с представлением об «игре солнца», но и с отождествлением его с мечом в одной русской легенде о мироздании: «В знамение своей победы над Сатанаилом Господь повесил над землей свой меч — солнце; пока оно светит, рать Сатанаила сидит во тьме кромешной, а ночью, вылезая, соблазняет человека…»[618] Весьма похожее предание в конце XIX — начале XX в. было записано и на Украине: «Сонце уявляють у нас таким способом, що Бог зганяє чортів з раю, що понаскакувало за цілу ніч. І це його меч так сіяє»[619]. На основании ответа аварам, пронизанного солнечной символикой, мы, используя рассмотренные выше мифологические представления, можем однозначно утверждать, что славяне уже в ту далекую эпоху осознавали себя непобедимыми потомками Дажьбога, мощь которых не сможет сломить ни одна темная сила, а с помощью своего божественного прародителя они одержут победу во всех испытаниях и распространят свою власть на другие земли. Обусловленная божественным происхождением их светоносная сила столь велика, что до тех пор, пока на земле существуют войны, всегда обеспечит им победу над врагами.
Данное мирочувствование настолько глубоко вошло в саму природу славян, что различные, никак не связанные между собой примеры его мы можем видеть спустя века после этого знаменитого ответа аварам. Наиболее близка к нему приводимая Нестором легенда о хазарской дани. Когда после смерти Кия, жившего, как полагают исследователи, в VI в., начались пагубные для полян усобицы между восточнославянскими племенами, этим немедленно воспользовались хазары, потребовавшие от полян дани. Посовещавшись, поляне дали от дыма по мечу. Изумленный хазарский каган потребовал разъяснения от мудрецов, которые ответили: «Не добра дань княже мы доискахомся оружьемъ одиноя страны, рѣкше саблями, а сих оружье обоюду остро, рекше мечи, си имуть имати и на нас дань, и на инѣхъ странахъ, се же събыться все. не от своея воля ркоша. но от Бжия изволѣнья»[620]. — «Не добрая дань эта, княже: мы доискались ее оружием, острым только с одной стороны, — саблями, а у этих оружие обоюдоострое — мечи. Станут они когда-нибудь собирать дань с нас и с иных земель». «И сбылось все сказанное ими, — продолжает русский летописец, — так как не по своей воле говорили они, но по божьему повелению». Хотя здесь нет упоминания солнца, суть ответа полян хазарам абсолютно аналогична ответу склавин аварам. В обоих случаях могущественный внешний враг с востока стремится покорить славян и обложить их данью. Если аварам славяне дают устный ответ, то хазарам отправляют вещь-загадку, которую должны разгадать вражеские мудрецы. Этой вещью является меч как один из атрибутов бога солнца, фигурировавший и в ответе аварам. Исходя из сравнения его с саблей, хазарские мудрецы понимают зловещий для своего кагана смысл этой «дани» и, по божьему повелению, делают правильный вывод о том, что рано или поздно поляне покорят и их, и другие страны. Нам неизвестно, действительно ли так сказали хазарские старцы. Для нас гораздо важнее иное: рассказ этот бытовал в устной традиции примерно пятьсот лет — с VII по XII в., когда он попал на страницы «Повести временных лет». Столь долгое бытование его в народной памяти показывает, что он был наглядным выражением самосознания одного из славянских племен и дорогим для его сердца проявлением имперского духа.
Духовный стих о Егорин Храбром:реальность мифологическая и историческая
По всей видимости, к той же эпохе противостояния с хазарами относится и возникновение основы духовного стиха о Егории Храбром, йасыщенного, в отличие от приведенного выше летописного рассказа, солнечной символикой. Уникальность данного стиха заключается в том, что он практически полностью игнорирует широко распространенный во всем христианском мире, в том числе и на Руси, образ святого Георгия — победителя змея. Поскольку этот змееборческий миф, имеющий глубокие дохристианские корни, был чрезвычайно популярен как в нашей стране, так и во всей Европе, следовательно, создатели этого духовного стиха хотели запечатлеть в нем какую-то гораздо более важную информацию, чем и объясняется их отход от традиционной схемы. Сначала в нем рассказывается, как у царя Федора и его жены Премудрой Софии родились три отрока, три дочери, а затем и четвертый отрок — Егорий. Различные исследователи неоднократно отмечали, что образ народного святого Егория впитал в себя многочисленные черты языческих солярных богов, в частности Ярилы. Уже то, что в данном стихе Егорий оказывается седьмым сыном, вызывает ассоциацию с семидневной неделей, последний день которой посвящен именно дневному светилу. Таким образом, буквально с первых строк стиха начинает просвечивать его древняя языческая основа, лишь слегка прикрытая сверху христианскими образами и понятиями. Еще до революции Ф. И. Буслаев отметил, что