В исследовании о Свароге были уже приведены примеры народных представлений о том, как от царя или, в более позднюю эпоху, от попа зависело плодородие земли, которые в основе своей восходили к мифу о священном браке Матери-Земли со Сварогом-Небом, причем последнего мог замещать представитель высшей духовной или светской власти. Судя по приведенному выше выражению первоисточника, переданного нам Иоакимовской летописью, представление о князе как магическом носителе изобилия-гобино связывалось уже со ставшим основоположником новой династии Рюриком. О том, что представители восходящего к языческому богу княжеского рода в народном сознании всегда мыслились тесно связанными с изобилием-гобино, свидетельствует надпись на царском месте Ивана Грозного, предпоследнего представителя варяжской династии: «Дамъ тебѣ одолѣніе на врага и дамъ гоби на земли на умноженіе плодовъ земныхъ»[160]. Понятно, что слова эти представляют обещание от имени бога щедро наделить царя сверхъестественной силой увеличивать изобилие внутри государства и побеждать его врагов вовне. Поскольку других прямых свидетельств о связи представителей династии Рюриковичей с гобино не встречается, то разрыв между ее основателем, жившим в IX в., и предпоследним ее представителем, жившим в XVI в., может показаться слишком большим, однако у нас есть свидетельства, доказывающие, что комплекс представлений, изложенных в надписи на царском месте Ивана Грозного, является достаточно древним и фиксируется на Руси за несколько веков до жизни этого царя. Уже древнерусский текст XIV в. относит обе эти функции к числу божьих даров: «Вся блгая строенья о(т) ба подаема бываютъ, миръ и гобина плодомъ, и врагамъ одолѣнье»[161]. С другой стороны, про новгородского архиепископа Иону современники сообщали: «Бысть же при его святительствѣ миръ со всѣми землями и тишина и гобзованіе плодамъ»[162]. В другом случае изобилие севера Руси рисуется как результат молитв этого деятеля церкви, именуемого в данном фрагменте святым: «И посемъ при животѣ святаго Ионы благоплодны земли былія, Новгородская и Псковская гобзовати всѣми овощами, молитвами святаго»[163]. Как видим, в данном случае с изобилием-гобино оказывается связан глава не светской, а духовной власти, однако с учетом того, что изначально Рюриковичи совмещали в своем лице оба этих типа власти, в том числе и власти сакральной, это свидетельство опять-таки указывается на изначальный архетип тесно связанного с божественным прародителем носителя гобино. Что касается побед над врагами, то эта черта была, разумеется, присуща князьям, а не представителю духовенства, у которого она заменяется на мир со всеми землями и тишину.
Сопоставление этих представлений с данными о его сыне Игоре позволяет нам заключить, что данная сверхъестественная способность передавалась по наследству, а ее конкретным способом реализации и было «кружение» «по-солонь», или полюдье, во время которого великий князь не только собирал со своих подданных дань, но и, в свою очередь, одаривал их своей мистической благодатью, способствовавшей плодородию почвы и, возможно, самих людей. Данное обстоятельство хорошо объясняет весьма странное молчание христианских летописей о родоначальнике правившей многие века на Руси династии, равно как и о том, что летописцы, за единственным исключением, хранили точно такое же молчание о таком важном государственном институте, как полюдье. В этой связи стоит отметить, что ближайшие к его эпохе отечественные церковные писатели Иларион и Иаков Мних, прославляя крестителя Руси, вообще не упоминают Рюрика среди предков Владимира, ведя отсчет от Игоря Старого. Само имя основателя княжеской династии появляется лишь у более позднего автора «Повести временных лет», да и тот лишь ограничивается Сказанием о призвании варягов да указанием на то, что сыном Рюрика был Игорь, не сообщая больше ничего об интересующей нас фигуре.
