[666] мне часто приходилось беседовать с видными руководителями партии большевиков. Все они были в отчаянии, но большинство из них считало, что, несмотря на труднейшую ситуацию, войну нужно продолжать. Но Ленин требовал любой ценой положить конец войне. Он считал, что революция постепенно охватит все страны, и нет никакого смысла продолжать войну. Бухарин, напротив, считал принятие условий немцев предательством революции.
За столом переговоров в Брест–Литовске немцы вели себя нагло. Генерал Гофман[667], возглавлявший переговоры, ударил саблей по столу, когда Троцкий[668] отказался ставить свою подпись.
Тем временем немцы продолжали наступление[669], захватили Псков и Нарву, путь на Петроград был открыт. ЦК компартии принял решение перенести столицу из Петрограда в Москву[670]. Постановление было немедленно выполнено[671].
Троцкий ушёл в отставку с поста министра иностранных дел[672], вместо него был избран Чичерин, бывший дипломат и дворянин, перешедший на сторону революции. Чтобы занять должность Троцкого, он вернулся из Англии, где месяц просидел в тюрьме. Я случайно находился в Министерстве иностранных дел, когда туда прямо с поезда прибыл Чичерин[673]. Он здоровался со всеми присутствующими, и меня удивил его несколько неряшливый вид. От старорежимного дипломата можно было ожидать большего порядка в одежде.
Первым мероприятием Чичерина стала встреча с немецкой делегацией, Брест–Литовский мир был заключён[674]. Русские отказались от Польши и Прибалтийских провинций. На Украине ещё до этого было образовано правительство, заключившее договор с Германией, и Россия была вынуждена согласиться с ним. Ещё до этих событий Советская Россия признала самостоятельность Финляндии.
Для борьбы со спекуляциями на продовольственном рынке Ленин создал ЧК, но, когда контрреволюция подняла голову, вся мощь этой организации была перенаправлена против неё. Грозный руководитель ЧК Дзержинский получил широкие полномочия. Была введена воинская повинность, и Красная гвардия, выполнявшая ранее роль милиции, была превращена в настоящую армию. Заработали старые фабрики, на которых шилась военная амуниция, коммунисты начали развивать лихорадочную деятельность.
В этот период произошли следующие события. Социалисты–революционеры, эсеры, взорвали квартиру немецкого посла в Москве, посол граф Мирбах был убит. Объявили, что покушение было совершено с целью провоцирования разрыва отношений с Германией. Немцы, занятые наступлением на Францию, ограничились протестом и требованием наказать преступников, на что большевики с удовлетворением согласились.
Но социалисты–революционеры не прекратили своих действий. Молодая женщина, Дора Каплан, член партии социалистов–революционеров, совершила покушение на Ленина, когда он покидал одно собрание в Москве. Ленин был тяжело ранен. На следующий день другой социалист–революционер совершил покушение на Урицкого, руководителя Петроградской милиции. Урицкий был убит.
На оба покушения ответили так называемым красным террором. Пятьсот видных представителей русской буржуазии были арестованы ЧК и расстреляны в Москве и Петрограде.
В течение нескольких недель состояние здоровья Ленина было критическим. Предположительно, причиной его ранней смерти стала пуля, застрявшая в верхней части позвоночника, которую было невозможно удалить.
Террор, спровоцированный социалистами–революционерами, стал прелюдией к Гражданской войне, иностранной интервенции и международному бойкоту.
Советское правительство направило в Стокгольм своего финансового представителя Шейнмана[675]. Это был умный, инициативный и жизнерадостный человек. Позже он возглавил русский Государственный банк. Наши встречи с Шейманом случались очень часто и привели к дружескому и продуктивному сотрудничеству[676].
Швеция не признавала советское правительство. Представитель старого режима сохранял свою миссию в Стокгольме на Страндвэген. Политическим представителем советского правительства был назначен инженер Боровский[677], работавший в Стокгольме в акционерном обществе «Люкс»[678]. Для нового представительства он снял помещение на Каптенсгатан, здание тыльной стороной примыкало к дому Русской миссии на Страндвэген. Боровский был очень серьёзным и деловым человеком. Позже он работал в качестве советского представителя в Италии. В 1923 г. в Лозанне состоялась конференция, в работе которой принимал участие Боровский. Во время обеда в гостинице он был убит русским эмигрантом швейцарского происхождения. Суд оправдал убийцу. Советы прервали все связи со Швейцарией, в ответ все советские граждане были высланы из страны. В момент, когда я пишу эти строки, отношения между сторонами ещё не возобновлены, и, когда в 1944 г. Швейцарию пригласили на конгресс авиаторов в Чикаго, Советская Россия отказалась принять в нём участие.
