужчин в примитивной одежде. Все в накидках, сотканных из грубых волокон лависа, в сандалиях из свиной кожи и вооружены копьями с бронзовыми наконечниками. Только на лидере кожаная безрукавка, даже не усиленная как следует: из выделанной кожи кое-как выкроили детали и сшили жилет. Он, разумеется, не помог бы против удара топора.
Далинар взревел, невольно вспомнив, как попал в это видение впервые. Оно было из ранних — тогда еще думал, что это обыкновенные ночные кошмары. Сегодня князь намеревался выведать все секреты.
Он бросился на врагов — группу людей в такой же дрянной одежде. Спутники Далинара отступили к краю утеса. Если они не начнут сражаться прямо сейчас, их вытеснят на крутой спуск, который обрывался, превращаясь в пропасть глубиной в пятьдесят-шестьдесят футов.
Далинар врезался во вражеский отряд, пытаясь увести людей от края. Он был в той же одежде, что и остальные, имел такое же оружие, но принес с собой диковинку: к его поясу был прикреплен кошель, полный самосветов.
Он ударил одного врага копьем в живот и толкнул его на дружков; их было человек тридцать, все с косматыми бородами и жестокими глазами. Двое споткнулись о своего умирающего товарища, что на мгновение обеспечило Далинару защиту с фланга. Он схватил топор павшего противника и атаковал тех, кто нападал слева.
Враги завывали. Эти мужчины не были хорошо обучены, но любой дурак с острым оружием может представлять опасность. Далинар резал, рубил, размахивал вокруг себя топором — тот был хорошо сбалансирован и служил неплохо. Он не сомневался, что одержит верх над этой группой.
Кое-что его смущало. Во-первых, другие копейщики его не поддержали. Никто не бросился следом, чтобы защитить его от окружения.
Во-вторых, дикари не дрогнули.
Далинар привык полагаться на то, что солдаты спешили убежать, когда видели, как он сражается. Даже в том случае, когда князь не дрался как осколочник, он рассчитывал на свое неистовство, свою чистую движущую силу, которые позволяли ему побеждать в сражениях.
Но оказалось, что сила одного человека, каким бы умелым и решительным он ни был, почти не имеет значения, если врезаться в каменную стену. Те, с кем он воевал, не поддавались, не впадали в панику, даже не дрогнули, когда Далинар убил четверых из них. Они атаковали его с удвоенной яростью. Один даже рассмеялся.
В мгновение ока его руку отсек топор, которого он даже не заметил, а потом нападавшие сбили его с ног. Оглушенный Далинар ударился о землю и с недоверием глянул на обрубок левого предплечья. Боль казалась чем-то далеким, не связанным с ним. Единственный спрен боли — он походил на руку, сплетенную из сухожилий, — появился возле его коленей.
Далинара захлестнуло сокрушительное унизительное ощущение собственной смертности. Неужели именно это чувствовал каждый ветеран, умирая на поле боя? Это причудливое, нереальное ощущение неверия и давно похороненного смирения?
Далинар стиснул зубы и уцелевшей рукой стянул с себя полоску кожи, заменявшую ремень. Держа один конец в зубах, он обмотал ею обрубок выше локтя. Рана пока что не сильно кровоточила. Кровь в таких случаях начинала течь через несколько секунд; тело сперва сужало кровоток.
Вот буря. Лезвие рассекло его тело, словно масло. Далинар напомнил себе, что на самом деле присутствует в этом месте не во плоти. Это не его кость там, посередине, словно в свином окороке.
Отчего не исцелишься, как ты сделал в видении с Фэн? — спросил Буреотец. — У тебя есть буресвет.
— Это жульничество, — проворчал Далинар.
Жульничество?! С какой стати, клянусь Преисподней? Ты не давал подобной клятвы.
Далинар улыбнулся, услышав как высшее существо сквернословит. Уж не от него ли Буреотец набрался дурных привычек? Изо всех сил игнорируя боль, Далинар схватил топор одной рукой и с трудом поднялся на ноги. Впереди его отряд из дюжины воинов отчаянно — и плохо — противостоял неистовой вражеской атаке. Они вновь отступили прямо к краю утеса. Вокруг вздымались скалы, отчего это место сильно походило на ущелье, хоть и было куда просторнее.
Далинар зашатался и опять едва не упал. Вот буря.
Да исцелись ты наконец!
— Раньше мне нужно было лишь отряхнуться после такого. — Далинар бросил взгляд на свою отсутствующую руку. Ну, возможно, в столь серьезных передрягах он не бывал.
Ты постарел, — напомнил Буреотец.
— Возможно. — Далинар выпрямился. Перед глазами у него прояснилось. — Но они совершили ошибку.
Это какую же?
— Повернулись ко мне спиной.
Далинар снова бросился в атаку, держа топор в одной руке. Он расправился с двумя врагами, пробиваясь к своим людям.
— Вниз! — крикнул он им. — Мы не можем сражаться с ними здесь! Скользите по склону на тот выступ внизу! Нужно спуститься оттуда!
Он спрыгнул с утеса и ударился о склон. Это был безрассудный маневр, но, буря свидетельница, там, наверху, они не могли выжить. Далинар скользил по камням, удерживаясь на ногах, и оказался у края пропасти, на дне которой располагалась долина. Последний небольшой каменный выступ дал ему место для резкой остановки.
Остальные съехали по склону и присоединились к Далинару. Он бросил топор и схватил одного, не дав ему погибнуть, упав с обрыва. Еще двоих он упустил.
Рядом с ним смогли остановиться семеро. Далинар выдохнул, опять чувствуя головокружение, а потом заглянул за край каменного выступа, на котором они устроились. До дна каньона было по меньшей мере пятьдесят футов.
Его товарищи представляли собой сломленную, оборванную компанию, окровавленную и испуганную. Спрены изнеможения возникли поблизости, похожие на струйки пыли. Наверху дикари сгрудились у края утеса, устремив на беглецов голодные взгляды, — словно стая рубигончих, углядевшая еду на хозяйском столе.
— Буря! — Человек, которого Далинар спас, ссутулился. — Буря! Они мертвы. Все мертвы. — Он обхватил себя руками.
Далинар огляделся и увидел, что лишь один из спутников, не считая его самого, сохранил свое оружие. Из раны начала сочиться кровь, невзирая на жгут.
— Мы победим в этой войне, — негромко проговорил Далинар. Несколько человек взглянули на него. — Мы победим! Я это видел. Наш взвод — один из последних, что все еще воюют. Может, мы сами и погибнем, но войну выиграем.
К дикарям наверху присоединилась еще одна фигура: существо на добрую голову выше остальных, в грозном черно-красном панцире. Его глаза излучали темно-красное свечение.