Какие же выводы делает отсюда Маркион?
1. Евангелие, которое подразумевает Павел, должно быть свободно от иудаизма, т. е. не только не иметь никаких связей с Ветхим Заветом, но враждебно ему противостоять; и наоборот, всё, что выказывает такие связи, не является христианским.
2. Послания апостола Павла тоже были искажены, так как в них проглядывает зависимость от Ветхого Завета. Они не свободны от иудаизма и нуждаются в очищении.
3. Послания апостола Павла говорят о том, что главной пружиной апостольской эпохи была борьба иудеохристиан против истинного, т. е. павловского Евангелия. Себя Маркион рассматривал как продолжателя дела Павла.
4. «Ложных апостолов» Маркион определил, исходя из «Послания к Галатам» и второго «Послания к Коринфянам» (2 Кор 11: 13-15: «Ибо таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых. И неудивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды»).
5. Апостол Павел рассматривается Маркионом как призванный Христом апостол, к которому Евангелие пришло не через людское посредство: Павел был признан Христом с тем, чтобы противодействовать ложной проповеди. Значит, существует Евангелие, которое не написано человеком, а прямо сообщено Христом.
Маркион убеждён, что в силу этого у христианства должно быть собственное Священное Писание, аутентичное письменное Евангелие. Ввиду отказа от Ветхого Завета и ненадёжности находящихся в обращении христианских текстов, это аутентичное Евангелие надлежало воссоздать самому Маркиону. И ему суждено быть единственным. Между Христом и христианином не останется никого (кроме Маркиона). Четыре Евангелия — это скандал, это временное явление, порождённое упадком христианства. Упадок может быть преодолён благодаря содействию Христа. Христос не допустил утраты своего Евангелия и открыл его Павлу.
Но как относиться к существующим Евангелиям? Какое из четырёх наиболее авторитетных Евангелий — аутентичное? Прежде всего Маркион констатировал, что никто из 12 апостолов сам ничего не писал. Тем самым имена евангелистов «Матфей» и «Иоанн» были низведены им до уровня грубой и неловкой подлежи. Но подделаны были не только имена, переписчиками из иудеохристианской среды подделаны и сами Евангелия. Маркион перепроверил все четыре Евангелия: три — от Матфея, от Марка, от Иоанна — он признал фальсифицированными, а одно — от Луки — только искажённым, подобно посланиям Павла. В противном случае Евангелие истины попросту бы погибло. Таким образом, в качестве базового Маркион выбрал третье Евангелие, которое «иудаистское предание» ложно назвало «Евангелием от Луки».
Свой выбор Маркион обосновал в трактате «Антитезы», но, к сожалению, среди сохранившихся фрагментов трактата это объяснение отсутствует. Кое–что прямо вытекает из его общей позиции. По преданию, «Евангелие от Матфея» возникло на основе собранных и сведённых воедино евангелистом логиев и притч Иисуса, рассказов о нём, сохранённых первохристианской общиной в Иерусалиме, твёрдо стоявшей на почве иудаизма, исполнения Закона. Поэтому Маркион не мог остановиться на «Евангелии от Матфея». В четвёртом «Евангелии от Иоанна» крайне несимпатичными Маркиону должны были показаться пролог, эпизод со свадьбой в Кане Галилейской, а также вся навеянная поздним иудаизмом мистика. Что касается Марка, то в плюс ему Маркион мог бы поставить то, что он не предлагает мифологических историй о детстве и отрочестве Иисуса, подобно другим евангелистам. Однако речи Иисуса в «Евангелии от Марка», на взыскательный вкус субтильного Маркиона, выглядели слишком убого.
У Луки же Маркиону должны были особо импонировать его языческое происхождение и аскетические приверженности, но его повествование о рождении и детстве Иисуса определённо казалось Маркиону чудовищной нелепицей. И если Маркион выбрал в качестве своего прото-Евангелия именно «Евангелие от Луки», то свою роль тут могло также сыграть одно важное биографическое обстоятельство: по всей вероятности, «Евангелие от Луки» было первым из Евангелий, попавшим в провинцию Вифиния и Понт, и первым, которое прочитал Маркион. Может быть, в понтийские годы оно было его единственным Евангелием, и он не захотел с ним расставаться и в зрелые годы?
Коль скоро истинное Евангелие и послание Павла были искажены, то первоочередной задачей последователей Иисуса становилось их освобождение от этих искажений. При этом Маркион мыслил это освобождение не как нововведение, инновацию, т. е. замену «Евангелия от Луки» и посланий Павла чем–то новым, а как восстановление, реставрацию, реституцию. В этом состояло его реформаторское сознание, и маркионитская церковь превозносила его как «реставратора». «Однако, берясь за эту задачу, он не полагался ни на божественное откровение, ни на особые инструкции, ни на поддержку Святош Духа; не как энтузиаст взялся он за её исполнение, но, опираясь на внутренние основания, он применил к этой задаче средства филологии»[38]. Следует учитывать, что до начала поры цветения христианской филологии в Александрии, связанной с именами Климента и Оригена, оставалось ещё более полувека.
