Обуреваемый самыми недобрыми предчувствиями, я галопом понесся на север, к особняку, в который забрался без приглашения пару ночей назад. Дорогу освещал трепещущий свет факела в руке, такой же был у радзивилловского вестового, сзади громыхала верхом моя личная гвардия из слуги и лекаря. Если верить письму, в резиденцию магнатов кто-то решил запустить красного петуха.
Мы поспели к разгару тушения пожара и спешились.
Конечно, здесь не заготовлено ни подвод с бочками воды, ни каких-то других средств пожаротушения. Если дозорный с башни Мариацкого костела обнаруживал пламя и дул в трубу, горожане бросались на борьбу с огнем, но самым примитивным способом – передавая деревянные ведра от колодца. Затушить загоревшийся каменный особняк не было никакой возможности, оттого все силы направлялись на то, чтобы пожар не перекинулся на соседние дома.
Старший из местных Радзивиллов хмуро осведомился, почему помощь столь малочисленна, и рассказал, что отъезжал по делам, когда особняк загорелся. Я в свою очередь вопросил, какие же дела для посполитого вельможи могут быть важнее, чем коронационные торжества, но тут же заткнулся, услышав страшную весть: Эльжбета – внутри!
У меня всё оборвалось…
– Пан может мне верить, нас решили спалить заживо, все двери подперты толстыми бревнами, у главного входа брошена подвода с камнями, колеса сняты!
Голосящий человечек с опаленными бровями и ресницами, рассказавший Радзивиллу о поджоге, прижал к чахлой груди войлочную шапку, тоже обгоревшую.
Я заметил эту телегу на парадном крыльце, на ней тлели остатки рухнувшего деревянного балкона. К терзаниям о судьбе несчастной вдовы примешались сомнения. Что-то здесь неправильно.
Во-первых, из многочисленных окон можно спуститься – если не по канатам и веревочным лестницам, то хотя бы связав простыни и портьеры. Нет, все окна закрыты, даже те, где стекло лопнуло от жара и языки огня рвались на свободу.
Во-вторых, стоило ли жечь особняк, не убедившись, что две главные цели – маршалок и священник – не присутствуют внутри.
Польский заговор, как русский бунт, – бессмысленный и беспощадный… Или кто-то кого-то обманывает.
– Ваше неприятие нового круля, пан Радзивилл, как и объединение двух государств согласно Люблинской унии, широко известно. Кто же мог желать вам смерти? И кто мог покушаться столь нелепо, что сжег дом в ваше отсутствие?
– Я сам себя спрашиваю, пан де Бюсси, и не нахожу ответа. Не скрою, мы поддерживали Габсбургов. Но, коль Хенрик Валезы коронован, мы признаем его посполитым монархом. Возможно, наше нежелание продолжать борьбу кого-то очень расстроило. Поэтому нам нужен заслуживающий доверия благородный человек из французской свиты, чтоб присутствовал при расследовании и подтвердил беспристрастность выводов. Мерзавец должен быть казнен! – он поправил возмущенно взъерошенный пшеничный ус с кристалликами льда от дыхания и продолжил: – Если Эльжбета погибла, на Радзивиллов пал позор ее смерти. Не защитили, не уберегли, несмотря на обещанное покровительство. А еще в галерее на втором этаже была бесценная коллекция картин, портретов моих предков.
Я счел за лучшее не тыкать в нос пану, что жизнь молодой и прекрасной женщины для Сиротки получилась сопоставимой по цене с несколькими кусками холста…
– Наслышан, что вы удерживали ее, намереваясь использовать в своих целях? Сколько же их семья должна вашей?
Серо-стальные глаза маршалка вспыхнули гневом.
– Желаете оскорбить меня? Моя сабля всегда при мне!
– Ничуть. Коль я приглашен для расследования – выясняю все обстоятельства.
– Заверяю вас, де Бюсси, мои отношения с семьей вдовы Чарторыйской не имеют ни малейшего касательства к поджогу. Вы удовлетворены?
– Я получу удовлетворение, только когда злоумышленники будут изобличены и наказаны.
Раздраженно препираясь с Сироткой, я оглядел горящий дом и соседний, через который проник в магнатское гнездо. Повторить? Явиться снова непрошеным, но теперь уже нужным?
Сквозь шум пламени послышался грохот. Часть кровли соскользнула вниз, на мостовую, люди разбежались, спасаясь от черепичных осколков. Поздно изображать героя-пожарника, огонь фонтаном вылетел из новой дыры; руку на отсечение – внутри дома не осталось никого живого.
На борьбу с пожаром собралась, наверно, добрая половина Кракова. Я велел двум своим гвардейцам затесаться среди городских обывателей и выяснить, кто был здесь перед пожаром, кого видел, не заметил ли чего подозрительного… Сам получил возможность вмешаться в события, только когда дом прогорел, перекрытия рухнули, и в свете зарождающегося зимнего утра слуги выложили на влажном снегу останки четырех тел, извлеченных из-под обуглившихся балок.
Эльжбета!
Сердце сжалось от немыслимой, непередаваемой тоски… Можно сколь угодно хорохориться в жизни, убеждать себя, что трудности и невзгоды временные, лучшее впереди, пока не сталкиваешься со смертью.
