ѣ искони не бывало, на славной рецѣ на Волхове пониже мосту»[503]. Впоследствии этот же термин начинает применяться и к городу, в частности к новой русской столице: «Въ преименитомъ, славномъ и царствующемъ градѣ Москвѣ»[504]. Применительно опять-таки к городу понятие слава в значении «великолепия» или «пышности» неоднократно встречается и в других памятниках средневековой русской литературы: «Иже прежде бѣ великъ и чюденъ градъ… кыпя же богатьствомъ и славою, превзыдыи же вся грады в Русстѣи земли честью многою»[505]. В качестве максимальной степени обобщения можно было назвать славной не реку или отдельный город, а целую страну или землю: «И славна бысть вся земля во всѣхъ странахъ, страхомъ грозы храборства великого князя Дмитрея и зятя его Довмонта»[506]. Приводимые В. И. Далем пословицы фиксируют связь славы с почитанием бога как формы связи человеческого и божественного: «Славите Бога, так слава и вам» или «Богу хвала, а вам (а добрым людям) честь и слава». В значении «хвалы, благодарения, прославления» понятие слава применительно к богу встречается нам уже в древнейшей сохранившейся отечественной книге, Остромировом евангелие 1057 г.: «Даждь славу Боу»[507]. Понятно, что бог в этом контексте имелся в виду уже христианский, однако сама форма построения этого оборота невольно напоминает нам структуру имени Дажьбога, давшего, как было показано выше, человеку дар слова. Схожая идея, однако уже без данной характерной формы построения выражения, встречается нам в «Житии Бориса и Глеба»: «Яко ты еси бъ млстивъ, и тебе славу въсылаемъ въ вѣкы»[508]. В значении «величие, совершенство» термин слава употребляется применительно к богу Афанасием Никитиным в его знаменитом «Хождении за три моря»: «Богъ единъ то царь славы, творець небу и земли»[509]. Понятно, что вслед за богом данный термин естественным образом мог применяться и к его представителю на Земле: «Уподобивыпся купчю, ищущю добраго бисера, славнодержавныи Владимире».[510]Здесь сложный термин славнодержавный обозначает «знаменитый, славный среди государей». Эпитет славный вполне мог в древнерусской письменности применяться не только к царю или князю, но и к знатному, именитому человеку: «Того же лѣта убиенъ бысть въ Новѣгородѣ посадникъ, мужъ славенъ, Якун Михалковичъ»[511]. Значительной части русского народа еще в XIX в. это нематериальное качество представлялось гораздо важнее денег и даже самой жизни: «Не до барыша, была бы слава хороша», «Недолго жил, да славою умер». Псковский летописец XV в. так описывал настроения своих сограждан: «Хотя животъ свои дати на славѣ и кровь свою пролити… за Святую Троицу»[512]. В этом фрагменте обращают на себя внимание два обстоятельства. Во-первых, люди готовы пожертвовать своей жизнью во имя высшего божественного начала, которое, как было показано выше, связано со славой. Во-вторых, вновь обращает на себя внимание, что оборот на славтъ, т. е. «со славой, с честью», снова соединен с глаголом дашь, опять-таки отсылающим нас к эпитету языческого бога-подателя. Понятно, что в реальных условиях того времени в первую очередь славу людям приносили воинские подвиги, хоть и не они одни. Под 1186 г. автор Лаврентьевской летописи применительно к княжеским усобицам отмечает: «Брань славна луче ес(ть) мира студна»[513].
«Здрави князи и дружина,
побарая за христьяны
на поганыя плъки!
Княземъ слава а дружинѣ!
Аминь»[514]. —
«Здравы будьте, князья и дружина,
борясь за христиан
против нашествий поганых!
Князьям слава и дружине!
Аминь» —
так заканчивает свое бессмертное произведение прославлением защитников родной земли автор «Слова о полку Игореве».
