ов и заступает его место у подданных»[138]. О достоверности этого описания свидетельствует то, что в несколько ином виде оно встречается еще у одного восточного автора, Мухаммеда ибн Ахмеда ибн Ийаса ал-Ханафи, который так пишет о русах: «Есть у них царь, сидящий на золотом троне. Окружают его сорок невольниц с золотыми и серебряными кадилами в руках и окуривают его благовонными парами»[139]. Судя по времени, в какое Ибн-Фадлан получил от русских купцов данное описание, оно относится к Игорю, отцу Святослава и деду Владимира. Исходя из него, неподвижность верховного правителя Руси, в результате которой он, не касаясь земли, садится и слезает с коня, а также, не покидая трона, сочетается со своими женами и справляет свои естественные надобности, носит явно ритуальный характер. Данная ритуальная неподвижность предполагает ритуальную значимость и самой фигуры великого князя, что подтверждается как добровольным уходом из жизни после его смерти четырех сотен ближайших сподвижников князя, так и окуривание его благовонными парами во втором описании. Об этом же говорит и то, что великий князь, согласно ибн-Фадлану, не правит реально страной, что за него делает его наместник, а просто царствует. Типологически описание положения верховного правителя Руси, каким его рисуют восточные источники, весьма напоминает положение некоторых африканских королей: «Вблизи Кеп-Падрон (Нижняя Гвинея) был король-жрец Кукулу, живший одиноко в лесу. Он не мог касаться женщины, не мог покидать своего дома. Мало того, он должен был вечно сидеть на своем троне и даже спал сидя, так как было поверье, что если он ляжет, то наступит штиль и корабли не смогут плыть по морю. От его поведения будто бы зависело общее состояние атмосферы.
По обычаям, соблюдавшимся в Лоанго, чем могущественнее был король, тем разнообразнее были запреты, которые налагались на него. Они касались всех его действий: еды, ходьбы, сна и пр. Не только сам король, но и его наследник должны были с детства подчиняться подобным запретам, и они постепенно все нарастали.
Не меньше и примеров суеверного страха перед вождем. Жители Казембе (в Анголе) считали своего вождя столь священной особой, что одно прикосновение к нему угрожало им немедленной смертью; чтобы предотвратить ее, прибегали к сложной церемонии»[140]. Реально существовавшая ритуальная неподвижность киевского великого князя во времена Игоря была настолько важна для народного сознания, что, вопреки как исторической действительности, так и законам жанра, была перенесена творцами былин на его внука, ставшего архетипом верховного правителя Руси.
Как видно из приведенного сопоставления, ритуальная неподвижность африканского короля-жреца была обусловлена его тесной связью с состоянием природы, в частности с атмосферными явлениями. Что же зависело от поведения киевского великого князя, какие начала олицетворяла его неподвижная фигура на золотом троне? Ответить на этот вопрос нам будет проще, если мы примем во внимание, что данная ритуальная неподвижность великого князя раз в год обязательно нарушалась. Византийский император Константин Багрянородный, еще один современник Игоря, описав начинавшиеся в июне ежегодные плавания русов в Константинополь, отмечает и другое регулярное мероприятие правителей восточных славян: «Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты (верховные правители, великие князья нашей летописи. — М. С.) выходят со всеми росами из Киава (Киева. — М. С.) и отправляются в полюдия, что именуется «кружением», а именно — в Славинии вервианов (древлян. — М. С.), другувитов (дреговичей. — М. С.), кривичей, севернее (северян. — М. С.) и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками. — М. С.) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав. Потом так же, как было рассказано, взяв свои моноксилы (суда-однодревки. — М. С.), они оснащают (их) и отправляются в Романию (Византию. — М. С.)»[141].
