игиях почитание солнца и месяца как божеств — покровителей брака — представляет очень распространенное явление. Месяц обычно является началом мужским, женихом, солнце — невестой. Эти небесные светила являются божественной брачной парой, брак которой служит прототипом человеческих браков»[381].
В свете этого вступающие в брак между собой смертные дети дневного светила просто следовали, таким образом, установленной их божественным родителем брачной традиции. Аналогичные представления нам встречаются и на другом конце славянского мира: «Известные в болгарском фольклоре мифологические рассказы об инцесте между двумя близнецами (братом и сестрой) передают сюжет о «небесной свадьбе». Инцест между ними отнесен ко времени первотворения, и потому это единственная в славянском фольклоре ситуация, когда инцест мыслился нормальным и естественным. В болгарских легендах Солнце хочет жениться на своей сестре — Луне или Зарнице, а Месяц — на своей сестре Вечернице (Венере). Утренняя и вечерняя ипостаси Венеры оказываются близнецами, братом и сестрой по имени Янкул и Янка, Стана и Мильке, которые женятся, не подозревая о родстве между ними. Как брат и сестра предстают в болгарских поверьях Небо и Земля, от сакрального инцеста которых родился месяц»[382]. Как видим, болгары единственные из всех славянских народов сохранили предания об инцесте между близнецами (в купальских песнях не говорится, что Иван и Марья были близнецами), который произошел во времена создания видимого космоса и потому был нормальным и естественным, не являясь, как было сказано выше, инцестом в собственном смысле слова. Кроме образования видимой Вселенной, т. е. окружающего человека пространства, от инцеста возникает и время как таковое: «В южнославянском фольклоре мотив инцеста присутствует в легендах о Бабе Марте, неудовлетворенной сексуальными возможностями своих братьев Голям Сечко и Малък Сечко (т. е. января и февраля). Инцест Бабы Марты с братьями трактуется как начало нового космического цикла»[383]. Годовой цикл у славян, равно как и у других индоевропейских народов, начинался в марте, в связи с чем инцест женского олицетворения этого первого месяца со своими братьями опять-таки отсылает нас к моменту первоначала. Весьма показательно, что, как отмечает Т. А. Агапкина, песню о Бабе Марте и ее братьях в Сербии девушки пели в ночь на Иванов день, что указывает на календарную приуроченность к летнему солнцестоянию исполнение песен об инцесте. Аналогичным образом и словенцы исполняли баллады об инцесте именно в Иванов день. Но если возникновения основных объектов космического пространства и времени как такового происходит в результате инцеста, то мифологическая логика требует признать, что и возникновение человека как микрокосмоса также произошло этим путем. Об общеславянских истоках подобного представления свидетельствует тот факт, что и в момент праздника, представлявшего собой период сакрального времени, вкрапленного во время профанное, инцест между близкими родственниками и на Руси также не считался грехом: «Во время братчины… совокупляются в близких степенях родства: сноха с деверем, свекром, близкие родственники. Бывали случаи и с родными — братья и сестры (все женатые) и грехом не считали»[384].
Солярные элементы в купальских песнях об инцесте
Семантические связи между Иваном и Марьей и солнцем в разных видах встречаются нам неоднократно. Что касается Касеньки — Ясеньки как другого обозначения брата и сестры в белорусском варианте, то эти имена содержат намек на светоносную сущность их носителей: чеш., слвц. jas — «блеск», русск. ясный, ясный, а также яска, ясочка — «звезда, звездочка»; блр. яскорка — «искорка» и, как отмечает М. Фасмер, родственно русск. искра и др. инд. yacas — «великолепие, пышность, блеск»[385]. В приведенных выше фрагментах купальских песен нам уже встречалось указание на то, что брата и сестру обвенчали в воскресенье — посвященный дневному светилу день недели. С другой стороны, в тех вариантах мифа, где брат убивает сестру, он это делает опять-таки в воскресенье:
Нонче Купалы,
Завтра Иваны
Купалы на Иваны!
<…>
Ох, брат сестру
Двору кличет.
Двору кличет,
Загубить хочет.
«Ой, братец мой
Иванушка!
Не губи меня
У буденный день,
Загуби меня
У воскресный день»[386].
Эта же календарная привязка встречается нам не только в русском, но и в белорусском фольклоре:
Да шумить, шумить по дубровя,
А звинить, звинить по дорозя:
Да брат сястру хоча забить.
А яна у яго прасилася:
«Да Иваночка, браточка, ня бій мяне.