Настоящая слава в представлении людей еще XIX в. носила всеобщий характер, охватывала весь известный человеку мир: «Про него слава на весь свет стоит». Поскольку само понятие славы исторически появилось позднее понятия слова, следы связи рассматриваемого ныне термина с дневным светилом уже не столь многочисленны как в случае с речью, однако все же присутствуют. Во-первых, это отмеченный устойчивый оборот, образуемый сочетанием понятия славы и глагола дать в различных вариациях. Во-вторых, необходимо отметить, что помимо рассмотренных выше значений слава в древнерусском языке означала также «блеск, сияние, яркость», т. е. те физические явления, которые напрямую соотносились с солнцем: «Ина слава елнцю, ина слава мѣсяцю, ина слава звѣздамъ, звѣзда бо звѣзды разлучаетъ ся въ славе»[515]. Весьма показательно, что со славой (в обычном значении этого слова) в древнерусской литературе соотносится и понятие светлости (в значении «сияния, блеска») дневного светила: «Нбса… свѣтлостью с лица… повѣдають славу его»[516]. В уже упоминавшемся выше «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича» его автор в едином контексте упоминает самого князя, которого он величает царским титулом, солнце и славу: «Дмитрий же… в силе своей все обходил вокруг, словно солнце, лучи испуская и всех согревая, кого лучи его достигнут — таков и он. Без колебаний скажу о нем, что по всей земле пронеслась слава его и в концы вселенной — величие его. Кому уподоблю этого великого князя, русского царя?»[517] Князь, потомок дневного светила, подобно солнцу, обходит землю, и по этой же земле проносится его слава — таков круг взаимосвязанных образов, обыгрываемых в этом произведении.
Представление о связи славы со светом или блеском однозначно восходит к эпохе индоевропейской общности, как это неоднократно показывают соответствующие примеры народов данной языковой семьи. В одном ведийском гимне говорится о славе, которая всего за один день обходит вокруг неба, как бог солнца Сурья (РВ VI, 48, 21). Хеттский гимн богу солнца начинается со следующего недвусмысленного утверждения: «Солнцу — слава!»[518] Применительно к Агамемнону, верховному предводителю греческого войска под Троей, Гомер неоднократно употребляет эпитет «славою светлый Атрид» («Илиада» IX, 677; XIX, 146 и др.), величая его при этом по имени отца, т. е. подчеркивая роль родовой славы главы ахейцев. Римский поэт Силий Италик относительно своего героя уверен, что тот «поднимет свою славу до небес и добавит новый блеск к священному имени Юлиев»[519]. Понятно, что в первую очередь слава принадлежала богам. Так, например, в обращенном к Зевсу гимне Клеанф в первой же строке характеризует его следующим образом: «Славой затмивший богов, вседержитель многоименный…»[520] Надо думать, что именно эта существенная черта во многом и предопределила главенствующее положение Зевса в олимпийском пантеоне. Говоря об Агни, боге огня, ведийский риши констатирует, что его «слава ярче всего» (РВ I, 45, 6), другой поэт отмечает, что этот бог «пронзил два мира (своим) светом и славой» (РВ VI, 1, И), про бога Митру говорится, что «блеск (его) окружен самой яркой славой» (РВ III, 59, 6). О верховном боге-громовержце говорится: «Чья природа — для славы, (а) имя Индры создано как свет» (РВ I, 57, 3), а автор другого гимна так призывает его:
Ты на пути к высокой славе, о Индра.
Достигни непреодолимого блеска!
В другом гимне этого же бога призывают: «О Индра, день за днем ищи славы в том, что блистательно!» (РВ II, 14, 12). При повествовании о первоначальном поражении и последующей победе с божественной помощью риши Вишвамитры на поэтическом состязании РВ называет по меньшей мере один источник этой славы, и что весьма примечательно, и в индийской традиции он оказывается непосредственно связан с дневным светилом:
Дочь солнца протянула славу
Среди богов, бессмертную, нестареющую.
Сасарпари быстро принесла им славу,
(Возвысившую их) над населением пяти народов…
Дочь солнца Сасарпари в данном фрагменте является олицетворением особого рода поэтической речи, с помощью которой Вишвамитра не только смог победить своего соперника, но и обрести при этом славу в масштабах всего мира индийских ариев, традиционно обозначаемого в РВ как совокупность пяти народов. Как видим, и в данном ведийском мифе мы видим устойчивую связь друг с другом солнца, речи и славы.
При всем генетическом родстве представлений о слове и славе необходимо обратить внимание читателя и на одно принципиальное различие, существующее между обоими понятиями. Хотя древние источники и говорят нам, что слава может быть дарована человеку богами, однако по сравнению со словом для этого и от самого человека требуются гораздо более активные действия, в первую очередь воинские подвиги. В Индии, например, ведийские арии просили Агни наделить их великой славой (РВ 1,79,4), дать им «высокую славу» (РВ 1,44,2), Сому молили вложить в них «великолепие тысячи му