Смерть – не временная, она навсегда. К лучшему уже ничего никогда не изменится. Никогда не увижу эти огромные лучистые глаза, не прикоснусь к изящным пальчикам губами, не услышу аромат ее темных волос… Никогда!
– Да, это она, – подтвердил Сиротка. – Платье – точно ее. Прими Господь душу новопреставленной!
Крохотное тело, съежившееся от адского жара, хранило на себе лоскуты темно-синей ткани. Уцелели и обручи верхней юбки – такие носят только светские дамы.
Лица практически нет, обгоревшие губы обнажили страшный оскал…
Я, видевший в двух мирах много войн и много трупов, отшатнулся, когда Чеховский присел на корточки около покойницы и без малейшего смущения засунул нож ей в рот! Игнорируя возмущенный возглас Радзивилла, эскулап безапелляционно заключил:
– Это не Чарторыйская, панове. Слышал, та дама была молода и благородна, у этой гнилые зубы какой-нибудь прачки лет сорока.
Не веря своим ушам, я сам упал на колени у трупа, чтобы убедиться в правоте Чеховского. В посмертном оскале женщины верхний передний зуб был сломан до корня, остальные – коричневые, щербатые. Краем глаза заметил, как крестятся поляки – наши манипуляции они сочли глумлением над телом, созданным по образу и подобию Божьему…
Плевать! Пусть думают себе что хотят! Эльжбета – жива!!!
Но где она? Выходит, что поджог и четыре трупа с облачением женских останков в платье дворянки – лишь инсценировка, чтобы скрыть исчезновение Чарторыйской! И какое это исчезновение – побег или похищение? Во всяком случае – перед нами следы еще одного заговора, который только предстоит распутать.
Если молодая женщина в опасности большей, чем пребывала у Радзивиллов, я непременно обязан ее найти и спасти!
Первую ниточку нашли мои сыщики, Жак притянул угрюмого мещанина в грубой кожаной куртке, по уши заляпанного сажей. Тот подтвердил, что перед пожаром видел карету в сопровождении двух всадников, отъехавшую к северным воротам.
– К Варшавским?! – я дернул его за ворот, чтобы поляк быстрее соображал.
– Не… – он махнул рукой в другую сторону. – До Люблина.
– И на дверце той кареты был герб, хозяин, весьма похожий на герб Радзивиллов, – шепнул мне на ухо Жак, потому что очевидец упустил эту деталь в присутствии Сиротки.
Мои предположения в неискренности магната выросли, когда спрыгнувший со взмыленной лошади всадник отчитался о поручении. От меня не слишком скрывались, даже не подозревая, что я разберу хоть слово в восточном славянском наречии – языке Великого княжества Литовского, именуемого литвинами «руским». Но что удивительно, я понимал его неплохо, добрая половина слов ясна без перевода, во всяком случае – куда в большей степени, чем старославянский язык Русского царства с его заворотами типа «аз есмь отрок». Если занесет в Москву, там мне точно понадобится переводчик…
А здесь, у пожарища в Кракове, в предрассветных сумерках, литвин Радзивилла рассказал маршалку о виденной им карете по дороге в Люблин, на что получил наказ держать язык за зубами.
Не раскрывая, что знаю слишком много, предложил немедленно брать подмогу в Вавеле и отправляться в погоню. Как бы то ни было, карета едет значительно тише, чем верховые, тем более – меняющие лошадей. До Люблина, скорее всего, догоним похитителей! Сиротке ничего не осталось, кроме как согласиться.
Наверно, он сто раз пожалел, что именно я из людей короля был избран для присутствия на пожаре. Магнат даже не пытался скрыть досаду. На его раздраженное кривляние я не обратил внимания, сейчас важно одно – быстрей за Эльжбетой!
В Вавеле я первым делом нашел Яна Фирлея, он мирно дрыхнул прямо за пиршественным столом, обмакнув бороду в разлитое вино. На удивление быстро его глаза приобрели осмысленное выражение.
– Прекрати трясти меня, юнец!
– Пшепрашам, дело срочное, пан маршалок, – от волнения я перемешал польские и французские слова. – Требуется четверо надежных людей, лучше всего знающих Литву и не связанных с Радзивиллами.
Кратко объяснил цель погони. Но после тяжелой застольной ночи, когда часть стражи присоединилась к празднованию, удалось отобрать только троих в сносной форме. Получив их под свое начало, опрометью кинулся на второй этаж в королевскую нору, разбросав по сторонам как кегли дворян на посту у входа в апартаменты. Там удалось услышать окончание важного разговора.
– У меня тоже есть условие, ясновельможный пан, – заявил зевающий Генрих Радзивиллу Сиротке, с удовольствием озадачив противника после того, как в утро коронации сам был вынужден принять неприятные условия. Анжу сидел в кресле без туфель и занимался привычным делом – потягивал вино, левой рукой поглаживая борзую. – Вы не находите, что Ян Фирлей совершил непростительную ошибку? Нет, я не отказываюсь от обязательств. Но форма, в которой он мне навязал подписание своих цидулек, абсолютно неприемлема. Я не желаю видеть его в Вавеле ни дня.
– Но собрать Сейм, чтобы назначить нового коронного…
– Мне плевать, что там надумает ваш Сейм! Пан Николай, вы взрослый человек, решите проблему быстро и без формальностей. Я не сомневаюсь, вы также разочарованы его действиями прошлым утром.