чно признавался бы всеми враждующими сторонами. Именно на благородство происхождения в первую очередь ссылается Гостомысл в своей речи, когда он советует новгородцам призвать варяжских князей: «…того ради намъ надобны Князи, которые бы нами владѣли; а таковы три брата Князи, изъ честнаго произведенія крови, обрѣтаются въ Варяжской землѣ, разумомъ и храбростію воинскою славны…»[177] Данная речь новгородского старейшины была помещена в «Синопсис» ХVII в., и мы вполне могли бы пренебречь этим текстом, расценив его как вольную фантазию позднего автора, если бы аналогичные представления о природе верховной власти у славян нам не встречались бы в гораздо более ранних источниках, заслуживающих безусловного доверия. Иларион, например, так восхваляет крестителя Руси: «Сии славный от славныихъ рожься, благороденъ от благородныихъ, каганъ нашь Влодимеръ, и възрастъ и укрѣпѣвъ от дѣтеекыи младости, паче же възмужавъ, крѣпостию и силою съвершаяся, мужьствомъ же и смысломъ прѣдъеггѣя, и единодержець бывъ земли своей, покоривъ ся округъняа страны, овы миромъ, а непокорливыа мечемъ…»[178] Поскольку именно на благородстве происхождения делает акцент Иларион при упоминании императорского титула кагана у правнука Рюрика, мы с уверенностью можем заключить, что данное обстоятельство напрямую относилось и к самому основателю русской великокняжеской династии. В силу этого, если приведенное выше утверждение «Синопсиса» ХVII в. о Рюрике и его братьях, что они «изъ честнаго произведенія крови», и не восходит непосредственно к какому-то несохранившемуся древнерусскому тексту, то, во всяком случае, абсолютно верно по смыслу и отражает древнюю общеславянскую традицию.
Титулатура Вешего Олега
Поскольку о Рюрике нам, к сожалению, больше практически ничего не известно (только Иоакимовская летопись отмечает в его деятельности уже знакомую нам по былинному Владимиру деталь — его заботу о правосудии), то нам остается рассмотреть деятельность второго правителя языческой Руси — Вещего Олега. На первый взгляд как будто ничего не указывает на солярный характер этого первого объединителя нашей страны. Интерес, однако, вызывает официальный титул Олега, которым он именуется в тексте договора с Византией, приводимом «Повестью врсмениых лет» под 912 г. Он начинается с перечисления имен русских послов «иже послали от Олга великого кнзя Роускаго. и от всѣх иж соут под роукою его свѣтлых и великих кнзь. и его великих бояръ» к византийским императорам. Далее в тексте договора Вещий Олег называет себя «наша свѣтлость», берет обязательства от своего имсни и от имени находящихся под его рукою «(князь) свѣтлых» и, в свою очередь, требует обещания от византийских императоров хранить любовь «ко кнзмъ нашим свѣтлым Роускым. и ко всѣм иже соут под роукою свѣтлаго кнзя нашего»[179]. Из текста первого договора, заключенного между только что объединившейся под властью единого правителя Русью и Византией, вырисовывается весьма интересная картина. С одной стороны, верховный правитель страны официально именуется в важном международном договоре не только русским великим князем, по и «нашей светлостью» и «светлым князем нашим». С другой стороны, существуют еще какие-то «светлые князья», возглавлявшие, очевидно, подвластные Олегу восточнославянские племенные союзы, которые хоть и подчиняются киевскому великому князю, но вместе с тем выступают и субъектами международного права, от имени которых верховный правитель берет и дает различные обязательства. Поскольку местные «светлые князья» заслуживают особого упоминания в таком важнейшем внешнеполитическом документе, каким был мирный договор с греками, это отражает их значительный вес и во внутриполитическом устройстве страны. Понятно, что чем прочнее и устойчивее становилось Русское государство, тем больше падало значение этих местных правителей, что находило свое отражение и в международных договорах. Титулатура «светлые князья» нам больше уже никогда не встречается, в договоре с Византией 945 г., заключенном преемником Олега Игорем, последний именуется великим князем, заключающим мир от своего имени «и от всякоя княжья и от всѣхъ людии Руския земля», а в договоре Святослава 971 г. речь идет вообще об «иже суть подо мною Русь, боляре и прочий», а о каких-либо племенных князьях вообще не упоминается. Таким образом, менее чем за сто лет «светлые князья» отдельных союзов племен полностью исчезают из международных документов, что говорит о явном укреплении положения на Руси династии Рюриковичей. Однако сам факт их упоминания в договоре Олега начала X века красноречиво говорит о том, что носителем светоносного начала воспринимался не только находящийся в Киеве верховный правитель, но и князья отдельных племенных союзов восточных славян. О том, что данная титулатура не является поздней вставкой летописца либо влиянием византийского церемониала, свидетельствует не только ее отсутствие в двух последующих договорах с греками, но и ее применение по отношению к Владимиру в русском героическом эпосе. Так, например, пришедший неузнанным к киевскому великому князю Илья Муромец обращается к нему следующим образом:
«Свет Владимир, Красное Солнышко!