Вместе с тем наличие у князя функции носителя плодородия мы видим на примере Пржемысла, бывшего, подобно Рюрику, родоначальником династии чешских князей. Послы, отправленные за ним, застали будущего князя пашущим землю. Когда послы сообщили ему о его избрании, Пржемысл воткнул в землю палку, которую держал в руке, и распряг своих волов, которые немедленно исчезли. «А та палка, которая была воткнута Пржемыслом в землю, дала три больших побега; и, что еще более удивительно, побеги оказались с листьями и орехами»[164]. Два побега вскоре высохли и упали, а третий сильно разросся ввысь и вширь, символизируя единовластие в среде будущей династии. То, что впоследствии было осмыслено хронистами как указание на будущее княжеского рода, первоначально, надо полагать, наглядно демонстрировало обладание Пржемыслом животворящей силы, под воздействием которой даже воткнутая в землю палка была способна цвести и плодоносить. Эта чудесная способность первого чешского князя проливает свет на причины призвания первого русского князя, о котором имеется прямое указание, что он являлся носителем изобилия-гобино для всей призвавшей его земли. Очевидно, что перед нами не простое совпадение, а общий сюжет славянской мифологии, рассматривающей первого князя, призываемого со стороны как на Руси, так и в Чехии и основывающего династию как носителя плодородия. Генетическое родство обоих сюжетов становится еще очевиднее, если мы примем во внимание тот факт, что Рюрик был призван из западнославянского поморья, и к этой же части славянского мира относится и Чехия, первым князем которой и стал Пржемысл. Относительно полюдья следует отметить, что помимо чисто фискальной цели она имела еще и важный ритуально-магический характер, тесно связанный с представлениями о солярной природе носителя верховной власти в стране. В том, что власть князя отнюдь не ограничивалась одними лишь политическими функциями, красноречивее всего свидетельствует пример Новгородской республики уже в христианскую эпоху. Сделав все, чтобы максимально ограничить роль князя в своей внутренней жизни и определении внешней политики, не ставя ни во что личность конкретного князя, которого они в любой момент могли выгнать из города, новгородцы, в отличие от горожан Западной Европы, в принципе не мыслили устройство своей общины без данной фигуры и, выгнав одного князя, они немедленно приглашали к себе другого. Ради получения князя они были готовы на многое, что подчеркивается не только их участием в призвании Рюрика, но и готовностью идти на обострение отношений с воинственным Святославом, от которого они в 970 г. потребовали в князья одного из его сыновей, угрожая в противном случае отложением: «Если не пойдете к нам, то сами добудем себе князя». Подобное явное несоответствие между реальным положением князя в новгородском обществе и тем значением, которое сами новгородцы придавали его фигуре, также свидетельствует о том, что роль правителя в славянском языческом обществе не сводилась к одной только политической роли в современном смысле этого слова, но предполагала у него и ритуально-магические функции, обеспечивающие благополучие всей земли.
Божественное происхождение славянских правителей
Идея божественного происхождения своих владык, встречающаяся у различных индоевропейских народов, была свойственна и славянам. Готский историк Иордан, оставивший нам одно из наиболее первых письменных свидетельств о славянских правителях, так описывал деятельность короля Амала Винитария, правившего готами между 376 и 404 гг.: «Понемногу освобождаясь из-под их (гуннов. — М. С.) власти и пробуя проявить свою силу, он двинул войско в пределы антов и, когда вступил туда, в первом сражении был побежден, но в дальнейшем стал действовать решительнее и распял короля их Божа (eorum Boz) с сыновьями его и с семьюдесятью старейшинами для устрашения, чтобы трупы распятых удвоили страх покоренных»[165]. Упоминание вместе с королем семидесяти старейшин предполагает наличие у антов IV в. н. э. еще достаточно патриархальной верховной власти, но вместе с тем свидетельствует о наличии у славян лица, явно отличающегося по своему социальному статусу от простого старейшины или даже вождя отдельного племени. Наибольший интерес для нас представляет имя верховного правителя антов — Бож, являющегося, по всей видимости, несколько искаженным при передаче на другой язык и звучавшего первоначально, возможно, как Бог или Божий. Этот же корень мы встречаем в приводимых А. Н. Афанасьевым именах поморских князей, зафиксированных в более поздних по сравнению с эпохой Великого переселения народов средневековых грамотах:
Бугислав, Лютебуг, Ютербук (Богослав), Лютибог, Ютробог[166]. С другой стороны, Козьма Пражский, рассказывая об избрании первого чешского короля, вкладывает в уста послов, нашедших наконец указанного им волшебницей-правительницей Либушей их будущего повелителя, следующие слова: «Не счастлив ли муж тот и князь, рожденный богами для чехов?»[167] Саму эту фразу можно понимать двояко: или как указание на то, что первый чешский князь родился от земных родителей по воле богов, или же буквально, что он был рожден непосредственно самими богами. По всей видимости, уже для Козьмы Пражского это был просто красивый оборот, образная метафора, однако не исключено, что первоначально этому придавался вполне буквальный смысл. Эти данные ономанистики, зафиксированные в противоположных концах славянского мира, показывают, что князья мыслились происходящими от богов, на что прямо и недвусмысленно указывают их имена.
Однако в историческую эпоху подобное положение дел сохранилось далеко не у всех славянских племен. Далеко не все они могли похвастаться не то что сакральным статусом своего правителя, но и просто наличием такового. Вот как описывал Константин Багрянородный положение дел у хорватов, сербов и ряда других славянских племен, живших в начале VII в. в Иллирии: «Архонтов же, как говорят, эти народы не имели кроме старцев-жупанов, как это в правилах и в прочих Славиниях»