Ня бій мяне у суботочку,
Да забій мене у нядзелячку!
Обсей мяне василечками,
Обсади мяне стрелочками…»[387]
На то, что это весьма поздний вариант легенды, указывает не только мотив убийства братом сестры, отсутствующий в генетически родственных индоевропейских мифах, но и то, что не сама сестра превращается в цветок, как это было в приведенных выше купальских песнях, а лишь ее могила обсаживается этими цветками. Тем не менее временная приуроченность как венчания Ивана и Марьи, так и убийства братом сестры в более поздних вариантах развития данного сюжета весьма показательна и подчеркивает их непосредственную связь с дневным светилом. Наконец, сама календарная приуроченность исполнения песен об инцесте именно к моменту летнего солнцестояния опять-таки наводит на мысль о некоей связи этих персонажей купальских песен с божественным прародителем славян. Отзвук представлений о двух солярных персонажах противоположного пола сохранился в Ярославской губернии до начала XX века, где во время праздника лепили из глины Ярилу и Ярилиху. Приводившая этот факт В. К. Соколова отмечает, что Ярилин день справлялся в тех русских губерниях, где не праздновали день Ивана Купала, и на основании анализа содержания и внешних форм обоих праздников считает возможным поставить знак равенства между Купалой и Ярилой[388]. На тесную связь дневного светила с земной растительностью указывает и рассмотренный выше болгарский идол из Преслава, на котором между солярными знаками изображены растения. Наконец, приведенная в первой главе украинская колядка, опубликованная С. Килимником, свидетельствует о связи описываемого в этой песне растительного и человеческого плодородия именно с Дажьбогом, имя которого в ней идет рефреном.
На генетическое родство индийского мифа о Яме и Ями и славянского об Иване и Марье указывает и то немаловажное обстоятельство, что инициатива кровосмешения в обоих случаях принадлежит сестре. На это при анализе восточнославянского фольклора уже давно обратили внимание В. В. Иванов и В. Н. Топоров: «Для этих текстов, как и для купальских песен об инцесте, характерно представление о том, что инициатива в предложении инцеста принадлежит сестре, являющейся носительницей злого начала. Ср. активную роль Марьи в купальской песне с развернутым сюжетом:
Иван сидит
За ним Марья,
За ним Марья
Вдогон бежит,
Вдогон бежит:
«Постой, Иван!
Постой, Иван!
Скажу нечто,
Скажу нечто!
<…>
Тебя люблю,
Тебя люблю,
С тобой пойду,
С тобой пойду!»[389]
Как уже отмечалось выше, со смертью Яма в индийской мифологии связывалось создание богами ночи, чтобы утешить Ями[390]. С этим мифом следует сопоставить другое название у ряда славянских народов цветка иван-да-марья, который мог также называться брат-и-сестра, брат-с-сестрой и, что особенно интересно, бел. день-и-ночь, чеш. deñ-a-noc-lesnie, пол. dzień-i-nос, луж. noc-a-zeń[391], ср. нем. tag-und-nacht как название этого же растения. Данные примеры показывают, что если не сам миф о возникновении дня и ночи, то, по крайней мере, представление о темной и светлой половине суток и у славян связывалось со зримым символом любви брата и сестры. Об этом же свидетельствует и русская загадка о дне и ночи, осмысляемых народным сознанием в качестве кровных родственников, причем опять-таки с подчеркнутой инициативой женского начала: «Сестра к брату в гости идет, а он от сестры прячется»[392].
Восточнославянские тексты ничего не говорят о том, что в результате союза брата и сестры возник человеческий род, и отрицают даже сам факт данного союза, подчеркивая, что эта пара успела узнать о своем родстве прежде, чем вступила в реальные супружеские отношения. Однако, как показывает нам ведийский миф о Яме, где также подчеркивается отказ брата жениться на сестре и, соответственно, отсутствие у них потомства, в данном случае мы имеем дело с весьма ранней моральной цензурой, постаравшейся вытеснить из памяти неприглядные для нее факты. О том, что реальный половой союз брата и сестры был, свидетельствуют не только приведенные выше убедительные параллели из других индоевропейских традиций и логические соображения, но и сам факт превращения Ивана и Марьи в цветок — если не было греха, т. е. нарушения установленных запретов, то не должно было быть и наказания, которое в данных текстах оказывается ничем не мотивированным. Поскольку наказание в купальских песнях присутствует, то, очевидно, в предшествовавшей их редакции речь шла о реальном брачном союзе брата и сестры, который был совершен не по неведению (