– Значит, не шатайся по темным местам! Кстати, Луи, где же та дама, которую ты преследовал в марте? Сейчас бы не помешало свежее общество.
– Простите, я докладывал вам, сир, – я покорно склонил голову, от меня не ускользнул многозначительный взгляд Шико из-за спины: предупреждал же тебя… Да, предупреждал о самом очевидном, и мне все равно нужно как-то выкручиваться, тем более король раз за разом возвращался к расспросам об Эльжбете, будто пытался обнаружить противоречия в моей лжи. – Она приняла решение провести год траура по усопшему супругу в родительском доме, и я не смел помешать, иначе бы вдова досталась московитам.
Генриха раздевали лакеи, он сорвал на них зло от проигрыша, естественно, влетело и мне.
– Ты старательно служишь, де Бюсси, но от твоих стараний одни неприятности. Если бы не прикончил ее мужа, дама… Как ее? Да, Чарторыйская… Она была бы представлена ко двору и не устояла бы перед королевским обаянием. Согласись – какому-то маршалку не сравниться со мной.
– Вы правы, сир.
Не считая маленькой, практически совершенно пустячной детали. Если бы я не застрелил ясновельможного ублюдка, первой же пулей обезглавив отряд, нас с Шико давно бы грызли черви. Понятное дело, королю эта подробность была не интересна.
На следующий вечер он заявился в карточный зал и направил в сторону игрального стола, где я бесцеремонно засел с люблинскими поляками, долгий вопрошающий взгляд, мне же ничего не оставалось, как пожать плечами: бросить партнеров среди партии – не комильфо. Тем паче в компании со мной расположились именно шляхтичи, о корректном отношении к которым монарх так много и красочно рассуждал. Особенно вежлив я был с Сокульским и его двумя подручными. За столом расположились еще четверо панов, те не притронулись к картам, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, желают ли они мне успеха в игре. В общем, в этот вечер королю выпало обходиться без моей финансовой и моральной поддержки. Кто бы меня поддержал…
– Вам идет карта, пан Синицкий! – подбодрил я соперника на выигрыше пустячной ставки после серии неудач. – Ваш брат порадовался бы за вас, жаль, что его нет за столом.
Причина отсутствия брата проста до банальности – именно его я собственноручно заколол, защищаясь от нападения с булавой. Синицкий побагровел и подскочил, стул за ним с грохотом опрокинулся. Железная рука Сокульского стиснула его плечо.
– Садитесь! Не время!
Тон у десятского точь-в-точь как у хорошего собачника: к ноге, место! Лакей поднял стул, панская пятая точка снова опустилась на сиденье. Синицкий взвинчен настолько, что о какой-либо его сосредоточенности на игре можно было забыть. Фраза о плохих манерах другого усопшего, из числа сопровождавших Эльжбету, заставила взорваться пана Соколовского. И только Сокульский проявил железное самообладание. Его физиономия, будто вырубленная из гранита тупым топором, сохранила выражение «покер фейс», крепкие желтоватые зубы захватили кончик уса, кроме угрюмой мины на нем ничего не разглядеть. Ладно, и его чем-нибудь пробьем…
Ждал выходки с его стороны, провоцирующей ссору. Само собой, только повода для дуэли, причина скрестить клинки имелась у обоих. Но мои пикировки с его спутниками почему-то не устроили пана как повод. Какого же случая он ждал? Удара канделябром поперек рожи?
– Ставлю три злотых, – нервно провозгласил Синицкий. Демарш сопровождался выразительным взглядом в сторону соучастников: не перебивайте мою ставку, у меня верняк.
Мы начали партию с чуть более сложными правилами, это немецкий вариант бассета. Важны не только номинал и масть карты, но и сочетание трех карт, что напомнило весьма известную игру моей первой жизни. Комбинаций меньше, раздается пятьдесят шесть карт, к обычным добавлены рыцари. Колода заношена, уголки многократно загибались.
Синицкому сдали короля и рыцаря одной масти, одно из самых мощных сочетаний. Но у меня король, туз и рыцарь!
– Полагаю, вы блефуете, пан Синицкий. У вас палец дергается. Пять злотых!
Противник стиснул кулак, хоть наблюдение про палец – чистой воды экспромт и выдумка. На его морде промелькнула торжествующая улыбка.
– Панове позволят мне внести ставку? – пророкотал Сокульский.
Этот при волнении не краснел, а светлел, отчего на побледневшей обветренной коже лица проступил застарелый рубец у скулы.
По правилам ставить деньги на соперника, объявив пас, не допускается. Я не возразил, Соколовский – тем более, и десятский рявкнул:
– Десять злотых!
Давайте, давайте… Больше ставок нет? Сейчас подогрею.
– Рискну двенадцатью, пан Синицкий. Ваше слово?
Он засопел, ставку за него поддержал Соколовский. Все трое, уже не скрываясь, объединились против меня.
– Тридцать злотых!
Я называл суммы, уже для меня неподъемные. Что в загашнике у противников – не известно. Правильнее было бы высыпать золото на стол и прекращать ставки, когда запас иссяк, но среди благородной шляхты считается недостойным выражать недоверие.
Генрих бросил свои карты и просеменил к нашему столу, когда ставка превысила сотню злотых. Он сгорал от любопытства, но я прижал карты ладонями к столу, были не видны даже рубашки.