Егорий из духовного стиха за исключением своего имени не имел ничего общего с христианским святым, и точно так же пришел к выводу о возникновении данного образа еще в языческую эпоху: «Тот вовсе не понял бы всего обаяния народной поэзии в этом стихе, кто решился бы в храбром герое видеть святочтимого Георгия Победоносца… Разъезжая по земле Светлорусской и утверждая в ней веру Православную, Егорий еще не встречает на Руси людей. Это утверждение веры состоит не в обращении народа в христианство, а в первобытных подвигах героя-полубога, который извлекает дикую страну из ее доисторического мрака неизвестности, пролагая пути и дороги по непроходимым дремучим лесам, по зыбким болотам, через широкие реки и толкучие горы. Егорий Храбрый является на Русь как новый творец, устроитель вселенной, подобно финскому Вейнемей-нену, и, как этот последний, совершает творческие подвиги с помощью своих чарующих, вещих слов»[621]. Родиной Егория и его семьи некоторые варианты стиха называют Иерусалим, что следует объяснить христианским влиянием, согласно которому именно этот город считался «пупом земли», ее наиболее святым местом. Вторичность этого наслоения хорошо видна в том, что все действие стиха разворачивается на Святой Руси, где и находится данный город, а чуть ниже мы увидим, как Иерусалим прямо противопоставляется «земле жидовской». Стоит отметить, что и «Повесть града Иерусалим. Беседа царя Давыда Иесеевича с царем Болотом Волотовичем», представляющая собой прозаический и подчас довольно искаженный пересказ стиха о «Голубиной книге» и, соответственно, сочетающая в себе разнообразные языческие и христианские элементы, точно так же помещает Иерусалим на Русь, причем, что особенно примечательно, именно в солярном контексте. Толкуя сон Болота, царь Давид (Давыд) объясняет ему: «А что съ тое страны восточныя восходитъ лучъ солнца красного, освѣтилъ всю землю свѣторусскую, то будетъ на Руси градъ Іерусалимъ начялный; и въ томъ градѣ будетъ соборная и апостольская церковь Софіи Премудрости Божія, о седмидесятъ верхахъ, сирѣчь, Святая Святыхъ»[622]. На этот Иерусалим, что «на Святой Руси», нападает царь Дамианище, который разоряет город, берет в плен всю царскую семью и
Святого Егория Храбраго,
Возил в свою землю Жидовскую.
<…>
От своих пленников завоеватель требует:
Вы покиньте веру христианскую,
Поверуйте мою Латынскую,
Латынскую, бусурманскую,
Молитесь богам моим кумирскиим,
Покланяйтесь моим идолам![623]
Сестры Егория подчиняются поработителю и принимают веру «латынскую, бусурманскую», однако главный герой категорически отказывается совершить акт вероотступничества.
А святой Егорий возглаголит:
«И я верую веру хрещеную,
У хрещеную, богомольную,
Единой Троицы неразделимый,
Самому Христу царю небесномму;
Я не верую врагу-дьяволу,
Не молюсь и богам я все неверныим,
Ни тебе, царища, вор Демъянища,
Вор Демъянища, басурманища»[624].
Разгневанный царь приказывает подвергнуть Егория различным пыткам и казням, однако ни одно орудие палачей не может причинить вред телу святого. Видя безуспешность всех своих попыток, царь Дамиан приказывает посадить Егория в погреб, запереть крепкими замками и засыпать песком. В большинстве вариантов духовного стиха Егорий Храбрый сидит в подземелье тридцать лет, столько же, сколько был неподвижен в былинах Илья Муромец, хоть в некоторых вариантах заточение длится всего три года. Чудесному освобождению героя в ряде случаев предшествует вещий сон, опять-таки напоминающий нам о противостоянии света и тьмы как главного смысла солнечного мифа славянского язычества:
И сидел Егорий тридсять лет.
А как тридсять лет исполнилось,
Святому Егорью во сне виделось:
Да явилось солнце красное,
Еще явилася Мать Пресвятая Богородица…[625]
Солярная природа Богоматери нам встречается и в смоленской легенде о Меркурии, в которой она помогла этому воину спасти город от нашествия татар: «Прииде святый на место, идеже повеле святая Богородица, и ту победил много вой татарских, и оставшия варвари разъяряхуся сердцы и распыхахуся суемысленными душами на богохраним град Смоленск. И бе виде жену превелику и пресветлу солнцеобразну с множеством вой небесных, и ужасошася, вскорь отбежа от нас. Шаташася безумнии в молве горкаго свого злого неверия, яко провидели Госпожю Богородицу, паче солнца сиящу и помогающу своему угоднику…»[626] Однако, как замечает Ф. И. Буслаев, в одном из вариантов легенды Меркурий бьется не с татарами, а с печенегами, а вместо Богородицы там фигурирует Мать-сыра-земля, что свидетельствует о более ранней, языческой, основе смоленского предания. Можно предположить, что аналогичное замещение языческого олицетворения родной земли на христианский образ Богородицы как покровительницы и защитницы Руси произошло и в стихе о Егории Храбром. Вещий сон героя не замедлил сбыться: