Глава четвертаяМировая
Если верить Чеховскому, мой странный обморок длился около суток. Король приказал – коль не очнусь дня через два, можно отпевать и закапывать.
Потолок моей кельи в вавельской Иорданской башне кружился и колыхался в угоду капризам вестибулярного аппарата. Надо попробовать сесть…
Кисть правой руки была замотана белой повязкой, на ребре ладони отчетливо проступило темное пятно. Полотно провоняло дезинфицирующей самогонкой эскулапа. А по всему телу разлилась отчаянная слабость – руки и ноги едва слушались.
Подстриженные под горшок черные лохмы Чеховского, обычно уложенные с редкой для недворянства тщательностью, напоминали воронье гнездо. Наверно, он просидел в моей комнате с самого привоза бесчувственного тела… Потрясающе! За спиной эскулапа шмыгал носом Ясь.
– Вы бредили, сеньор. Говорили странные вещи.
Какие именно? О разведывательном задании на базе эскадрильи «Нормандия-Неман»? Ничего не помню. Провал в памяти был абсолютный.
– …Не просто странные, а на каком-то непонятном языке. Я ни слова не понял, сеньор де Бюсси.
– Помоги встать! И помоги вытащить ночной горшок…
Ясь, клявшийся в верности до гроба за излечение от аппендицита, кое-как исполнял обязанности лакея. По уровню умений он не догнал вороватого брата, который, в свою очередь, в подметки не годился покойнику Жаку, а до польской эпопеи я ругал здоровяка за нерасторопность. Впору было просить дозволения Генриха съездить во Францию – нанять слугу.
Хотя… В прошлой жизни у меня не было ни лакея, ни адъютанта. Переживем!
Тяжелые ноги, будто чужие (а они и правда чужие!) с усилием втиснулись в узкие серые шоссы. Ботфорты сопротивлялись, как непослушные домашние животные, коричневый колет выскальзывал из рук. Сабля была слишком тяжела, чтобы служить аксессуаром костюма; надеюсь, кто-нибудь вытер ее пучком травы от крови Сокульского, но если не чищена – наверняка подернулась ржавчиной. Шпага на месте – в ножнах, те в стенных крюках. Вспомнил, что клинок выступает за гарду всего на три-четыре пальца, он обломан от страшного удара саблей. Ограничился кинжалом.
В коридоре замка первым попался Шико. Но вместо радости от моего выздоровления тот окинул меня странным долгим взглядом.
– Что стряслось, дружище?
– Ты еще спрашиваешь… Король в безумном гневе.
То есть мне лучше было не возвращаться в мир живых.
– Есть такой народ на Востоке – японцы, слышал, Шико? Князь у них вправе приказать воину покончить с жизнью, и тот выпускает себе кишки наружу. Считаешь, Анжу способен на что-то подобное?
Шут оглянулся, похоже – в опасении, что наш разговор подслушают. Я теперь стал прокаженный, со мной уже перекинуться парой слов опасно?
– Луи, не выходи из комнаты. Подговорю короля подписать тебе назначение куда-то на окраину. Слышишь меня? Сгинь!
Его словно ветром унесло, я возвратился к себе – обдумать ситуацию.
Назначение вне Кракова? Согласен на Смоляны! На любую должность. Но вряд ли…
Хуже другое. Ночь дуэли еще увеличила число моих врагов. Опальный и вдалеке от дворца, ослабевший, я буду практически обречен. Придется проигнорировать и совет Шико, и непосредственную опасность.
Что делает агент-нелегал, работающий на холоде, если предчувствует раскрытие и свою гибель? Когда нет возможности бежать, в качестве одного из вариантов решения проблемы он превращается в двойного агента. Это само по себе не означает предательства по отношению к пославшей его разведке, если поставить руководство в известность о вынужденном маневре, и помогает продлить жизнь, но чрезвычайно ее усложняет.
Облаченный в хламиду с капюшоном, отчего выглядел, наверно, как бродячий монах или паломник к святым местам, в конюшне я прошаркал мимо радостно заржавшей Матильды, лишь ласково потрепав пальцами ее теплые ноздри. Выбранный мной кабыздох соответствовал хламиде своим унылым видом, под одеждой у меня только кинжал и один пистолет.
Выехав из дворца через ворота Вазов, я по мосту перебрался на противоположный берег Вислы. Так, не привлекая особого внимания и сражаясь с поминутными приступами слабости, покинул Краков, чтобы к вечеру доехать до загородной резиденции Радзивилла Сиротки, главной после устроенного им пожара в особняке близ Флорианских ворот.
За периметром краковских городских стен места предостаточно, его хватило для целого поместья, центральная усадьба была окружена каменной оградой, от войска она вряд ли поможет отбиться, но от непрошеных гостей спасала.
Двое стражников у въездных ворот устроили форменный допрос. Вроде и у подножия власти они, а лица настороженные – вдруг приезжий босяк и вправду шляхтич, по обычаям Речи Посполитой даже безземельный, наиболее захудалый из них, вправе бросить вызов самому Радзивиллу. Коль родовитый пожалуется хозяину, что с ним обошлись непочтительно, владыка непременно займет сторону члена своей касты.
– Прошу пана обождать.
Старший метнулся внутрь с докладом, младший, вооруженный фузеей и саблей, остался сверлить меня глазами. Я не мог дознаться заранее – на месте ли магнат, здесь же не позвонить по телефону, дома ли владелец усадьбы, приходилось тащиться наобум. На шпиле самой высокой башенки трепыхался штандарт радзивилловских цветов. Наверно, означал, что хозяин здесь.