То, что за сбором дани отправлялся сам великий князь, а не его наместник, следует как из того, что в начале данной главы сам Константин Багрянородный именует Игоря «архонтом России»[142], так и из сообщения отечественной летописи, что сын Рюрика погиб при сборе дани у древлян, размер которой он самовольно превысил, нарушив тем самым принцип справедливости, которую он должен был олицетворять. Об этом регулярном мероприятии знают и восточные источники. Ибн-Руст по этому поводу сообщает: «Царь их объезжает их ежегодно. Если у кого из них есть дочь, обязан он давать (царю) по одному из платьев ее в год. Таким же образом обязан давать ему в год по одежде из платьев сына его, если есть сын. У кого нет ни сына, ни дочери, тот обязан давать по платью в год от жены или служанки»[143]. Естественно, что дань князю давали не одеждой, а мехами, необходимыми для изготовления данной одежды, которые затем продавались на Востоке или в Византии. Русские летописи почему-то хранят полное молчание об этом регулярном мероприятии великих князей, хорошо известном не только в соседней Византии, но и в более отдаленном мусульманском мире. Единственным исключением является упоминание о полюдье Всеволода Большое Гнездо в феврале-марте 1190 г., охватывавшем уже не все Древнерусское государство, а его Владимиро-Суздальское княжество[144]. Следовательно, полюдье было весьма устойчивым институтом, существовавшим на Руси как минимум с X по конец XII века. Поскольку полюдье было известно в Польше и, судя по всему, у жившего на Рюгене племени ран, можно предположить его возникновение в эпоху славянского единства. Во время полюдья киевский князь не только собирал дань с подвластных ему племен, но и, как предполагают исследователи, вершил суд на месте, т. е. выполнял одну из тех основных функций, которую он должен был исполнять как представитель солнца на Земле. Поскольку собирать дань и судить подданных мог и его представитель, к примеру, тот же наместник, о котором упоминает Ибн-Фадлан, то мы вправе предположить, что была еще какая-то не менее важная причина, которая требовала личного объезда великим князем своих владений, ради чего он на несколько месяцев нарушал свою ритуальную неподвижность и ежегодно должен был проезжать 1200–1500 км. Подсказку нам дает как описанный Константином Багрянородным сам маршрут «кружения», так и календарная приуроченность полюдья. Путь киевского великого князя лежал из его столицы сначала к жившим западнее древлянам, затем поворачивал на север к дреговичам и кривичам, а заканчивался в земле северян, живших к северо-востоку от Киева. Таким образом, Игорь вкруговую, «посолонь» регулярно объезжал свое государство. Поскольку перемещение великого князя повторяло движение солнца, мы вправе предположить, что и сам он уподоблялся небесному светилу.
Показательно и то время, в которое совершалось полюдье, — с ноября по апрель, т. е. на протяжении всей зимы, в самое темное и холодное время года. Если отъезд князя из Киева был приурочен к началу ноября — месяца, когда праздновался день Сварога, замененного в христианскую эпоху народным святым Козьмодемьяном, отца Дажьбога-Солнца и через него прародителя русских князей, то возвращение его падало на апрель, когда справлялся праздник Ярилы — весеннего бога дневного светила. Единственное в отечественном летописании упоминание о полюдье Всеволода Большое Гнездо показывает то же самое время его проведения, а что касается его маршрута, то летописец приводит лишь его окончание, из чего можно заключить, что последний отрезок пути князя лежал с севера на юг. Создается впечатление, что, являясь представителем солнца в этом мире, киевский великий князь как бы освещал и обогревал своих подданных в самое тяжелое для них время года. В пользу такого понимания ритуальной сущности полюдья свидетельствует чешская сказка «Солнечный конь»: «За горами, за лесами была когда-то печальная страна, в которой никогда не светило солнце. Привольно жилось там летучим мышам да совам, а вот люди давно бы ушли оттуда куда глаза глядят. Но был у короля той страны конь с солнцем во лбу, которое озаряло все вокруг как настоящее Солнце. Водили этого коня по всей стране, и, куда бы он ни пришел, там становилось светло, как днем»[145]. Следует иметь в виду, что священный белый конь как у индоевропейцев, так и у западных славян выступал в качестве солнечного животного. Если, согласно славянским мифологическим представлениям, даже животное с солярной природой могло заменить дневное светило, то тем более это мог сделать человек, бывший его прямым потомком.
Исследователями уже давно было высказано предположение о том, что собирающий дань князь-гость замещал собой более раннего бога-гостя: «В посмертно опубликованной статье Махека высказано предположение, согласно которому значение слав gospodь может быть объяснено обычаем получения князем даров и дани во время путешествия, которое с этой целью совершал князь. Для подтверждения этой мысли Махек ссылается на сравнение с древнеисландским, где gestr «гость» употребляется по отношению к богу именно потому, что зимой его принимают как гостя, которому платят дань»[146]. Эту мысль впоследствии развил В. В. Иванов, отметивший, что представления о боге-госте у славян и скандинавов сложились гораздо раньше возникновения феодальных отношений и восходят к архаическим обычаям гостеприимства и системы взаимных обменов дарами. В контексте нашего исследования для нас важно то обстоятельство, что перенос на князя древних представлений о боге-госте происходил именно во время совершения им полюдья. То, какого именно языческого бога замещал собой русский князь, определить не составляет большого труда, гораздо сложнее выяснить,