Господин мой, Бог небесный Солнца,
Человечества пастух! Из-за моря
Ты приходишь в вышину, небесный
Солнца Бог. Вступаешь ты на небо!
Бог небесный Солнца, господин мой,
Ты над человеком, над собакой,
Над свиньей и над зверем диким
Ежедневно суд вершишь, Бог Солнца![602]
Как видим, человек, собака и свинья (данный гимн добавляет к этому перечню еще и дикого зверя) здесь вновь упоминаются вместе, причем судит их именно бог солнца. Поскольку устойчивое упоминание вместе этих трех существ встречается нам в разных концах индоевропейского мира и притом, в случае индийского и хеттского примеров, весьма в ранний период, это свидетельствует о начале противопоставления человека собаке и свинье в период как минимум еще нераспавшейся общности восточной половины индоевропейского мира.
Интересно также отметить, что и в славянской традиции инородцы воспринимались, по сути дела, во многом наподобие неприкасаемых в Индии: «Присутствие инородцев оскверняет священные места (с. — рус. легенды об ушедших при приближении «литвы», «немцев», «шведов» в землю храмах); трапезу православных (свидетельства Новгородской первой летописи о наказании за трапезу с инородцами или некрещеными; рус. запрет пользоваться посудой, из которой ели цыгане, татары, немцы)»[603]. Подобное совпадение даже в мелочах в отношении к инородцам показывает, что основы его начали складываться у наших далеких предков еще в индоевропейскую эпоху и впоследствии окончательно оформились у различных народов данной языковой семьи после распада их единства.
Чистота крови в контексте солнечного мифа
Соответственно этому мировосприятию родовой моралью определялось крайне негативное отношение к половым контактам с инородцами. Судя по всему, наши далекие предки хорошо понимали, пользуясь словами Илариона, что «сии славный от славныихъ рожься, благороденъ от благородныих»[604]. Хоть митрополит это сказал применительно к князю Владимиру, однако данное положение вполне было применимо и ко всем славянам в целом. В истории нашей страны мы видим примеры заботы наших правителей о чистоте крови своего народа. Так, например, церковный устав Ярослава Мудрого за сожительство русской с евреем, мусульманином или иным инородцем предусматривал крупный штраф на виновника и заточение согрешившей женщины в монастырь: «Аще ли жидовинъ или бесерменъ будетъ с рускою, или иноязычникъ, на иноязычницѣхъ митрополиту 50 гривен, а руску пояти въ домъ церковный»[605]. Чтобы понять размер наказания, налагаемый этой статьей, следует иметь в виду, что в ту эпоху смертная казнь на Руси была заменена денежными штрафами, размер которых определялся Русской Правдой, принятой все тем же Ярославом Мудрым. За убийство свободного человека был установлен весьма высокий штраф в 40 гривен. Максимально оценивалась жизнь княжеских приближенных — 80 гривен. За убийство княжеского старосты, раба-кормильца или дядьки-воспитателя надо было заплатить 12 гривен, а жизнь смерда или холопа ценилась всего в 5 гривен. Таким образом, совокупление русской женщины с евреем, мусульманином или другим инородцем было в глазах мудрого князя и всего русского общества той эпохи преступлением, гораздо более опасным, чем даже убийство свободного человека или кровосмешение с близкими родственниками, оцениваемое тем же церковным уставом в зависимости от степени родства от 12 до 40 гривен. Уже одна возможность появления смешанного потомства и нарушения чистоты крови русского народа приравнивалась средневековыми законами к стоимости жизни десяти рабов. В связи с менее тяжкими последствиями за аналогичное преступление церковный устав Ярослава налагал на мужчин более легкое наказание: «Аще кто съ бесерменкою или съ жидовъкою блудъ створить, а не лишится, от церкве да отлучиться и от християнъ; и митрополиту 12 гривенъ»[606]. Как видим, тот русский, кто сблудил с мусульманкой или еврейкой и продолжал с ней жить, карался штрафом, по величине приравненном к штрафу за убийство княжеского старосты, и отлучался от православной церкви и от христиан, т. е. от всего окружавшего его русского общества. В свете только что рассмотренных представлений становится понятным, почему скотоложество («кто съ животиною блудъ створить») в этом же церковном уставе оценивалось в аналогичную сумму 12 гривен. Подобные представления были свойственны не только праву, но и народному самосознанию. Анализируя с этой точки зрения русские былины и баллады, Л. Р. Прозоров приходит к следующему выводу: «В былинах тюрки и финно-угры — враги, брак с ними позорен, и, дабы избежать его, оправданны любые средства. Связь с их представителем жестоко карается судьбою или людьми. Европейцы — свои, брак с ними — норма, войн с ними не существует (точнее, они преданы забвению, как семейная ссора). Налицо явное расовое противопоставление, якобы чуждое славянам»[607]. Как видим, перед нами один из немногих примеров, когда утвержденное официальной властью законодательство и народное представление практически полностью совпадают. Представление о недопустимости смешения с инородцами весьма прочно присутствовало в общественном сознании, и этнографами еще относительно недавно было записано поверье, что дьяволу достаются как души людей, родившихся от смешанных браков (укр. перевертни), так и крещеных евреев (укр. шишимиты)[608].
