ю ими территорию. Независимым от русского материала подтверждением именно такого пути развития мифологического мышления является Дажбожья земля у полабских славян, речь о которой шла в первой главе.
Идея эта присутствует и у некоторых других индоевропейских народов в восточной части их расселения: «В хорезмских глоссах XIII в. («Книга о клятве») засвидетельствовано слово xvarazm «хорезмиец»; в ряде других языков известно название Хорезма — авест. xvairizam, др. перс. huvarazmis, др. греч. Χωρασμιη. Вторая часть этих названий содержит элемент со значением «земля» (ср. авест. zam-, др. перс. zam- и др.). Первая же осмысливается то как в связи с солнцем (ср. авест. hvare — «солнцем», мл. авест. huro при вед. svar, suvar, surua- и т. п.), то в связи с едой, пищей (авест. хvarenа-, ср. хvаг — «есть», «насыщаться»). <…> В этом случае понимание Хорезма как «Солнечной земли» становится не только возможным, но и очень вероятным»[468].
Следы солнечного мифа в казачьей песне
Завершая обзор фольклорных источников, испытавших на себе мощное влияние основного мифа славянского язычества, следует привести записанную на Волге, практически на другом по сравнению с Архангельском конце Руси, казацкую песню из так называемого разинского фольклора:
Ах туманы вы, туманушки,
Вы туманы мои, непроглядные,
Как печаль, тоска ненавистны!
Изсушили туманушки молодцов,
Сокрушили удалых до крайности!
Ты взойди, взойди, солнце красное!
Над горою ты взойди, над высокою,
Над дубравою ты взойди, над зеленою,
Над урочищем доброго молодца,
Что Степана свет Тимофеевича,
По прозванью Стеньки Разина.
Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Обогрей ты нас, людей бедных:
Мы не воры и не разбойнички,
Стеньки Разина мы работнички;
Мы веслом махнем — корабль возьмем,
Кистенем махнем — караван собьем,
Мы рукой махнем — девицу возьмем[469].
В начале этой песни констатируется исходная ситуация: тоска-туман, одним словом, тьма физическая и духовная, которая придавила казаков. В связи с тем, что солнце является хранителем и защитником праведности на Земле, далее констатируется, что обращающиеся к нему люди отнюдь не преступники, а сподвижники Степана Разина. Не будем забывать то, что в народном сознании князь, царь или вождь является представителем солнца на Земле. Хоть в отечественном фольклоре Разин непосредственно не соотносится с дневным светилом, однако то обстоятельство, что в данной песне он особо именуется «Степан свет Тимофеевич», сразу вызывает в нашей памяти полный титул князя Владимира в былинах — «Свет Владимир, красное солнышко». Отмечая в песне, что они «работнички» Стеньки Разина, казаки особо подчеркивали, что они отнюдь не чужие небесному светилу и в силу этого вправе рассчитывать на его благосклонное внимание и покровительство. Далее идет просьба к солнцу обогреть их, представляющая собой несомненный отголосок языческого солнечного культа. Наконец, песня завершается описанием того, что сделают казаки, согретые его лучами, наполненные его животворящей энергией и избавленные солнцем от тьмы, — утвердят свою власть на воде и земле и окажутся после этого способными продолжить свой род. Хоть по своему содержанию этот выдающийся образец взрослого фольклора не имеет ничего общего с детскими вызываниями солнца, с рассмотрения которых мы начали эту главу, тем не менее внутренняя структура обоих типов памятников русского народного творчества едина — сначала яркими красками рисуется картина недостачи, которую люди, Дажбожьи внуки, преодолевают с помощью своего божественного прародителя. Это наблюдение опять говорит нам о весьма древних истоках языческого мирочувствования, которое спустя столетия нашло свое отражение в детском и взрослом фольклоре, описывающим по единому канону не имеющие между собой ничего общего принципиально различные ситуации из мира детей и взрослых, причем не просто взрослых, а восставших против несправедливой, угнетавшей их власти казаков.
