– Моя сестра живет с подругой Ясмин, – стал вводить в курс дела свою спутницу Макс. – Отец не выносит эту женщину, поэтому Мицци приезжает к нам только на Рождество.
Йенни напряженно хихикнула. В отличие от Макса, она не боялась путешествий, зато сильно волновалась перед знакомством со столичной публикой. Как ее примут в студенческой компании? Новенькую красно-белую в полоску блузу в стиле мужской сорочки она считала своей лучшей вещью, но это дома, а в Берлине? Не покажется ли она им в ней провинциальной простушкой, а то и вовсе мещанкой? И Йенни отважно закатала рукава чуточку повыше.
Макс взял ее сильные руки в свои и глазами влюбленного стал разглядывать татуировку на предплечье.
– Эту надо оставить, – сказал он.
– Нет, – решительно воспротивилась Йенни. – С этой татуировкой он меня обманул! Бабочка и дракон мне понравились. В ответ на это Фалько сказал, что сделает мне на спине небольшую ласточку, и я ему поверила. А потом посмотрела в зеркало и увидела, что маленькая ласточка превратилась в огромного сокола.
Макс с трудом мог представить, как это можно не почувствовать, когда кто-то колет тебя иголкой по всей спине. Разве что Фалько каким-нибудь образом сделал Йенни бесчувственной к боли.
– Ты поэтому от него ушла?
– Ах, брось, если бы только это! Фалько вообще большой говнюк, каких свет не видал!
Харальд в эту пятницу после обеда тоже паковал дорожную сумку. В нее поместились туалетные принадлежности, клетчатая рубашка и спальный мешок. Жена вернулась с работы около шести. Он поцеловал ее в щеку на прощание и проворно убежал. С дня своего сорокалетия он ни разу не рыбачил, и сейчас в предвкушении радовался как ребенок.
Как только муж оказался за порогом, Петра принесла старику бутерброд и большой стакан яблочного сока с минеральной водой. Сунула в микроволновку пиццу для себя и устроилась перед телевизором. Примерно через час пришла незнакомая санитарка, которая по всем признакам неплохо ориентировалась в их доме. Петра едва дождалась, когда та уйдет, и сразу приступила к натирке полов.
Она еще ни разу в жизни не занималась этим делом. И где это видано, чтобы натирали дощатые полы? Или мастикой раньше натирали паркет в замках? Дорожки были свернуты в один миг, воск нанесен за пару минут, однако поверхность долго не приобретала необходимой гладкости. Петра терла и полировала, терла и полировала, пока не онемели руки и колени не перестали сгибаться. В конце концов она справилась, но окончательно выбилась из сил. Но как приятно было расслабиться в горячей ванне, наслаждаясь тем, что коварный замысел начал приобретать реальные очертания! Сегодня она была собой довольна.
В десять Петра уже лежала в постели и думала о своем друге, с которым она сейчас была бы не прочь провести время. Интересно, что сейчас делает муж? Наверное, завис в деревенской пивной, набил живот охотничьим шницелем с коричневым соусом и сейчас на пару с Юргеном дует одну кружку пива за другой. Ее малыш Макс, видимо, куда-нибудь отправился с сестрой, а может, даже и с Ясмин. Интересно, понравится ли ему берлинская ночная жизнь? Дискотеки его никогда особенно не привлекали. Мицци наверняка познакомит его с множеством девушек… Уставшая от дел и дум, Петра погрузилась в глубокий сон, и ей приснился пивной бар для лесбиянок, где ее старшая, по всей вероятности, проводила большую часть свободного времени.
Из крепкого сна Петру вырвал оглушительный грохот. В ужасе, ничего не понимая, она вскочила, и в тот миг же раздался страшный вопль, сменившийся жалобами и проклятьями. Потом все так же внезапно стихло, и в доме повисла гробовая тишина. Остолбенев от неожиданности, она постепенно начала соображать, что же произошло.
Ну надо же, с удовлетворением подумала она, в первую же ночь сработало. Но решила не сразу идти наводить порядок, а еще немного поприкидываться мертвецки спящей.
14
В пятницу под вечер Йенни с Максом прибыли на Центральный вокзал Берлина. Пока они стояли разинув рты, пораженные внушительными зданиями, и думали-гадали, куда идти, чтобы отыскать в этой толпе Мицци, сестра предстала прямо перед ними. Макс с Мицци обнялись, не забыв и про Йенни – той тоже достались объятия, пусть и не такие пылкие.
– Эй, младший, как доехали? – спросила Мицци.
Они оба рассмеялись, потому что именно так бабушка обращалась к каждому гостю, даже если он преодолел каких-нибудь неполных пять километров.
Йенни наблюдала за Мицци со смешанными чувствами. Худая, как жердь, каланча, изучает психологию и определенно видит всех людей насквозь, как рентгеновский аппарат. Мицци тащила тяжелую коробку, набитую кока-колой и наполнителем для кошачьих туалетов.
– Ит для моих соителей[50], – как бы оправдываясь, пояснила Мицци.
Максу очень не нравилось, когда сестра начинала строить из себя берлинку, потому что местный диалект звучал в ее устах очень искусственно.
