образованы по одному принципу — с включением слова бог в качестве второго корня. Установленный факт языковых контактов позволяет более или менее точно определить время заимствования нашими далекими предками данного корня у своих ираноязычных соседей. Если В. В. Мартынов датирует славяно-иранские языковые контакты VI–V вв. до н. э.[115], то В. И. Абаев полагает, что они начались еще в доскифский период в рамках поздней индоевропейской общности, примерно во второй половине П тысячелетия до н. э.[116] В пользу достаточно раннего заимствования славянами слова бог косвенно говорит и тот факт, что мордовское слово pavas «бог», «счастье» является заимствованием именно из др. инд. bhagas — «удел», «счастье», на что указывает свойственная общеарийскому и протоиндийскому буква s, перешедшая в иранском языке в h. Контакты же арийской общности с финно-угорским миром датируется III тысячелетием до н. э., когда предки индийских ариев еще жили на своей восточноевропейской прародине[117]. Даже если взять самую позднюю из принятых в лингвистике датировок заимствования праславянами у иранцев слова бог, то все равно окажется, что под эпитетом Дажьбог божество дневного светила почиталось нашими далекими предками на протяжении более полутора тысяч лет до их насильственной христианизации. Следует сразу подчеркнуть, что речь идет не о существовании религиозного солнечного культа, который был не только присущ индоевропейцам в эпоху их единства, а лишь о времени образования имени Дажьбог и почитании под ним у славян бога солнца. Поскольку под именем Дажьбог дневное светило почиталось нашими далекими предками от двух с половиной до полутора тысяч лет до 988 г., становится понятным тот факт, что память о своем исконном божестве оказалась достаточно прочной у славян и не исчезла окончательно на протяжении последующего тысячелетия господства чужеземной религии, стремившейся всеми силами уничтожить у людей память об их родных богах.
Собранные в данной главе материалы показывают глубокие корни культа Дажьбога у нашего народа, фрагментарно сохранившиеся практически вплоть до нашего времени. Как видим, спустя двести или триста лет после насильственной христианизации наши предки, несмотря на все запреты православного духовенства, продолжали делать изображения бога света и поклоняться ему; у такого крупного города Древней Руси, как Псков, его каменный идол продолжал стоять вплоть до самого конца XVI в.; близ Вологды Дажьбог продолжал упоминаться в народных поговорках вплоть до XIX в., на Западной Украине связанные с ним песни записывались этнографами во второй половине следующего столетия, а почитание камня Даждьбога около деревни Кременец в Белоруссии отмечалось исследователями еще в 80-х годах XX века.
Глава 2СОЛНЕЧНАЯ ДИНАСТИЯСЛАВЯНСКИХ КНЯЗЕЙ
Былинный Владимир Красно Солнышко
Как уже отмечалось в первой главе, «Солнце-царь, сынъ Свароговъ, еже есть Дажьбогъ» изображается в славянском переводе «Хроники» Иоанна Малалы царем по преимуществу: «От нележе начата чѣловѣци дань давати царямъ». Аналогичную картину мы видим и в сербском фольклоре, где Дабог характеризуется как «царь на земле». В русской традиции из всех правителей в наибольшей степени, как это следует из самого его эпитета «Красно Солнышко», связь с дневным светилом присутствует у былинного Владимира — собирательного архетипа князя в русском героическом эпосе. Историческим прообразом этого персонажа был сын Святослава Владимир, на которого впоследствии наложился ряд черт Владимира Мономаха. Тем не менее фигура этого былинного правителя всей Руси не ограничивается только эпохой этих двух выдающихся деятелей древнерусской истории, и с именем Владимира стольнокиевского продолжали связываться различные события, вплоть до тех, что проходили в Москве уже в начале ХVII в. (былина об отравлении Василием Шуйским в 1610 г. победителя поляков М. В. Скопина-Шуйского, точно так же приуроченная к образу Владимира стольнокиевского). Таким образом, былинный Владимир представляет собой отчасти собирательный образ, в котором отразился целый ряд представителей династии Рюриковичей, хоть его реальной основой и была фигура Владимира Святославовича, действовавшего в X в. Первое, что бросается в глаза при изучении былин, — это устойчивый эпитет, подчеркивающий связь великого князя киевского с дневным светилом:
Он поехал нунь, татарин да поганыи,
А Идолище великое,
А великое да страшное,
А и ко Солнышку Владимиру,
А и ко князю стольно Киевску[119].