Я Никита Заолешанин»[180].
В другом случае к верховному правителю Руси обращаются так:
«Да свет-государь ты, Владимир-князь!»[181]
Обращают на себя внимание две особенности использования данного эпитета в былинах. Во-первых, как мы могли убедиться на приводимых выше примерах, обычно Владимира в эпосе называют просто Солнышко. Когда же Илья Муромец именует Владимира «свет», он к слову «солнышко» прибавляет еще эпитет «красное», что можно расценить как развернутый официальный титул великого князя. Во-вторых, наблюдения над текстом былин показывают, что они тяготеют к использованию слова «свет» при упоминании лиц, так или иначе связанных с сословием священнослужителей. Так, например, ни по отношению к Илье Муромцу, выходцу из крестьянской семьи, ни к Добрыне Никитичу, выходцу из семьи профессионального дружинника, былины не используют слова «свет». Когда оба богатыря просят у родителей благословения на ратные подвиги, они также не обращаются к ним с данным эпитетом. Совсем другую картину мы видим при описании Алеши Поповича, родившегося в семье ростовского попа:
Что не стук-то стучит во тереме,
Что не гром-то гремит во высоком —
Подымается чадо милое,
Чадо милое, порожденное,
Свет Алешенька чудородыч млад.
«Ах ты, мать моя, родна матушка,
Свет Амирфа Тимофеевна!
Дай ты мне благословеньице…»[182]
При этом следует отметить, что Алеша Попович был самым младшим по возрасту из трех главных русских богатырей, заметно уступая им славой совершенных подвигов. Кроме того, став воином, сам он, естественно, не принадлежал к сословию священников, будучи связан с ним одним лишь происхождением. Тем не менее именно к нему, а не к Илье Муромцу и Добрыне Никитичу, а также к его матери былина прилагает эпитет «свет». Похожую картину мы видим в былине «Михаил Данилович», где богатырь так обращается к принявшему постриг и живущему в пустыни своему отцу Даниле Игнатьевичу (по мнению некоторых исследователей, совершившему в XII в. паломничество в Святую землю игумену Даниилу):
«Свет государь мой батюшко!
Благослови меня поехать во чисто поле…»[183]
Нельзя сказать, что все былины во всех случаях применяли этот эпитет только к лицам духовного звания, которые в реалиях эпохи окончательного сложения их текста были уже христианскими священнослужителями, однако такая тенденция в эпосе явно существует. Поскольку понятие света даже этимологически было неразрывно связано с понятием святости, данную тенденцию следует считать исходной. О том, что тенденция эта имела языческие истоки, красноречиво говорит тот факт, что названный в договоре 912 г. «светлым князем» и «светлостью», Олег носил эпитет Вещий, причем христианский летописец однозначно указал на его связь с языческими верованиями: «И прозваша Олга — вѣщий: бяху бо людье погани и невѣигласи»[184]. — «И прозвали Олега Вещим, так как были люди язычниками и непросвещенными». Помимо первого объединителя страны эпитет «вещий» носили всего лишь два персонажа русской истории: Всеслав Полоцкий (он же упоминавшийся выше былинный князь-оборотень Волх Всеславьевич), у которого, по словам автора «Слова о полку Игореве», была «вещая душа» в храбром теле, да великий певец прежних времен того же «Слова» Боян, точно так же обладавший даром оборотничества. Поскольку оба персонажа «Слова» явно связаны с языческими жрецами-волхвами, мы вправе предположить подобную же связь и для Вещего Олега. В пользу этого говорит как обширная вставка о деятельности античного волхва-чудотворца Аполлония Тианского, помещенная летописцем сразу после известия о смерти Олега и косвенно говорящая, по мнению В. Л. Комаровича, о сверхъестественных способностях великого князя то, что монах-летописец не осмелился сказать открыто. Кроме того, более поздние по сравнению с «Повестью временных лет» письменные источники однозначно указывают на совершение Вещим Олегом жреческих действий: «Сея же зимы погорѣ небо, и столбы огненные ходили отъ Руси ко Греціи сражающеся. Олегъ же принесе жертвы многи умилостивляя боговъ своихъ нечистыхъ»[185]