Они решили сначала доехать на метро до Фриденау[51], бросить дома багаж, а позже, когда появится Ясмин, пообедать в тайском ресторане. Студенческая квартира удивила Йенни царившим в ней беспорядком, какого она еще не наблюдала ни у одного из своих нуждающихся в уходе пациентов. Наконец появилась Ясмин, которая изучала педагогику и арабистику. По первому впечатлению, это была незаурядная личность, но с приветом. Однако настоящей сенсацией стала еда. Йенни буквально опешила от незнакомых названий, и Мицци пришлось выбирать за нее. Еда была подана, Йенни недоверчиво зачерпнула ложку красного супа с прозрачной китайской лапшой и закашлялась.
– Жжет как огонь, – в ужасе призналась она.
Ясмин, как показалось, этому даже обрадовалась:
– Давай поменяемся! – и протянула ей свою тарелку с крабами и яйцом под карри, но и это блюдо Йенни не понравилось.
Мицци утверждала, что у Ясмин редкое психическое нарушение – ей всегда хочется съесть то, что лежит на тарелке у соседа. Довольный Макс тем временем за обе щеки уплетал рис с курицей – Мицци предпочитала называть это flied lice[52].
– Сегодня твоего дедушку будет укладывать в постель Хайди, – прошептала на ухо Йенни.
Но Максу сейчас не хотелось думать о старике, к тому же он был уверен, что на мать можно положиться, она о нем позаботится.
На следующее утро все пожелали сходить на Улицу 17 июня на блошиный рынок, где какая-то подруга распродавала с лотка бабушкино наследство. Однако мысли Макса к этому времени витали далеко – он предвкушал длинную ночь любви.
У Харальда тем временем тоже дела шли неплохо. Они сговорились с Юргеном встретиться в определенном месте, так как найти хижину было непросто. Погода не предвещала перемен, и хотя было довольно свежо, стоял ясный солнечный день.
Приятели долго сидели на скамейке на берегу озера, ровным счетом ничего не делая и безмятежно созерцая мутную воду.
– Хочешь есть? – предложил наконец Юрген.
– Пожалуй, но мы с тобой пока не вытащили ни одной рыбки, – ответил Харальд.
Как бы то ни было, они свернули удочки и отправились закусить. Через некоторое время они приземлились в ресторане класса люкс, где Харальд в своей клетчатой рубашке почувствовал себя убогим существом.
– Самой собой, ты мой гость, – объявил Юрген. – Рука руку моет!
– Тс! – остановил его Харальд и украдкой оглядел соседние столики.
Однако вокруг были совершенно чужие лица.
В то время когда муж в Шварцвальде, а Макс с Мицци в Берлине спали крепким сном, Петру снова разбудил невероятный грохот. Через несколько мгновений, оправившись от страха, она села на край кровати, включила свет, взглянула на часы и стала всматриваться в темноту коридора. Но нет, валявшегося на полу свекра она не увидела. Осторожно ступая, чтобы не грохнуться самой, Петра босиком прошла в комнату старика. Темно, старик тихо посапывал. Петра щелкнула выключателем и с удивлением нашла его мирно спящим в кровати. Неужто ей приснилось?
Когда она, уже снедаемая сомнениями, собиралась снова залечь под одеяло, ей попались на глаза следы скольжения на натертых до зеркального блеска половицах, которые вели к лестнице. Ага, значит, старик все-таки поскользнулся и каким-то чудом без посторонней помощи снова пошел? В это было нелегко поверить.
Но тут Петра заметила у лестницы стоптанный черный сапог. Совершенно сбитая с толку, она медленно, шаг за шагом спустилась вниз и уже на половине лестничного пролета перепугалась чуть ли не до смерти. Внизу лежал незнакомый человек и, скорчившись от боли, свирепо на нее таращился. Второй сапог валялся рядом. Левая нога незнакомца была как-то странно вывернута, на носках зияли дырки.
«Вот это да! – подумала Петра. – Шантажист собственной персоной! Пожаловал, чтобы меня похитить, а может, и убить! Похоже, благодаря моему искусству он пролетел по всей лестнице и утратил боеспособность».
– Что, получили по заслугам?! – торжествуя, прогремела она. – Кто роет яму!.. Я звоню в полицию!
Но как этот субчик вообще пробрался внутрь, если парадная дверь была заперта изнутри на задвижку? Петре не очень-то хотелось переступать через преступника, чтобы проверить замок. Лучше уж она поднимется наверх и наберет номер.
– Подождите, – донеслось снизу. – Я все объясню. Я друг Макса.
Петра не поверила ни одному слову.
– В таком случае я бы вас знала, – сказала она холодно. – И кроме того, мой сын не держит в друзьях взломщиков.
– Пожалуйста, разбудите его, спросите у Макса, он подтвердит, – умолял незнакомец, дрожа всем телом.
Однако этим путем он не добился от Петры ни капли сострадания. Она намеревалась поступить так, как считала правильным. По правде сказать, после того, как преступник произнес имя ее сына, некоторые сомнения в ней все же зашевелились. Определенно, он следил за всеми членами семьи.
Фалько отчаянно нуждался в деньгах, и потому у него родилась мысль взять с Макса очередную сумму вперед, как бы авансом. И хотя до дня выплаты еще оставалось время, он собирался поощрить Макса небольшой уступкой. А поскольку на телефонные звонки Макс не отвечал, Фалько, недолго думая, вскочил на мотоцикл и посреди ночи помчался прямо к дому Кнобелей.