Вот у нас есть Солнышко Владимир-князь
Владимир князь стольно Киевский…[120]
Точно так же обращаются к Владимиру и другие былинные герои:
Говорит удала скоморошина:
«Солнышко Владимир стольный киевский!
Скажи, где есть наше место скоморошское?»[121]
В ряде случаев сын Святослава называется в былинах одновременно с интересующим нас эпитетом еще и по отчеству, что показывает, что отождествление князя с солнцем произошло в эпоху правления именно Владимира Святославича:
У князя было у Владимира
У Киевского Солнышка Сеславича…[122]
У князя Владимира у Солнышка Сеславьевича
Была пирушка веселая…[123]
Весьма значительный интерес представляет собой и ближайшее семейное окружение великого князя, на что еще в самом начале XX в. обратил внимание Ф. И. Буслаев: «Таким образом, Владимир Красное Солнышко окружен в народном эпосе таинственной сетью мифических чарований. И племянница его, и сестра, и племянник, и даже супруга — в связи с миром сверхъестественным, с существами мифическими»[124]. Но из этого примечательного факта логически следует и то обстоятельство, что с миром сверхъестественного тесно был связан и сам Владимир. Это обстоятельство вводит русский эпический архитип верховного правителя в более общий контекст архаичных представлений о сущности и задачах правителя, присущий многим архаичным культурам. Согласно этим представлениям, вождь племени являлся связующим звеном между человеческим коллективом и миром сверхъестественного, перед которым он и представительствует за своих соплеменников. Однако, чтобы справляться с этой труднейшей задачей, правитель должен по необходимости быть сам наделен некими магическими способностями, некоей благодатью, превышающей возможности простого смертного. Поскольку подобные сверхъестественные способности распространялись не только на самого вождя, но и на его родственников, это открывало путь к установлению в племени наследственной власти. Как отмечают исследователи первобытного общества, это было самым первым идеологическим обоснованием зарождавшейся власти вождя. В большинстве древних обществ власть, равно как и ее конкретные носители, рассматривалась как начало сакральное, так или иначе связанное с богами. Многочисленные примеры этого мы видим, начиная с древнеегипетских фараонов. Германские короли являлись носителями священной наследственной власти (Erbcharisma), на которой и основывалось их высокое положение. Как неоднократно отмечали немецкие исследователи, королевская власть у древних германцев своей первоосновой имела не власть владык, а божественное положение правителей, происхождение которых современники объясняли вмешательством сверхъестественных сил. Аналогичные представления были свойственны и многим индоевропейским народам: древнегреческие цари-басилеи выводили свой род от Зевса, а скандинавские конунги — от Одина. Как тот, так и другой являлся верховным божеством в соответствующем пантеоне, однако следует отметить, что ни Зевс, пи Один не были солярными божествами. Ниже будет показано, что такие же представления были свойственны и нашим предкам. На основании того, что в славянской традиции именно солнце связывалось в первую очередь с понятием верховной власти, равно как и того, что одним из двух возможных объяснений выражения «Дажьбожа внука» «Слова о полку Игореве» является правящая на Руси династия Рюриковичей, мы в качестве рабочей гипотезы вправе предположить, что своим мифологическим родоначальником славянские князья считали именно Дажьбога. О том, что под этим выражением следует понимать киевского великого князя, еще в 1826 г. говорил Шишков. «Образ Дажъ-божьего внука настолько знаменателен, что нельзя считать его однозначащим с именем князя и видеть здесь простую риторическую метонимию. Скорее всего, — утверждал Е. В. Барсов во второй половине XIX в., — этот образ заставляет предположить, что в Киевской Руси действительно было какое-нибудь поэтическое предание о происхождении княжеского рода от богов; по крайней мере историческое отношение киевской дружины к своему князю было таково, что оно само собой предполагает подобное предание»