Три идеи, лежащие в основе самоназвания славян: свобода
Приведенные в этой главе материалы заставляют нас обратить внимание на само самоназвание славян и посмотреть, нет ли какой-либо связи между тем, как наши предки стали себя называть, и основным мифом их религии. За последние два столетия по поводу происхождения и изначального значения термина славяне было высказано немало предположений и гипотез — от вполне обоснованных до явно надуманных. Их детальное рассмотрение или даже простой обзор не входит в нашу задачу: в рамках нашего исследования о Дажьбоге мы просто попытаемся выделить основные пласты значений, вкладываемых нашими предками в свое племенное название, и проанализировать, нет ли какой-либо семантической связи между этим самоназванием и солнечным мифом славянского язычества. Следует сразу отметить, что самоназвание наших далеких предков не было чем-то застывшим, раз и навсегда данным и как минимум один раз менялось в течение относительно небольшого исторического периода. Имеется в виду то, что первоначально в корне нашего племенного названия была буква о, замененная впоследствии на а. На это нам красноречиво указывают названия как средневековых, так и современных отдельных славянских племен и народов, сохранивших свою исконную форму: ильменские словене на севере Древней Руси, словаки в бывшей Чехословакии, словинцы-кашубы в польском Поморье и, наконец, словенцы в бывшей Югославии. Тот факт, что корень с о встречается нам без исключения во всех трех частях славянского мира, не оставляет никаких сомнений в том, что первоначально наши предки называли себя словенами, а не славянами. Впервые этот термин встречается в античном источнике II века н. э., а именно в труде Птолемея: «Наиболее древнее упоминание этого племени славян встречается у Птолемея в форме Σονβηυοι (Geogr. VI, 14,9), а потом у Иордана — в форме Suavi (Get.250). С VII в. н. э. появляются свидетельства этой формы типа Sclavini, ср. rex Sclavinorum у Фредегара, ех genere Sclavinorum. <…> Для общеславянской поздней эпохи, как и для отдельных ранних славянских исторических традиций, бесспорно, реконструируется форма slov-ene»[470]. Однако приводящие эти факты языковеды В. В. Иванов и В. Н. Топоров достаточно обоснованно предполагают, что приводимая древнегреческим географом форма могла иметь и другое значение, предшествующее форме словене: «Греческое Σονοβ — у Птолемея может передавать и славянское slov-, но также (по крайней мере теоретически) — и славянскую начальную группу su-. <…> В этом случае славянский этноним можно было бы связать со ср. — слав. Свобода, др. русск. свобода — «свободный человек», «воля, своя воля, независимость, освобождение от рабства», «состояние свободного человека».
Этимологически слав, svoboda соотносится с тем же индоевропейским корнем suobh-, для которого восстанавливается значение «свободный, принадлежащий к своему народу».
В этом смысле слав, svoboda, др. русск. свобода соотносимо с др. русск. людинъ — «свободный человек» (в частности, в Русской Правде)»[471]. С учетом того, какое исключительное значение играла свобода в последующей истории всех славянских народов, с какой отвагой ее отстаивали наши далекие предки, в качестве весьма правдоподобной гипотезы можно принять предположение, что первоначально славяне называли себя свободными людьми.
В этом отношении если не этимологической, то, во всяком случае, семантической параллелью в рамках индоевропейской семьи народов оказывается самоназвание германского племени франков, буквально «свободные». Этимологической же параллелью этого реконструируемого первого самоназвания славян оказываются (если приведенная гипотеза соответствует действительности) германское племя швабов (лат. suevi), название которых образовано от того же самого индоевропейского корня и обозначает «своего», «родственника», а также древнерусское название шведов — свей, др. — швъд. svear, sviar, мн.ч., корень которого родственен др.-в. нем. gi-swio — «свояк», т. е. первоначально «свои», «свой народ». Однако первоначально в понятие свободы нашими предками вкладывался несколько иной смысл, на который в свое время с некоторой излишней категоричностью указывал О. Н. Трубачев: «Таким образом, этимологически первоначально для слав, svoboda означало: «совокупность (вместе живущих) родичей, своих». <…> Ясно одно: значите «свобода», возобладавшее в слав, svoboda, является вторичным. Об этом говорят прозрачная этимология слова и остатки старого значения: др. русск. свобода — «поселок, селение, слобода», русск. слобода, др. польск. sloboda — «небольшой поселок, поселение крестьян»…»[472] Возможно, более оправданнее было бы говорить не о противопоставлении, а о взаимодополнении двух значений интересующего нас термина: по-настоящему свободным человек может быть, лишь живя среди своих, близких ему по крови и духу людей, в своей общине. Рассмотренная гипотеза современных специалистов заставляет нас вспомнить одну из этимологий уже самого названия славяне, предложенную в начале XX в. финским лингвистом Й. Микколой. Исследователь сблизил интересующий нас термин с др. греч. (дорийским) λαΓοζ — «народ» и кельт, sluagos из др. ирл. sluag — «община» и на основании данного сравнения предположил, что первоначально славяне обозначали «люди одного племени, сородичи». Впоследствии близких взглядов придерживался и польский лингвист Ян Отрембовский, считавший, что славяне изначально значили «родственники, принадлежащие к одной домашней общине», «соплеменники, свои люди, члены одной общины». В пользу этих гипотез говорит и сделанные О. Н. Трубачевым наблюдения по праславянскому словообразованию. Проанализировав интересующий нас термин не изолированно