аренёк, способный тряхануть шахматный трон. Способный дать просраться высоколобым шахматным пердунам! Крутой! Не иголка в стоге сена! Это – Шабани Борш!
– Правильно! – воскликнули почти в один голос два гроссмейстера, три тренера и премьер-министр.
Все зааплодировали.
– Конечно! – закивал, улыбаясь, Президент. – Я не открыл Америку, парни! Вы все знаете нашего Шабани. Он идёт семимильными шагами. Он – великан! Новый Бёльторн! Стал гроссмейстером в пятнадцать лет! Сейчас ему всего семнадцать. Это лучший возраст для покорения шахматного Эвереста!
Все снова зааплодировали. Президент кивал, обводя всех одобрительным взглядом.
– Давайте же поможем парню, как в своё время помогли Валерии. Господа тренеры!
Все четверо встали.
– Я поручаю вам дело государственной важности. Через пять с половиной месяцев состоится решающий турнир в Рио. Два победителя автоматически попадают в турнир претендентов. Чтобы попасть на турнир, Борш должен увеличить свой рейтинг почти на тысячу единиц. Это суперзадача! Крутая! Он должен успеть сыграть в трёх турнирах и выиграть их. Непременно! А вы должны помочь ему.
– Мы сделаем всё, что в наших силах, господин президент! – ответил Борис, самый старший из тренеров.
– Вы должны сделать и всё невозможное. Гамбит вепря должен засиять по-новому! Другого пути нет, господа! Обосраться вы не имеете права!
– Не обосрёмся, господин Президент! – громко ответил Иван. – Шабани играет здорово.
– Заиграет ещё лучше! – добавил Хусейн.
– Он на взлёте, сможет! – закивал Слободан.
– Мы вас не подведём, господин президент, – серьёзно произнёс гроссмейстер Замир. – Поделимся с Шабани нашим мозговым жирком.
Все рассмеялись.
– Отлично, парни! Другого ответа я не ждал. По финансам – у вас будет открытый счёт в национальном банке, приглашайте иностранцев, компьютерщиков, аналитиков, магов, хренагов – кого захотите. Начинайте работать с завтрашнего дня. Генерал Глобо и полковник Шешен!
Оба встали.
– Я приказываю службе госбезопасности сделать всё возможное и невозможное, чтобы Ша-бани Борш попал на турнир в Рио.
– Мы исполним ваше приказание, господин президент, – ответил худощавый седовласый Глобо.
– Господин президент, мы так любим шахматы, что просто не можем не исполнить вашего приказа! – с улыбкой произнёс круглолицый полноватый Шешен.
– Прекрасно! – Президент ударил кулаком по столу. – Садитесь.
Они опустились на свои места.
– Прокуратура! – произнёс Президент, и генеральный прокурор встал.
– Славой, ты сам мастер шахмат, играешь круто, лучше меня и генерала Глобо, вместе взятых. Я приказываю тебе незамедлительно обеспечить правовую поддержку этому государственному проекту.
– Слушаюсь, господин президент, – кивнул тот.
– Все саботажники, головотяпы и мудаки, вставляющие палки нам в колёса, должны быть незамедлительно арестованы и преданы суду. Без пощады и промедления! Генерал Короман!
Министр внутренних дел встал.
– Надеюсь, в наших тюрьмах и горном лагере ещё найдутся свободные нары после путча?
– Если не найдутся, путчисты потеснятся, будут спать по двое! – ответил министр, и все одобрительно засмеялись.
– Благодарю вас, садитесь.
Президент выждал паузу и продолжил уже более спокойно.
– Господа, я не стал тут рассусоливать, зачем и почему нам сейчас так нужен новый шахматный король. Вы все умные государственные мужи, всё и так понимаете. Толочь воду в ступе смысла нет. И времени нет. Счёт идёт на дни. Как только корона будет нашей, молот санкций треснет. Это как дважды два. А потом и вовсе развалится. Они обосрутся, а мы победим!
Все зааплодировали, послышались одобрительные выкрики, но Президент поднял руку, и всё стихло.
– Дорогие мои, я рад, что мы по-прежнему понимаем друг друга, иначе и быть не может. После каждого заседания я приглашал вас на традиционный шахматный ужин, но сегодня я нарушу эту традицию. Не те времена. Не до пиршеств! Надо работать, бороться и побеждать, а потом будем праздновать и пировать. Следующий ужин мы устроим сразу после завершения турнира в Рио, если, конечно, Шабани победит и выйдет в турнир претендентов. Я очень, очень и очень на это надеюсь. Тогда мы выпьем шампанского и отпразднуем нашу победу по полной. А потом, когда он возьмёт корону, отпразднуем это всей страной. Уж кто-кто, а мы умеем праздновать! Умеем…
Он помолчал.
И вдруг сжал кулаки и стукнул ими по столу:
– Дубина Лёвога!
Все ответно стукнули своими кулаками по столу:
– Дубина Лёвога!
Президент стукнул ещё раз:
– Помоги нам!
Все снова стукнули:
– Помоги нам!
Президент стукнул:
– Сокрушить врагов!
Ему отвечали:
– Сокрушить врагов!
– Проломить стены!
– Проломить стены!
– Одержать победу!
– Одержать победу!
Он замер, подняв кулаки над столом, и заговорил быстро, прикрыв глаза:
– Победить, разбить, опрокинуть, раздавить, размозжить, раскрошить, распылить, развеять. И позабыть навсегда!
– И позабыть навсегда! – ответили все хором.
Президент замолчал, потом пробормотал:
– Масляная дубина делает всё правильно, масло сочится, время идёт.
Все ответили хором:
– Масляная дубина делает всё правильно, масло сочится, время идёт.
