Целиком историю Гизов ещё предстоит рассказать: ведь историки искажали её, выставляя эту семью — в зависимости от своей позиции — то героями, то негодяями. Изображённые своими врагами как жадные до власти заговорщики–макиавеллисты, Гизы подверглись суровому суду истории. Их обвиняли в том, что они продали Францию иностранцам, преследовали собственные интересы в ущерб родине, были преданы делу религиозной реакции. Настало время разобраться беспристрастно.
28 февраля 1562 г. из замка Жуанвиль на р. Марне в направлении Парижа двигался отряд из 200 человек под началом Франсуа Лотарингского, герцога де Гиза (1519-1563). Он резко выделялся среди воинов высоким ростом. Рост вообще сильно отличал Гизов в эпоху, когда средний человек был много ниже сегодняшнего, а доблести придавали много больше значения. Племянница герцога Мария Стюарт[274] тоже отличалась высоким ростом и светлым цветом волос, из–за которого Гизы выглядели так не по–французски. При дворе даже шептали, что они «иностранцы» из «немецких» земель Лотарингии.
Многоязычная свита герцога отражала его династические интересы, выходившие далеко за страновые границы. Среди его солдат, советников, слуг, казначеев были уроженцы Нормандии, Пикардии, Италии, Германии и Шотландии. Герцогский герб составляли три серебряных орлёнка на красной полосе на жёлтом фоне. Орлята напоминали об имперском наследии Гизов: они были наместниками Священной Римской империи на землях между Рейном и Мозелем. Четверти герба представляли семь других суверенных домов, на происхождение от которых претендовал Франсуа: Венгрию, Неаполь, Иерусалим, Арагон, Гельдерн, Юлих и Бар[275].
В Париж герцога вызвала регент Франции Екатерина де Медичи[276]. Причиной был кризис из–за Эдикта терпимости, который она издала за шесть недель до того. Хотя этот указ дал протестантам лишь ограниченные права вести богослужение по собственным правилам, его последствия были революционными в королевстве, основанном на принципе «один король, одна вера, один закон». Никогда со времён падения Римской империи европейское государство не разрешало подданным практиковать более чем одну христианскую веру. Нигде в Европе XVI в., даже в неоднородной Польше, не существовало юридической защиты религиозных диссидентов. Для людей XVI в. терпимость к инакомыслию не имела того положительного смысла, какой ей придают сейчас; выше всего ценили единство общества. Проявлять терпимость значило мириться с чем–то, что человеку не нравится, а ересь была синонимом мятежа.
Последнее значило для герцога больше, чем абстрактные принципы религиозной терпимости. Протестанты грозили подорвать его власть в его собственных владениях, и его мать Антуанетта де Бурбон (1494-1583) жаловалась на их засилье. Она постоянно проживала в Жуанвиле, занималась финансовыми вопросами семьи и отличалась набожностью даже по меркам своего времени. Антуанетта ежедневно посещала мессу и упрекала сына в излишней терпимости к еретикам. В отсутствие Франсуа протестантская вера расползлась до самых границ его владений. Особенно прочно она утвердилась в королевском городе Васси с населением 3 тыс. жителей (с. 6). Васси был микрокосмом проблем, с которыми сталкивалось католическое духовенство везде: местные элиты смотрели на бенефиции плавным образом как на источник дохода и средство социальной мобильности, а с благосостоянием мирян имели дело лишь по касательной. Идеи Реформации хорошо пускали корни в небольших городах, которые гордились своей гражданской независимостью, где все всех знали и даже поборники старой веры разделяли общую антипатию зарвавшемуся духовенству.
Гиз грозил протестантам, но угрозы были безуспешны, так как для психологии протестантизма было характерно чувство гонимости: ведь праведники ожидают, что бог испытает их в вере. Протестанты толковали события сквозь призму Библии: они рассматривали себя как израильтян, которых со всех сторон осаждают язычники, но которые убеждены, что если будут крепки в вере, то спасутся, тогда как остальные будут прокляты. По совету своего брата, кардинала Лотарингского Карла (1525-1574), главы католической церкви во Франции и богатейшего человека королевства, герцог занял примирительную позицию и попытался вернуть своих подданных и соседей в лоно церкви силой убеждения. В Васси прибыла делегация во главе с епископом г. Шалон, который попытался организовать проповедь устами одного монаха. Протестанты встретили епископа враждебно и навязали ему свой порядок встречи. Они сразу раскрыли Псалтырь и запели гимны, что для католиков неприемлемо: миряне на литургии не поют. Пастор Жан Гравелль оборвал гостя: «Говори не как епископ, а как частное лицо, поскольку мы признаём тебя лишь в таком качестве» (с. 11). Монах, который попытался проповедовать в местной церкви, счёл за лучшее покинуть кафедру, причём в такой спешке, что потерял сандалию. Обиженный епископ вернулся в Жуанвиль и пожаловался Антуанетте де Бурбон. Она велела отослать отчёт королю и запретила своим подданным участвовать в протестантских службах, а одного проповедника, которого протестанты звали «Тараканом», отправила поддержать добрых католиков. В Дофине[277] гражданская война по сути уже шла несколько месяцев: в ряде городов были попытки захвата власти. Со стороны протестантов самым кровожадным предводителем был барон Адре[278], о котором говорили, что в его жилах течёт «чёрная кровь».