Поскольку запрет на смешение с инородцами в истории нашей страны мы впервые встречаем в христианскую эпоху да еще и в церковном уставе, можно было бы подумать, что он был обусловлен влиянием православия. Однако есть все основания полагать, что в общественном сознании наших далеких предков он присутствовал еще в языческую эпоху. Во-первых, установленное Ярославом наказание в 50 гривен за совокупление русской с инородцем было выше, чем установленное в том же уставе наказание за соблазнение «невесты Христовой»: «Аще кто съблудить съ черницею, митрополиту 40 гривенъ, а въ опитимию вложить»[609]. То, что чистота народной крови рассматривалась составленными князем для церкви правилами выше, чем непорочность монахинь, говорит отнюдь не в пользу христианского влияния. Во-вторых, фактическое приравнивание этим же уставом блуда «съ бесерменкою или съ жидовъкою» к скотоложеству было обусловлено восходящим еще к эпохе индоевропейской общности общеславянским мирочувствованием, а отнюдь не церковными догматами. И, наконец, в-третьих, аналогичную заботу о чистоте крови мы видим и у других индоевропейских народов еще до влияния на них христианства или вообще им не затронутых.
Принцип чистоты крови у других индоевропейских народов
Ярчайшим примером этого является индийская система, запрещавшая браки между арийскими завоевателями и покоренными ими туземцами, отнесенными к низшей варне шудр. Как и Русская Правда, древнеиндийские «Законы Ману» гораздо строже относились к совокуплению неария с арийкой, чем к связи ария и неарийки. В первом случае наказание было достаточно суровым: «Шудра, сожительствующий с [женщиной] дваждырожденных варн, охраняемою (мужем или родственниками. — М. С.) или неохраняемою, лишается: если с неохраняемою — детородного члена и всего имущества, если с охраняемою — всего [даже жизни]»[610]. Теоретически допуская, что представитель каждой варны может брать в жены представительниц не только своей, но и всех нижестоящих варн и, следовательно, существовала возможность законного брака между брахманом и шудрянкой, создатели законов подчеркивали важные, с их точки зрения, вещи: «14. Ни в одном сказании не упоминается жена-шудрянка у брахмана или кшатрия, даже находящихся в крайних обстоятельствах. 15. Дваждырожденные, берущие по глупости в жены низкорожденных женщин (т. е. шудрянок. — М. С.), быстро низводят семьи и потомков к положе-нию шудры. <…> 17. Брахман, возведя шудрянку на ложе, [после смерти] низвергается в ад; произведя от нее сына, он лишается брахманства. 18. Предки и боги не вкушают [приношения] того, у кого обряды в честь богов, предков и гостей совершаются в ее присутствии; поэтому он не идет на небо. 19. Для целующего шудрянку, для оскверненного [ее] дыханием, а также для породившего от нее потомства не предписывается искупления»[611]. Поскольку, несмотря на все эти предостережения, смешение ариев с побежденными в какой-то степени все-таки имело место, X книга «Законов Ману» решает вопрос о потомстве от смешанных браков: «66. Если как-то рожден [сын] от неарийки и брахмана или от брахманки и неария и возникает вопрос, у кого преимущество, 67. то решение следующее: рожденный от женщины-неарийки и ария может стать арием благодаря качествам [отца], рожденный же от неария и арийки — неарий. 68. Оба они недостойны посвящения — такова установленная дхарма: первый — вследствие лишенного добрых качеств рождения, второй — вследствие [брака], обратного порядку. 69. Как хорошее семя произрастает на хорошем поле, так рожденный от ария и арийки достоин всякого обряда»[612]. Чрезвычайно близкая картина встречается нам и на другом конце индоевропейского мира. Как отмечал Г. К. Андерсон, вся социальная организация германских племен, в том числе и завоевавших Британию англосаксов, стратифицировалась в зависимости от «чистоты» божественной родословной. Как и у всех остальных германцев, их короли должны были доказать свое происхождение от верховных языческих богов. Как отмечал еще Тацит, германцы считали своим родоначальником Манна, сына бога Туиско. Соответственно, все, кто мог проследить свое происхождение напрямую от Ма