Президент положил руки на стол, вздохнул, помолчал.
Затем обвёл всех присутствующих взглядом своих волевых глаз:
– Если же Шабани Борш не победит, мне придётся распустить этот Большой Шахматный Совет к чёртовой матери.
Он встал и молча поклонился. Все застучали костяшками пальцев по столу.
Президент покинул зал.
Ужин был подан Президенту в его лиловую столовую. Стены круглого зала были обтянуты лиловым шёлком и увешаны картинами XIX века, изображающими сцены охоты; огромная хрустальная люстра освещала зал и потолок, расписанный облаками с возлежащей на них Дианой.
Президент восседал за единственным столом, накрытым лиловой, расшитой и убранной цветами скатертью, сервированным золотой посудой, мейсенским фарфором и хрусталём. Тихо звучала барочная музыка. Трое слуг в фиолетовых ливреях прислуживали Президенту.
Сначала был подан мозг Валерии. Фарфоровое блюдо с обжаренными в кукурузной муке пластинами мозга поставили на стол, слуга сбрызнул их лимоном и слегка покрутил над ними деревянной перечной мельницей. Другой слуга традиционно наполнил хрустальную рюмку Президента украинской перцовой водкой. Президент подцепил золотой вилкой пластину мозга, положил на слегка поджаренный ржаной хлеб, выпил рюмку перцовки, произнёс: “Хой!” – и захрустел хлебом с мозгом, переведя взгляд за окно. Дворцовый парк уже погрузился в темноту, но некоторые старые деревья стояли красиво подсвеченные. Закончив жевать, Президент сделал знак слуге. Тот наполнил рюмку польской зубровкой. Под неё президент съел второй хрустящий тост с жареным мозгом. Слуга наполнил бокал белым рейнским вином. И на маленькой золотой тарелке подали уши Валерии, зажаренные до хруста. Президент отпил вина, взял китайские костяные палочки, ущепил ими ухо, поднёс к глазам, рассмотрел и произнёс:
– Уши даны человеку, чтобы внимать.
В ухе виднелась маленькая бриллиантовая серёжка и три штифта пирсинга. Президент отправил ухо в рот, захрустел им, запивая вином. Выплюнул серёжку и штифты в салфетку. Так же он поступил и со вторым ухом, в котором не было ни серёжки, ни пирсинга.
Затем был подан суп из щёк, губ и языка Валерии, а под него – белое вино из долины Роны. Президент неторопливо ел суп, запивая вином и поглядывая на подсвеченные деревья. После супа подали стейк из печени Валерии с яблочным пюре и свекольным хреном. Под него Президент выпил бокал своего красного вина из винограда, выросшего на горном склоне рядом с его родовой деревней.
Традиционно отказавшись от десерта (карамелизованная грудь Валерии, наполненная мороженым), выпив после еды для осадки маленькую рюмку ракии, Президент вытер свои масляные, раскрасневшиеся от сытного обеда губы лиловой салфеткой, встал и вышел из столовой.
Сугроб
Тодд был большой и громкий. В нём всё было большое и сразу громко заявляющее о себе: рост (2,04), лицо (белое, с россыпью рыжих веснушек, тяжёлым подбородком, толстыми очками, мутно-голубыми глазами, мясистыми, всегда полуоткрытыми влажными губами), голова (рыже-вихрастая, массивная, с выпуклым лбом и тяжёлыми мочками ушей), руки (длинные, с угрожающе толстыми локтями, с огромными, тоже веснушчатыми пальцами), ноги, вернее – ножищи в замшевых ботинках чудовищного размера. У этих ножищ, точнее, у пальцев ног было тоже громкое выражение, как заметила Маша в их первую ночь. Она с детства поняла, что у пальцев человеческих ног есть, как и у лиц, своё выражение. У пальцев рук – нет, а у ног – есть! Поэтому все и прячут эти пальцы в носки. Белые гигантские пальцы ног Тодда, с выпуклыми розовыми ногтями, слегка покрытые рыжими волосами, тоже были громкими, особенно средние пальцы, громогласно лезущие вперёд.
А уж голос Тодда… Он гремел в двухкомнатной советской квартирке Машиных родителей так, что замирали соседи за нетолстыми стенами. Хотя это был и не бас, а просто высокий голос, часто срывающийся на фальцет. Бабушкины вазы звенели от него.
Но самой громкой была улыбка Тодда. Когда его влажные губищи расползались, обнажая белые, оччччень здоровые зубы и мясистые десны, пространство вокруг словно раздвигалось, наполняясь чем-то новым, иностранным, и советские люди со своими вечными страхами и опасениями цепенели от этой громкой демонстрации чужой свободы.
– Не хохочи, это признак глупости! – учили Машу в семье и школе.
А Тодд хохотал, брызжа слюной и откидывая назад свою рыжую голову, хохотал так, что мама с папой неловко переглядывались. Но уж глупым он точно не был: его в очередной раз наняли в качестве переводчика для сделки по продаже партии высокоточных американских металлорежущих станков. Сделка завершилась удачно, босс с юристом и секретаршей сходили в Большой театр на “Лебединое озеро” и улетели к себе в Детройт, а Тодд остался на неделю, “чтобы посмотреть Москву”, в которой он был впервые. Друг его друга-слависта, живущий в Москве и пишущий репортажи для американской прессы, уехал с женой в путешествие по Сибири, оставив Тодду пустую квартиру в доме для иностранцев на Кутузовском проспекте. В Ленинграде Тодд бывал неоднократно: восемь раз – переводчиком на таких же сделках и дважды – студентом, когда учился на филфаке Стэнфорда. А в Москве – ни разу.