Понятно, что при таком квазиэмпирическом истолковании своей роли Маркион не склонен был претендовать на абсолютную верность своих правок. Что же касается характера самих правок, то среди них преобладали вычёркивания тех мест в текстах, где он находил иудаистские влияния; исправления отдельных слов, которые, по его мнению, не разобрали переписчики; в редких случаях он позволял себе нечто вписывать, добавлять в тексты для их «большей понятности». Руководствовался ли Маркион некими принципами в своей работе над «Евангелием от Луки» и посланиями Павла? Безусловно, только эти принципы отнюдь не были чисто филологическими, будучи связанными с первоосновами его мировоззрения, и имели нередко природу не столько рациональных принципов, сколько интуитивных духовных мотивов.
Адольф фон Гарнак взял на себя труд перечислить важнейшие из этих мотивов:
«1. Творец мира и Бог Ветхого Завета не должен фигурировать как Отец Иисуса Христа; он “справедлив” и коварен; его обетования относятся только к еврейскому народу и являются земными.
2. В Ветхом Завете нет пророчеств, которые бы исполнил Христос; ни Христос, ни Павел не должны ссылаться на Ветхий Завет как на авторитет; Закон и Пророки в Ветхом Завете должны пониматься буквально.
3. Добрый Бог должен оставаться сокрытым от Творца мира вплоть до своего явления.
4. Доброго Бога нельзя представлять как Правителя мира или как Бога мирского Провидения.
5. Добрый Бог должен выступать не как Судия, а исключительно как милосердный Спаситель.
6. Его искупления и обетования относятся исключительно к вечной жизни.
7. Сына доброго Бога, Христа, следует понимать в его отношении к Отцу как проявление (модальность) последнего.
8. Христос не имел в себе ничего земного, т. е. не имел плоти и тела; поэтому он не имел ни рождения, ни родственников.
9. Христос не исполнял Закон, а разрушал его; он открыл решающую противоположность между Законом и Евангелием и возвёл своё искупление к одной только вере.
10. Он требовал от человека полного отрешения от мира и плодов труда Творца мира.
11. Христос пробудил только одного истинного апостола — после того, как первоначальные апостолы обнаружили свою неспособность внимать Его проповеди; Евангелие Павла — это Евангелие Христа.
12. В ходе нового пришествия Христос явится не как Судия, но придёт в конце дней, чтобы возвестить о великом разделении, которое свершилось»[39].
Далее целесообразно проиллюстрировать сказанное несколькими примерами правок Маркиона, внесённых им в послания Павла и «Евангелие от Луки». Так, в «Послании к Галатам» (1:1), во фразе «Павел Апостол, избранный не человеками и не через человека, но Иисусом Христом и Богом Отцом, воскресившим Его из мёртвых…» Маркион зачеркнул бросающееся в глаза после сообщения Павла о своём избрании Иисусом Христом упоминание о Боге Отце, в результате чего по смыслу новой фразы получилось, что Иисус сам себя воскресил от смерти. В главе третьей «Послания к Галатам» Маркион целиком вычеркнул как иудаизирующие стихи 15-25 с репликами о Завете, Аврааме, семени его и Законе: «Братия! Говорю по рассуждению человеческому: даже человек утверждённого завещания никто не отменяет и не прибавляет к нему. Но Аврааму даны были обетования и семени его. Не сказано: и потомкам, как бы о многих, но как об одном: и семени твоему, которое есть Христос. Я говорю то, что завета о Христе, прежде Богом утверждённого, закон, явившийся спустя четыреста тридцать лет, не отменяет так, чтобы обетование потеряло силу» (Гал 3:15-17). Именно такая демонстрация преемственности между Авраамом и Иисусом как его семенем, такое вкладывание в Ветхий Завет обетований о пришествии Иисуса были абсолютно неприемлемы для Маркиона: ничего подобного в его Новом Завете не оставалось.
При обработке «Евангелия от Луки» Маркион сразу вычеркнул всю историю о рождении и детстве Иисуса, т. е. с первой по четвёртую (15 параграфов включительно) главу. А эпизоды с появлением Иисуса в Назарете (Лк 4:16: «И пришёл в Назарет, где был воспитан, и вошёл, по обыкновению Своему, в день субботний в синагогу, и встал читать») и с приходом в Капернаум и исцелением одержимых бесами (Лк 4:31 и далее: «И пришёл в Капернаум, город Галилейский, и учил их в дни субботние») он поменял местами, чтобы оторвать Иисуса от Назарета, с которым его связало иудеохристианское предание. (Связало, по–видимому, оплошно, поскольку во времена Иисуса город ещё не существовал, он упоминается только с IV в. н.э.) Эффект, которого хотел добиться Маркион подобной переменой мест, хорошо описал Лев Карсавин в книге «Святые отца и учители Церкви (раскрытие Православия в их творениях)»: «В пятнадцатый год царствования Тиверия в синагоге Капернаумской явился Неведомый Бог, приняв видимое тело Иисуса. Иисус не родился, не был младенцем, но просто явился, как Бог в мнимом теле человека, не ожидаемый и не узнанный Демиургом»