Близким другом Воровского в Стокгольме был русский по фамилии Циммерман[679]. По чистой случайности он избежал смерти от рук белогвардейцев из Русской лиги[680], которые убирали со своего пути всех представителей новой власти. Лигу возглавлял бывший полковник царской армии[681]. У него была вилла в Норрвикене, куда молодые красивые женщины, члены лиги, заманивали своих жертв, там их вязали по рукам и ногам, допрашивали, судили, приговаривали к смерти и топили в пруду рядом с виллой. В списке людей, подлежащих ликвидации, значился и я.
Важная встреча с Литвиновым
В 1918 году я впервые познакомился с Максимом Литвиновым[682]. Он прибыл из Англии[683], где его знали как крупного представителя русских революционных кругов. Нас познакомил Фредрик Стрём (XXIII), генеральный консул Советского Союза, когда Литвинов появился у него проездом, направляясь в Россию.
Литвинов рассказал мне, что антисоветски настроенные круги издали книгу с тем, чтобы оказать давление на президента Вильсона, доброжелательно относившегося к Советской республике. Это послужило началом для объявления всеобщего бойкота Советской России[684]. В течение нескольких лет огромное государство было полностью изолировано от внешнего мира. Швеция порвала дипломатические связи с Советами в 1918 году.
В этой книге упоминали и меня как посредника в передаче денежных средств из «Дойче банка»[685] с целью поддержки русского революционного движения. Эти сведения не соответствуют истине, как и тот фальсифицированный обмен телеграммами между мной и «Дойче банком», на который ссылается автор книги.
Почти все американцы, с которыми я был в Петрограде, представители крупнейших промышленных компаний и банков, журналисты (с теплотой вспоминаю профессора национальной экономики Генри К. Эмери, представителя «Гаранти траст компани»[686]) до публикации этой книги с пониманием относились к новому строю, переживали о проблемах, возникающих при его становлении. Все верили в честность и искренность Ленина и его сподвижников в стремлении создать новые здоровые условия жизни, искоренить коррупцию и связанные с ней безобразия. Такой симпатии к перевороту и новому строю, какую я наблюдал у американцев, не проявляла ни одна другая нация.
Ещё до окончания Гражданской войны, которую вели против советского правительства адмирал Колчак, генералы Юденич, Деникин и Врангель, до снятия блокады союзников, Литвинову удалось получить разрешение на поездку в Копенгаген. Необходимо было снять блокаду, установить мир и добиться признания советского правительства. Он прибыл в Данию под предлогом передачи военнопленных.
В Копенгагене Литвинов столкнулся с трудностями при съёме комнаты в гостинице. Хозяева гостиниц не хотели принимать гостей, за которыми наблюдает полиция, а именно так обстояло дело с Литвиновым: власти опасались, что белогвардейцы, которыми кишела Дания, устроят на него покушение. Кроме того, они боялись, что он, чего доброго, организует в стране революцию.
Узнав, что Литвинов в Копенгагене, я предложил Брантингу поехать туда и выяснить, нельзя ли возобновить с Россией торговые связи. Брантинг счёл мою идею разумной, но поставил следующее условие: я должен добиться со стороны Советов признания старых долгов и возмещения русским шведам их убытков. С моей стороны, я попросил Брантинга пригласить в поездку с нами оптовика Стена Стендаля[687], на что тот согласился. Стендаль, выдающийся предприниматель, один из виднейших руководителей правой партии, человек, консервативные взгляды которого были известны в общественных кругах, должен был стать гарантией того, что моя акция совершается в интересах Швеции.
Договорившись обо всём со Стендалем, отлично понимавшим, какое огромное значение для нашей страны имеет возобновление связей с Россией, мы отправились в Копенгаген[688].
Литвинов принял нас в своем гостиничном номере. Во время нашего разговора он заявил, что советское правительство будет готово признать старые долги и возместить русским шведам их убытки в случае признания советского правительства de jure. Стендаль потребовал от Литвинова письменное подтверждение сказанного, что последний немедленно выполнил. Скрепив написанное подписью, он передал бумаги нам.