. Вместе эти два основополагающих начала могли быть и общенародным достоянием даже в отсутствие княжеской власти. Так, оказавшись в 1270 г. без князя перед угрозой крупной войны с навязывавшим им себя в правители Ярославом, новгородцы послали ему такой ответ: «Княже, сдумалъ еси на святую Софью (главную святыню города, своего рода символа-оберега Новгорода в целом. — М. С.) поѣди, ать изъмремъ честно за святую Софью; у нас князя нѣтуть, но богъ и правда и святая Софью, а тебе не хочемъ»[558]. С другой стороны, первый и последний член этого священного для новгородцев триединого принципа карали отступающих от правды, которых не могли спасти ни множество воинов, ни крепость стен: «нъ честнаго креста сила и святѣй Софѣи всегда низлагаеть неправду имѣющих»[559]. Стоять за Правду было привычным делом для наших далеких предков. Так, например, в договорной грамоте 1386 г. мы читаем следующее торжественное обещание нерушимо хранить данный обет-правду до конца своей жизни: «Далъ есмь ему правду, и до своего живота не измѣнити ми тое правды»[560]. Поскольку понятие Правды включало в себя и справедливость, великий князь Изяслав в 1148 г. так выразил понимание своей роли как верховного правителя Русской земли ищущему у него защиты и покровительства родственнику: «А мнѣ дай Бъ вас братию свою всю имѣти и весь родъ свои въ правдоу, ако и дшю свою…»[561]Если в сербской песне Правда находилась в сердце бога, то для Изяслава отношение справедливости, выражаемое этой самой Правдой, было так же ценно, как и его душа. Установленная раз Правда должна была прекращать любые распри и тяжбы как в отношениях между людьми, так и между государствами. Это предназначение исследуемого принципа отмечает грамота 1284 г.: «А та правда есть промѣжи васъ и насъ, кдѣ ся тяжа почнеть, ту концяти»[562].
Носителем и гарантом этой Правды и должен был быть в первую очередь истинный правитель. Как уже отмечалось, само понятие править, правитель в нашем языке неразрывно связано с понятием правда. Наконец, с образованием начальных форм государства эти представления переносятся на его главу. Сам русский язык красноречиво свидетельствует о том принципиально важном факте, что только неукоснительно руководствующийся правдой человек может считаться настоящим правителем. В этом отношении язычество принципиально отличалось от христианства, проповедующего, что всякая власть от бога, и учащего человека смиренно покорствовать любой власти. В этом отношении достаточно показательно то, как сами христиане именовали себя в отечественной традиции — «раб божий», — и хорошо известная всем русская поговорка: «Вольному — воля, спасенному — рай». То, что в данном высказывании христианскому раю наш народ противопоставляет не ад, как этого следовало бы ожидать, а волю, показывает, что как само христианство в целом, так и его конечная цель в частности интуитивно воспринимались народным сознанием как неволя, несвобода человеческого духа, молчаливо предполагающие, что цель эта может быть достигнута лишь путем отказа свободного человека от своей воли. Не будем забывать, что свобода как одна из ключевых ценностей была настолько важна для наших далеких предков, что это, как было показано выше, на определенном этапе их развития отразилось даже в самоназвании славян. И в этом отношении язычество противостоит христианству не только как исконная вера в своего божественного прародителя истребляющей ее иноземной религии, но и как религия свободы религии рабства. Призывы к искренней, а не только внешней покорности настойчиво звучит в устах апостола Павла: «Рабы, во всем повинуйтесь господам (вашим) по плоти, не в глазах (только) служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога» (Колосс. 3: 22) или «Рабы, повинуйтесь господам (своим) по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою (только) услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не (как) человекам…» (Ефес. 6: 5–7). Покорность неправедной власти была органически чужда нашим предкам, что красноречиво демонстрирует пример Игоря, казненного подвластными ему древлянами за его ненасытную жадность. Придя в первый раз к этому племени, князь самовольно прибавил к прежней дани дань новую, а взяв их и отправившись дальше, решил опять вернуться к древлянам и собрать с них еще больше дани. Столь наглое нарушение всех мыслимых норм взаимоотношений между правителем и подданными не могло не вызвать возмущения древлян, попробовавших сначала по-хорошему отговорить Игоря от грубого попрания правды, а когда слова не подействовали, расправившихся с князем-хищником. Сама выбранная ими форма казни однозначно подчеркивала, что князь поплатился своей жизнью за нарушение им вселенского закона, частным проявлением которого была та Правда, которая заключалась во взаимоотношении правителя и его подданных.