Сравнительно скоро, не начало даже смеркаться, как я уже был приглашен внутрь и сидел на низком диванчике в восточном стиле, напротив меня полыхал огонь в камине – не для обогрева, а для уюта, вокруг принялись хлопотать лакеи, сооружая ужин. Николай Радзивилл вышел к визитеру, основательно хромая, и после сухого приветствия потянулся к огню.
В феврале мы общались по-французски. Теперь я достаточно хорошо освоил польский.
– Подагра, будь она неладна! Суставы ломит… – начал Радзивилл.
– Болезнь королей, я знаю. Могу дать пару советов, если только вам они придутся по вкусу.
– Любое лечение неприятно… Только не говорите про пиявки!
Сиротка устроился в кресле в двух шагах от камина.
– Пиявки не помогут. Вашу боль облегчает тепло? Тогда хороша сауна, а еще лучше – баня а-ля рюсс. Мой медикус Чеховский ее практикует.
– Наслышан. Одно из королевских безбожных развлечений.
– В банной процедуре нет ничего божьего или безбожного, это просто естественно, как еда и отправление надобностей. Если Господь дал нам тело по своему образу и подобию, должны же мы заботиться о теле хотя бы из уважения к Создателю? Поэтому я, добрый католик, не разделяю идеи об умерщвлении плоти.
Магнат махнул изнеженной ручкой, словно отгоняя наваждение.
– Модный аргумент для любителей плотских утех… Впрочем, я тоже не безгрешен. Но вы, сеньор де Бюсси, выглядите еще хуже. Что же привело вас в мой дом?
– Желание прекратить вражду с отпрысками семейств, где есть погибшие от моей шпаги. Предложить вам свою руку.
Сиротка задумчиво потер колено, видно – приступ подагры охватил несколько его суставов.
– Еще большей неожиданностью, сеньор, для меня стало бы предложение вашей шпаги. Радзивиллам служат тысячи польских и литовских шляхтичей, но француза пока ни одного. Правда, шпаги у вас нет, ее обломал Сокульский.
Прозвучало так, будто «обломал рога». А что я победил на дуэли, не считается?
– Заверяю – не радуюсь его кончине. Он был достойный пан. У меня десятки свидетелей – я выразил сожаление о резких словах и заявил, что не желаю его смерти, посему отказываюсь от мести за попытку убить меня в Люблине. Сокульский не внял и поплатился.
– Вы невероятные люди, французы! Ни Хенрик, ни его придворные – никто даже не пытается уразуметь, как здесь все устроено, как сложилось веками, – печально промолвил Радзивилл, и я не понял, чего больше было его в словах – упрека французам или просто сожаления. – Обратите внимание, де Бюсси, никто вас не преследовал за расстрел достойных людей у Лодзи. В Кракове целый замок у Чарторыйских, здесь проживает глава их фамилии, но никто не пытался мстить за маршалка. Подвергшись нападению под Лодзью, вы оборонялись, верно? И если бы после выздоровления Огинского вызвали его на поединок, считая себя униженным в той эскападе, и убили его, симпатии шляхты были бы на стороне нашего пана, но вам бы и это сошло с рук без последствий.
– Что же изменилось после Люблина? Я всего лишь выполнял ваш наказ – освободить вдову из лап похитителей! – я кратко пересказал события той ночи, включая фразу первого из убиенных мной Сокульских, когда он требовал бросить оружие, обещая отпустить бедного Жака, но не меня. – Я снова был в меньшинстве, снова защищался от вероломного нападения!
Кислая мина на лице литовца, скорее всего, означала: здесь словами делу не поможешь.
– Во-первых, де Бюсси, лично вам никто оружием не угрожал. Сокульский был обязан объяснить про необходимость замять эту историю без скандала. Вы ему просто не дали времени, начав пальбу без разбора…
– Тогда и вы учтите, пан Николай, шляхте тоже не понять французов. Жак мне – соотечественник, для Сокульского он – просто быдло, разменная монета. Его он убил только ради демонстрации силы, словно веточку саблей срубил, показав остроту заточки. Но я – господин Жака, обязан вступиться, а если не смог защитить, должен отомстить, чтобы другим неповадно было.
Он разразился смехом, вновь ухватившись ладонью за больное колено, потревоженное встряской.
– Говорите за себя, де Бюсси! Ваш Хенрик в гневе от того, что француз осмелился защитить собственную жизнь, погубив на дуэли посполитого подданного. Никогда не поверю, что он прикажет мстить за вас, если что-то случится.
– Я не вправе обсуждать решения короля…
– Вот это правильно. Есть и во-вторых. Среди шляхты история ночного побоища распространилась совершенно в ином свете. Вы, желая сохранить вдову для своих альковных игрищ, перебили сопровождение, включая двух моих доверенных панов, и увезли ее. Возможно, продали московским татарам.
Попадись мне на глаза тот мерзкий кучер, шкуру с него спущу! Порву! Что он наплел… Или Чеховский? Но тот был далеко от места драки. Зенона, еще одного живого свидетеля, днем с огнем не сыскать. Тарас? Его не спросишь. Я в который раз перебрал очевидцев и снова не нашел ответа. Да, замкнутый круг… И он сжимался, острыми кольями внутрь, я стоял в центре и соображал, что предложить Радзивиллу мне нечего. О том, что происходит на Вавельском холме, он был вполне осведомлен, там прислуга местная, со времен Сигизмунда, сложно что-то утаить. Догадался о моей предстоящей опале. Что же, от обороны пора переходить к нападению.