же, как и в Индии. Аналогичный мотив брака, правда на этот раз не между родными, а двоюродными братом и сестрой, сохранился и в греческой мифологии. Речь идет о возрождении человеческого рода на Земле после Девкалионова потопа, уничтожившего людей «медного века». По воле Зевса спастись в ковчеге удалось единственной паре праведников — царю города Фтии в Фессалии Девкалиону и его жене Пирре:
К вечеру долгого дня и лесов показались макушки
Голые, тина у них еще на ветвях оставалась.
Мир возродился земной. И увидев, что так опустел он
И что в печали земля глубоким объята молчаньем,
Девкалион, зарыдав, к своей обращается Пирре:
«Нас, о сестра, о жена, о единая женщина в мире,
Ты, с кем и общий род, и дед у обоих единый,
Нас ведь и брак съединил, теперь съединяет
опасность —
Сколько ни видит земли Восток и Запад, всю землю
Мы населяем вдвоем. Остальное все морю досталось.
<…>
Ныне же в нас лишь двоих сохраняется смертных
порода;
Так уж угодно богам, чтоб людей образцом мы
остались»[265].
Сам описанный мотив спасения в ковчеге единственной человеческой пары и вторичного рождения человечества генетически родственен с шумерским и библейским преданиями и свидетельствует, скорее всего, о ближневосточном влиянии на греческую мифологию. Хоть имена этой единственной оставшейся в живых человеческой пары в греческой мифологии и не соответствуют общеиндоевропейскому обозначению близнецов, однако и они, несмотря на свой поздний характер, содержат в себе указание на также весьма архаичные представления о возникновении человечества. К позднейшим напластованиям относится и указание на то, что они приходились друг другу не родными, а двоюродными братом и сестрой, являющееся уступкой новым моральным ценностям. Судя по тому, что, как сообщает Аполлодор, сыном Девкалиона и Пирры был Эллин, ставший родоначальником всех греческих племен, изначально и в этом мифе речь шла о первой паре на Земле, ставшей изначальными прародителями всего человечества.
Приведенные факты однозначно свидетельствуют о существовании у индоевропейцев еще в период нераспавшегося единства мифа о происхождении всего человеческого рода, т. е. их самих, в результате брака между братом и сестрой, в самом имени которых подчас содержалось указание на то, что они являются близнецами. Является ли этот миф отголоском реального кровосмесительного союза, либо, как предполагали Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов, он отражал прототип освященного законом бракосочетания между кросс-кузенами, не так в данном случае и важно. По мнению современных исследователей, произошедший в мифическом времени кровосмесительный союз богов или первопредков вообще нельзя трактовать как инцест, т. е. нарушение установленных и санкционированных обществом брачных норм. Поскольку само существование богов или, как в рассмотренных выше примерах, человеческого рода зависит от брака единственной пары на земле, то подобный инцест оказывается «непреступным» и, более того, даже сакральным, являясь в ряде случаев образцом для повторения[266]. Необходимо обратить внимание и на то, что в значительной части рассмотренных выше примеров первый человек Яма, Йима, Пирр оказывается одновременно и первым правителем; к царской семье или семье вождя относится миф об инцесте в хеттской и осетинской традициях. О типологической распространенности подобного мотива свидетельствуют инцестуальные браки у египетских фараонов и правителей инков, т. е. представителей неиндоевропейских народов, у которых подобный кровосмесительный союз также носил сакральный характер и был призван подчеркивать священный характер правящей династии. О подсознательных корнях данного явления на примере алхимической символики писал К. Г. Юнг: «В то же время вмешательство Святого Духа приоткрывает скрытое значение инцеста — хоть между братом и сестрой, хоть между матерью и сыном — как отталкивающий символ unio mystica (мистического единения). Хоть брачный союз близких кровных родственников везде табуируется, он остается прерогативой царей (свидетельство тому — инцестуальные браки фараонов и т. п.). Инцест символизирует воссоединение со своей собственной сущностью, он означает индивидуацию или становление самости, а последняя столь жизненно важна, он обладает жутковатой зачаровывающей силой — вероятно, не столько как грубая реальность, сколько как психический процесс, контролируемый бессознательным: факт, хорошо известный всякому, кто знаком с психопатологией. Именно по этой причине, а вовсе не из-за отдельных случаев человеческого инцеста считалось, что первые боги производили потомство в инцесте. Инцест — попросту соединение подобного с подобным, представляющее собой следующую стадию в развитии первобытной идеи самооплодотворения»[267].