Представления о Правде у индоевропейцев
Следует отметить, что представление о Правде как главной ценности, обеспечивающей существование человеческого общества и всего бытия, было свойственно и индоевропейцам в целом.
Так, например, в индийской «Рамаяне» (II. 109. 10–13) мы читаем:
Ибо царство зиждется на правде, и этот мир
основан на правде.
Риши и небожители чтут только правду.
Лишь говорящий в этом мире правду
достигает освобождения.
Человека, говорящего ложь, страшатся словно змеи.
В этом мире высшая добродетель — правда,
на коей, как сказано, все зиждется.
В этом мире правда — владыка, на правде
покоится Лакшми.
Корень всего — правда, нет ничего выше правды…[563]
Связь правителя с Правдой, в результате чего его подданные наслаждаются благоденствием, на примере Эохайда, сына Эрка, мы видим и на «зеленом острове», противоположном от Индии конце индоевропейского мира: «В его время не шел дождь, только выпадала роса; не было ни одного неурожайного года. Ложь была изгнана из Ирландии. Он первым начал вершить правосудие»[564]. Как следует из этого описания, правосудие правителя стоит в самой непосредственной связи с плодородием земли. Как показал Э. Хокарт, в большинстве случаев, когда речь шла о божественном происхождении царской власти у различных народов мира, ее носитель обладал тремя важнейшими ее атрибутами — справедливостью, победоносностью и способностью даровать плодородие земле и здоровье людям. Данные функции принадлежали царям вне зависимости от того, вершили ли они реально суд, занимались ли земледелием и предводительствовали ли войском на поле брани. Из этих трех атрибутов первичным и важнейшим людям представлялась справедливость, из которой проистекали победа и процветание правителя[565]. Как видим, корни представлений о неразрывной связи правды с личностью настоящего правителя восходят как минимум к индоевропейской древности, однако у славян они в конечном итоге оказались тесно соединены с ми-фомо солярном происхождении княжеской династии. Несмотря на последующее христианское напластование, отголоски этой древней идеи встречаются нам и в рассуждении автора ПВЛ о том, что если какая-нибудь страна становится угодной богу, то он «поставляетъ ей царя или князя праведна, любяща судъ, и правду, и властеля оустраяеть. и судью правящаго судъ, аще бо князи правьдиви бываютъ в земли, то многа отдаются согрѣшенья [земли], аще ли зли и лукави бываютъ, то болше зло наводить Бъ на землю, понеже то глава есть земли»[566] — «поставляет ей (бог. — М. С.) цесаря или князя праведного, любящего суд и правду, и устраняет властителя и судью, правящего суд. Если князья справедливы бывают в стране, то много согрешений прощается (стране той. — М. С.); если же злы и лукавы, то еще большее зло насылает бог на страну ту, поскольку (князь. — М. C.) есть глава земли». Хотя индоевропейская идея о неразрывной связи праведности правителя и процветания земли и окрашена здесь уже в христианские тона, однако сравнение данного летописного фрагмента с приведенными выше индийско-ирландскими параллелями показывает ее изначальные корни.
Исходное мирочувствование индоевропейцев в вопросе главенства правды над правителем лучше всех выразил Еврипид, вложив в уста царя Демофонта следующее показательное заявление:
Ведь я не варвар-самодержец: власти
Моей постольку граждане покорны,
Поскольку сам покорен правде царь[567].
Когда в своем обращенном к Зевсу гимне Клеанф просит его позволить людям причаститься его «мудрости, верный которой ты правишь Вселенной во правде»[568], древнегреческий поэт тем самым подчеркивает то чрезвычайно важное для нас обстоятельство, что даже всесильный глава олимпийского пантеона осуществляет в мире свою власть не иначе, чем на основании этого главенствующего для индоевропейцев принципа.
Представление о связи первых русских князей с Правдой
Размышляя о начале Древнерусского государства, автор Комиссионного списка Новгородской первой летописи младшего извода предпослал своему пересказу «Повести временных лет» описание идеальных взаимоотношений между князем и его подданными, существовавших при первых князьях: «Вас молю, стадо христово, с любовию приклоните уши ваши разумно: како быша древнии князи и мужие ихъ, и како отбараху Руския земле