1 марта 1562 г. Франсуа де Гиз добрался из Жуанвиля до Бруссеваля и услышал доносившийся из Васси колокольный звон в то время, когда он не должен был звучать. Право звонить в колокол в определённое время и в определённые праздники было весьма важным. Для герцога звон стал прямым вызовом его правам сюзерена этих земель. Герцог решил отправиться в Васси и прослушать там мессу. Здесь его утверждения о невиновности в том, что произошло далее, в самом деле сомнительны: отправляясь со свитой в Васси, Франсуа отдавал себе отчёт о том, что может случиться. Однако герцог чувствовал себя преданным. Если он не может присутствовать на мессе в Васси, близ владений своей племянницы Марии Стюарт, что же дальше будет? К тому же Эдикт терпимости разрешил протестантам богослужение только за чертой городов, а колокольный звон давал понять, что оно идёт в самом городе. Ещё неприятнее удивило герцога то, что протестанты собрались в принадлежащем ему амбаре.
В составленном позднее отчёте, вероятно, справедливо указано, что герцог де Гиз намеревался просто разогнать собрание протестантов. Однако когда три его посланца, включая знаменосца Гастона де ла Бросса, подошли к амбару объявить о прибытии герцога, они увидели внутри священника, который проповедовал пяти сотням мужчин, женщин и детей. Тогда–то ситуация и вышла из–под контроля. Посланцев не пустили внутрь и швырнули в них один–два камня. Дворянин ла Бросс перед лицом товарищей не мог стерпеть унижения от «простых крестьян». Люди герцога бросились на шум потасовки и перебили 50 человек (с. 12). Правда, в отличие от событий последующих лет, это не были беспорядочные убийства без разбора пола и возраста. Личности погибших многое говорят о социальной природе протестантизма в городе и о том, почему его так трудно было искоренить. Наряду с виноделами и ткачами погибшими оказались ректор городских школ и городской поверенный, а среди тех, кому удалось спастись, — два члена городского совета и нотариус. Многое говорит и реакция герцога на события. В глазах протестантов он стал «мясником Васси», но действия его говорят о другом. Франсуа был разгневан, что потерял контроль над собственными людьми, на котором зиждилась его репутация. К тому же он не пытался воспользоваться резнёй в политическом отношении и, подобно католическим фанатикам, смотреть на неё как на проявление божественной мести. В беседе с английским послом в Париже герцог лишь пожаловался на «высокомерие» вассалов, которые осмелились поставить под сомнение его власть, и назвал событие «несчастным случаем», к которому привели бунтарские элементы.
Так 1 марта 1562 г. начался конфликт, который будет сотрясать Францию 36 лет. По значению и последствиям резня в Васси сопоставима с событиями 11 сентября 2001 г. С неё началась эпоха религиозных войн, на столетие захлестнувших Европу. Протестанты в рассказах о событии подчёркивали, что оно было спланировано, но их свидетельства необоснованны. Когда Франсуа де Гиз покинул Жуанвиль со своим отрядом, он не направлялся прямиком к Васси. К тому же его сопровождала беременная жена в повозке. Последняя, кстати, тоже не была фанатичкой, как и брат герцога кардинал Луи (1527-1578), который был больше придворным, чем князем церкви, и был известен как «кардинал бутылок».
Для протестантов Васси стал олицетворением религиозных предрассудков, а для католиков — подстрекательства к бунту. Название города попало в печатные новости не только на французском, но и на немецком, голландском, английском и латыни. Вести о резне посеяли страх среди протестантов. По всей Франции их общины спешно проводили тайные смотры, составляли списки способных носить оружие и вынашивали планы захвата власти в городах. Именно тогда в политический лексикон Европы впервые вошло слово «резня» («massacre»). До 1550‑х гг. это слово означало камень, на котором рубили мясо французские мясники. Не прошло и года, как «мясник Васси» сам был убит. «Убийство герцога возвестило конец старой формы политики, основанной на идеалах благородного рыцарства, и положило начало новой идеологической эпохи, в которой политическое убийство толковали как инструмент божьей воли. Резни и убийства станут во Франции регулярными явлениями, а Гизы — обречены быть одновременно заговорщиками и жертвами заговоров. В новую политическую эпоху их образ убийц или мучеников формировался и манипулировался противоборствующими религиозными партиями с целью мобилизовать общественное мнение всей Европы» (с. 20).