Кроме мифа об инцесте с этим сыном Вивасвата неразрывно оказывается связан и другой миф, крайне важный для ведийского сознания, а именно миф о смерти. О роли Ямы как первого смертного, проложившего путь в загробный мир для других людей, один из гимнов РВ говорит так:
Того, кто удалился по великим отлогим склонам,
Разглядел путь для многих,
Сына Вивасвата, собирателя людей,
Яму-царя почти жертвой!
Яма первым нашел для нас выход —
Это пастбище назад не отобрать.
Куда (некогда) прошли наши древние отцы,
Туда (все) рожденные (последуют) по своим путям.
Сам загробный мир описывается риши от лица мальчика, тоскующего по своему умершему отцу, следующим образом:
«Под деревом с прекрасными листьями,
Где пьет с богами Яма,
Там наш отец, глава рода,
Озирается в поисках древних».
Исследователи отмечают, что в ведийский период Яма считался лишь «царем мертвых» и лишь впоследствии был обожествлен и приобрел функции судьи загробного мира. Кроме того, более поздние тексты связывают с мифом о смерти Ямы происхождение ночи: его безутешная сестра непрерывно оплакивала брата, повторяя «Только сегодня он умер», и боги, чтобы даровать ей забвение, создали ночь[268].
Ману — первый царь, родоначальник царей и людей в индийской мифологии
Не менее интересна этимология и второго сына бога солнца. Само имя Ману буквально означает «человек», «мужчина» (др. инд. Мали), ставший родоначальником человеческого рода, который поэтому зовется «родом Ману», а понятие «человек» на санскрите передастся словом «мануджа», буквально «рождённый Ману». С чисто филологической точки зрения имя сына Вивасвата полностью соответствует слову «мужчина» в германских языках: нем. Mann, готск. Manna, англ. Man. Филологическое совпадение дополняется мифологическим. Рассказывая о происхождении германцев, древнеримский историк Тацит сообщает: «В древних песнопениях… они славят порожденного землей бога Туистопа. Его сын Манн — прародитель и праотец их народа; Манну они приписывают трех сыновей, по именам которых обитающие близ Океана прозываются ингевонами, посередине — термионами, все прочие — истевонами»[269]. Как следует из приведенного текста, первый человек в германской мифологии был сыном земнородного божества Туистона, само имя которого означает двойное, двуполое существо. Генетически им родственен и родоначальник фригийцев Μανηζ-, о котором, к сожалению, до нас не дошло практически никаких сведений[270]. Сопоставление верований этих трех территориально далеких друг от друга народов доказывает, что еще в эпоху индоевропейского единства существовал единый миф о происхождении людей от первочеловека, который так и назывался (с индийским Ману Р. Генон сопоставлял также кельтское имя Менва и греческое Милос). К этому же перечню следует добавить и римских манов, которые в мифологии этого народа первоначально считались богами загробного мира и (или) обожествленными душами предков (подобную же двойственность предка и бога загробного мира мы видим и у индийского Ямы, брата Ману). Если обратиться к этимологии, то, как отмечает М. Фасмер, др. инд. manu — «мужчина, муж» — оказываются родственными не только слав, муж, но и авест. manus, гот. manna, др.-в. нем. mann, др. — исл. mannr с аналогичными значениями.
Само дублирование человеческого потомства Вивасвата наводит нас на мысль, что первоначально в мифе шла речь лишь об одном его сыне, бывшим сначала прародителем и царем людей, а затем, после своей смерти, — царем умерших, однако удвоение это произошло в достаточно ранний период, поскольку РВ знает одновременно как Яму, так и Ману, который упоминается в этом памятнике гораздо реже своего брата. Одна из причин этого удвоения видна невооруженным глазом: дети Вивасвата занимают свои места на небе (Ашвины), правят на земле (Ману) и в загробном мире (Яма), т. е. маркируют собой все три сферы мироздания ведийской вселенной, что предполагает верховную власть над всем мирозданием у их отца — бога солнца. Стоит отметить, что как Вивасват, так и два его старших сына оказываются тесно связанными с огнем, олицетворяемым в ведийской мифологии богом Агни. С одной стороны, когда Агни, боясь службы жреца-хотара, спрятался от богов, его обнаружил именно Яма:
«Мы искали тебя во многих местах, о Джатаведас,
Когда ты вошел, о Агни, в воды (и) в растения.
Яма заметил тебя такого, о ярко светящий,
Просвечивающего изнутри в десяти местах обитания».