– А может, обойдётся, доктор? – Мать сделала умоляющее лицо.
– Не обойдётся.
– Да полежит, пройдёт, – предположил хмуро стоящий рядом отец.
– Само не пройдёт. Она сознание теряет. С инфекцией не шутят. Осложнения могут быть, потом жалеть будет.
Машу повезли в Боткинскую больницу. В машине скорой помощи она дважды теряла сознание. В приёмном отделении её переложили на каталку и отвезли не в инфекционное, а сразу в реанимационное отделение, в зал, где лежало четверо тяжелобольных.
Хотя Машу уже больше не рвало, ей сделали промывание желудка, поставили капельницу. Вставляя ей мочевой катетер, медсестра заметила ниже зелёную нитку. Ей показалось, что та привязана к волосикам.
“Молодежь хиппует! – усмехнулась она. – Скоро бусы на письки начнут вешать…”
Отцу, приехавшему вместе с Машей, реаниматолог посоветовал ехать домой, а утром позвонить.
– Прокапаем, проколем, к утру станет лучше, не волнуйтесь. У вашей дочки здоровый организм.
Отец уехал.
Покатилась угрюмая, сосредоточенно-суетливая ночь реанимационного зала. Больных ввозили, увозили. Умер старик-сердечник. Потом ещё один больной с разрушенной алкоголем печенью. Маша лежала в забытьи под капельницей. Приходя в себя, вспоминала всё. Обрывочные мысли роились в сознании:
“…угораздило… вот угораздило… Тодд будет смеяться… так ты меня решила встретить, милая невеста тили-тили-тесто… you know… он летит уже… нет ещё… который час-то… почему такая слабость, господи… какие же сильные микробы… живут ведь себе в тефтелях с рисом… или в салате… в интернате… Ленка выросла в интернате… на биокарбонате… на Арбате… на шпагате… Маринка легко садится на шпагат… я так не могу… надо, Маша… заняться собой… танцы быстрые – это хорошо… крепкое тело… Тодду понравится… поправлюсь и станцую ему рок-н-ролл… милый Тоддик, прости дуру, прости… мы с тобой в загсе станцуем вместе… всем назло… как если повезло… и увезло… какого хера они меня сюда привезли… я бы дома отлежалась…”
Она теряла и теряла сознание. Кожа её посерела, лицо осунулось, нос заострился. Под утро подскочила температура до сорока и началась лихорадка. Реаниматологи обступили Машу. Старший врач щёлкнул пальцем пустой мочеприёмник:
– Анурия. Мочи нет совсем.
– Смотри, пятна на руках пошли.
– Петехия. Для пищевого всё это… как-то слишком круто.
Второй врач глянул в анкету Маши:
– Хроники нет, сердце, почки в норме.
– Здоровая девка. А? В чём дело? А?
– Миш, мы вкололи ей всё, что могли.
– Пульс еле прощупывается.
– Давление 70 на 40.
Запищал индикатор монитора ЭКГ.
– Она уходит, Миша! Сердце останавливается.
– Дефибриллятор, живо! Массаж!
Маше стали делать массаж, давя на грудину. Санитар подвёз столик с дефибриллятором. К посеревшей, покрывшейся синеватыми пятнами грудине приставили круглые электроды, дали разряд. Тело её дёрнулось. Сердце затрепетало, но снова стало угасать. Дали ещё разряд, ещё и ещё. И ещё. И ещё. И ещё.
Машино сердце останавливалось.
– Она уходит. Наташа, адреналин в сердце!
Сестра насадила на шприц страшной длины иглу.
– Полкуба на физрастворе.
– Да знаем… – пропела медсестра.
– Русалка ты наша! – Старший врач шлёпнул её по заду.
Сестра передала ему наполненный шприц. Прощупав рёбра Маши, он нашёл место, умело ввёл всю иглу, сделал укол. По Машиному тело пошли судороги. Врач вытянул иглу. Делали и делали массаж, меняясь. Маша дёргалась. Дрожь стала мелкой, словно на Машу полился невидимый сильный дождь. Пальцы ног её, у которых, как она давным-давно заметила, была “очень ехидная улыбочка”, задрожали мелкой дрожью. И перестали.
Машино сердце остановилось.
В это мгновенье в зоне регистрации пассажиров нью-йоркского аэропорта JFK широко шагающий, везущий за собой два чемодана подарков Тодд остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Эта стена сбила его. И он, как большое дерево, со всего своего роста обрушился на светлый гладкий пол. Очки слетели, далеко поехали по полу. Тодда обступили. Он был одет в длинную дублёнку с красным кашемировым шарфом; русская шапка-ушанка скатилась с его рыжей головы. Тело Тодда стало дёргаться. Решив, что это приступ эпилепсии, ему стали помогать, подложили шапку под голову, стали разжимать зубы. Но они и не сжимались, рот его, как и всегда, был полуоткрыт. По телу прошли судороги, и оно стало скручиваться вокруг своей оси, словно кто-то невидимый огромными руками взял Тодда за голову и ноги и стал выжимать, как мокрое бельё.
Дублёнка, шарф, плотные шерстяные брюки – всё стало скручиваться вместе с телом, пошло складками. Это было так необычно, что помогающие ему люди отпрянули. Тодда крутило вокруг оси. Руки его заплелись вокруг тела, ноги скручивались, из-под брюк показались полосатые носки. Тодд не издавал никаких звуков, глаза его были открыты. Подоспевшая бригада скорой помощи засуетилась вокруг него, но потом с ужасом отпрянула: Тодда скручивало, скручивало. Дубленка заскрипела и стала лопаться. Его подняли, положили на каталку и повезли. Его продолжало скручивать по дороге к машине скорой помощи. Продолжало скручивать и в самой машине. Сидевшие рядом врач и санитар с ужасом смотрели на это невероятное явление.