– Двести семьдесят пять!
Паны писали ставки на бумажке, чтоб не запутаться, кому и сколько достанется выигранных у меня денег.
– Боюсь, кому-то придется заложить ростовщикам Париж или Варшаву! – захохотал Шико.
Генрих, словно очнувшись после остроты шута, принял решение прекратить рост ставок, выплеснувшихся за все разумные пределы.
– Довольно, панове. Бассет – просто игра и развлечение, не нужно доводить партнеров до разорения. Вскрывайтесь!
Медленно и по одной Синицкий перевернул карты, едва сдерживая рвущееся торжество. При виде короля и рыцаря Соколовский расцвел, и даже на угловатом фасаде Сокульского проскочило нечто вроде ухмылки.
Мой выход.
– Поздравляю, панове! Вижу, вы действительно не блефовали. А я так ожидал, что скажете «пас». Ну, нет так нет. Придется вскрыться и мне.
Короткая немая сцена безжалостно прервалась королем:
– Браво, де Бюсси!
– Боюсь, радость преждевременна, сир. Я более чем сомневаюсь в платежеспособности ясновельможных, пять тысяч злотых – изрядная сумма.
Присутствие короля с Шико, похоже, только и сдержало проигравших, поляки были готовы растерзать меня, разорвать на куски, не сходя с места.
– При себе действительно нет, – процедил Сокульский, все еще не в силах поверить, что грандиозный и, казалось бы, верный выигрыш обернулся катастрофическим провалом. – Нам требуется некоторое время…
– Ну-ну, уважаемые, давайте отнесемся серьезно. Мне известно, что долговые тяжбы в Речи Посполитой затягиваются на годы. Поэтому, если у вас сохранилась честь, все, что в кошельках и карманах – бросайте на стол. Сейчас же зову нотариуса. Поместья, имения, что там у вас накоплено – идет в заклад.
– Такое оскорбление нужно смывать кровью! – проревел мой несостоявшийся (или будущий) убийца, Соколовский с Вишневским и прочее паньство принялись ему подвывать. – Как можно усомниться в слове благородного шляхтича?!
Редкое явление, Генрих принял сторону француза. Слишком велик был ущерб, понесенный им за карточным столом, мой реванш пролился ему бальзамом на душу.
Послали за нотариусом. Какой бы ни был мягкий король, его приглашение не принято игнорировать даже в полночь. Генриху я честно отсыпал сорок злотых, половину из немедленно отобранного у проигравших. Правда, часть суммы сложилась из перстней и кинжала с рубином в рукояти, но не беда, в качестве ставки в бассет королю пригодились и они. Ненадолго, конечно, снова сменив обладателей.
– Я заколю тебя как свинью! – просипел Сокульский, улучив момент, когда поблизости не наблюдалось никого из французов.
– Тем более я вынужден просить рассчитаться скорее. Встречи со мной часто оканчиваются смертью моих недругов, кто же будет погашать ваши долги?
– Я всегда рассчитываюсь по долгам! По любым! – Кулак, столь же брутальный, как и голова владельца, ударил по столешнице; само собой, после небывалой ставки всякая игра прекратилась.
– В самом деле? И что за грубость, где же ваши манеры… – Нацепив на лицо самую ласковую улыбку, чтоб Генрих со своего места оценил, насколько учтиво обхожусь с шляхтичами в щекотливых ситуациях, добавляю шепотом: – Посему совершенно не уверен в вашем благородстве. Польское быдло всегда остается быдлом, сколько бы поколений благородных предков ни было зарыто в землю.
В ручище люблинского стражника что-то треснуло. Наверно, под его стальными пальцами сейчас захрустело бы и чугунное ядро.
– Где и когда я получу удовлетворение?
– В отхожем месте у своей правой руки! – мерзко пошутил Шико, вынырнувший из-за спины Сокульского. – Король запретил дуэли французов с поляками, ибо шляхта быстро закончится. Задир много, а умеющих фехтовать – увы… Его величество также предупредил, чтобы мы не болтались по ночам за пределами Вавеля.
– Но если вы все же сумеете, заложив последние штаны, рассчитаться за карточный долг, я приму королевское поручение, требующее прогулок по темным, подозрительным закоулкам – как раз такие предпочитают бродячие псы и польская шляхта.
На самом деле я относился к полякам очень даже неплохо, пытался обучить Чеховского всему, что знал сам в области медицины, хоть это едва было возможно без нормального оборудования и антибиотиков. Да и среди паньства много приличных людей. Честно сказать – даже поболее, чем во французской свите короля. Но мои ненавистники – это гнойный нарыв, а гнойники необходимо вырезать. И я вынужден довести их до белого каления, опустившись до примитивных оскорблений, совершенно меня не красящих.
Вот только наметился замкнутый круг. С каждым отправленным в лучший мир подданным Речи Посполитой увеличивалось число людей, намеревающихся поквитаться со мной. Я был далек от суицидальной готовности Эльжбеты, способной умереть самой или похоронить себя заживо в монастыре, лишь бы не допустить другие смерти. Но и устраивать бойню не по мне, да я и не питал иллюзию неуязвимости, на моем пути однажды непременно возникнет более искусный поединщик.