После остановки Машиного сердца старший врач реанимационной бригады раздражённо сплюнул воздухом, отошёл в сторону, достал из кармана пачку сигарет:
– Третий труп за смену. Классно работаем, чуваки!
Они стали решать, кому звонить родственникам и сообщить о смерти. Скоро наступала пересменка. Должна была прийти другая бригада, а с ней и завотделением. Решили подождать, чтобы он сам отзвонился родителям Маши.
И пошли в курилку.
Вернувшись, оформили сопроводительный лист для морга, тело Маши хотели накрыть, чтобы отвезти в морг. Но вдруг с этим посеревшим, покрывшимся венозными пятнами телом стало происходить что-то необычное. Оно стало пухнуть, словно его кто-то накачивал воздухом. Сестра с простынёй в руках и санитар, взявшийся уже за ручки каталки, замерли. Тело пухло, одновременно багровея.
– Эт чо такое? – пробормотала сестра.
Подошли врачи. Труп Маши наливался багровым, увеличиваясь. Врачи засуетились вокруг. Тело пухло. Никто из медиков не видел раньше ничего подобного. Они вызвали дежурного главврача больницы. Тот пришёл, глянул. И распорядился отвезти тело в свободный бокс до прихода начальства. Так и сделали.
Что же дальше случилось с телами Маши и Тодда? Они росли, увеличивались. Одно – в московской Боткинской больнице, другое – в Jamaica Hospital, что неподалёку от нью-йоркского аэропорта JFK. Машино тело распухло, побагровело, руки, ноги, голова – всё довольно быстро стало одной багровой массой, упругой, как резина; увеличиваясь, это приобретало сперва овальную форму, потом стало округляться; на теле образовались поры, из которых стал выделяться специфический, ни на что не похожий запах, сопровождаемый еле слышным звуком, напоминающим слабый, прерывистый выдох. Эти отдельные звуки, проистекающие из образующихся пор, слились в общий безумно странный хор, словно прерывисто выдыхали десятки людей. Кровать-каталка, не выдержав веса этого тела, рухнула под ним.
Тело Тодда скручивалось, увеличиваясь. Одежда на нём полопалась и отвалилась. Тело было белого цвета, с вкраплениями мелких рыжеватых пятен, которые от скручивания превратились в узкие полоски; ноги, руки закручивались вокруг растущего в длину и в ширину тела, слипшись с ним; голова тоже скручивалась, черты лица расплылись, рыжие волосы отпали; во время скручивания тело Тодда поскрипывало. Как и тело Маши, оно стало упругим, как бы резиновым.
В обеих больницах у тел взяли кусочки на биопсию. Быстрый анализ показал, что молекулы белков, аминокислот и углеводов непрерывно перестраиваются, тела обезвоживаются. Тела стали затвердевать, теряя прежнюю упругость, на ощупь уже напоминая пластик. Когда тело Тодда проломило стену, в госпитале была объявлена эвакуация. Тяжелеющее тело с трудом вынесли из госпиталя, погрузили на платформу, и грузовик в сопровождении медиков и полиции отвез его в бруклинский Форт Гамильтон.
Тело Маши из больницы изъяли сотрудники КГБ и отвезли в свой подмосковный исследовательский центр. Родителям сообщили, что их дочь умерла от отравления неизвестным веществом и её тело изъято из больницы для проведения исследований. На вопросы отца, когда им вернут тело, ему ответили, что после исследований тело будет кремировано и им вернут прах. Через пару недель сотрудник КГБ привёз им домой урну с обыкновенной древесной золой. Её и похоронили на Востряковском кладбище.
С родителями Тодда общались сотрудники ЦРУ, сообщившие им, что их сын в аэропорту был отравлен неизвестным веществом, по всей вероятности советского производства, и тело его находится на исследовании. Также было сказано, что в результате воздействия этого вещества тело потеряло антропоморфный облик, поэтому после исследований часть его будет кремирована и прах отдан родителям. Родители поведали сотрудникам, что сын летел в Москву, чтобы жениться на русской. Вскоре они получили запаянную урну с “прахом сына”.
С телами между тем происходили дальнейшие метаморфозы: они постепенно росли, но всё медленнее и медленнее, – и затвердевали. То, что было Машей, стало тёмно-красным шаром с круглыми порами; то, что было Тоддом, – вытянутым цилиндром молочного цвета, с узкими рыжеватыми складками. Химический, бактериологический и радиационный анализы этих образований не дали никаких результатов, кроме одного: неизвестное науке явление. По молекулярной структуре оба объекта всё больше напоминали ископаемые минералы: шар – гранит с примесями базальта, перлита, кремния и кварца; цилиндр – нефрит с вкраплениями мрамора, родонита, цитрина и опала.
В исследовательском центре КГБ объект Ш81 под кодовым названием “Пористая Маша” был помещён сперва в подземное хранилище, но позже – в специальный ангар, где он медленно рос; из круглых пор по-прежнему раздавались “выдохи”, сливаясь в непрерывный слабый хор, словно тысячи спящих людей выдыхали во сне. В ЦРУ вытянутый цилиндр NNNN, напоминающий лежащую мраморную колонну и прозванный сотрудниками “Скрученный Тодд”, находился в авиационном ангаре на одном из военных аэродромов. Он по-прежнему издавал скрипящие звуки, но всё реже. Радиационно и токсикологически оба объекта были безопасны.