Разделял ли его Маркион? Дело обстояло далеко не просто. Маркион придавал огромное значение гностической проблеме неизвестного Бога, но он не принадлежал к собственно гностической линии развития религиозной мысли. «Он исходил из других предпосылок, из библейского христианства, из апостола Павла. Он на примере явления Иисуса Христа целиком и полностью постиг Бога как милосердного Отца и Бога–Утешителя и был уверен в том, что никакое иное высказывание о нём не является верным; всё иное по определению есть тягчайшее заблуждение. Поэтому он проповедовал Бога последовательно и исключительно как доброго Спасителя, но одновременно — как неизвестного и чуждого Бога»[33], — заявлял Адольф фон Гарнак в своей книге «Маркион: Евангелие о чуждом Боге», которую Йонас назвал «классической, самой лучшей монографией по любой отдельно взятой ветви гностицизма»[34]. Этот неизвестный Бог не участвовал в творении человека, и в человеке не содержалось ничего божественного — не только в его теле и душе, но и в его духе. Так учил Маркион.
Возвращаясь к началу этой главки, поставлю вопрос: так в чём же конкретно Маркион был сыном своего времени, в чём он сумел его перепрыгнуть? Маркион в сущности выступил в качестве основателя новой религии: таковым этого мыслителя и духовного учителя признал его современник и первый литературный противник Иустин Апологет. На этом необходимо сделать особый акцент; так как в последнее время некоторые исследователи (М. К. Трофимова) снова отстаивают тезис о безрелигиозной природе гностицизма в целом, распространяя его и на Маркиона. Данный тезис аргументированно опроверг ещё Гарнак, ссылавшийся в том числе и на получившие известность высказывания Маркиона о Евангелии, проникнутые самой подлинной и глубокой верой. Другое дело, что Маркион принадлежал к числу тех основателей религии, которые не подозревают или намеренно не хотят подозревать, что они являются таковыми. Более того, они нередко искренне верят в то, что заботятся единственно лишь о будущности той религии, в камках которой они, однако, вынашивали зародыш новой, иной религии, каковая потом фактически взрывала прежнюю, материнскую изнутри. Никогда не заходят так далеко, как в тех случаях, когда не знают, куда идут.
Вот так и Маркион — он ведь субъективно как бы не стремился к чему–либо иному, нежели чем к возвеличению христианства, к артикулированию его оригинальности в сравнении с религией иудеев и философией эллинов. А результатом его усилий в этом направлении стало появление новой, маркионовской, религиозной веры и новой, «еретической» церкви, боровшейся за преобладание с кафолической. Насколько ожесточённой и важной для христианства была эта борьба, свидетельствовал тот факт, что после 140 г., когда начался судьбоносный период его деятельности, на протяжении последующего столетия все Евангелия, выходившие из недр кафолической церкви, неизменно имели антимаркионовский пролог. Маркион задел самый нерв христианства, всей духовной культуры этой эпохи.
Маркион как реформатор христианского вероучения: редактирование и издание маркионитского Нового Завета
По оценкам Адольфа фон Гарнака, ни одна религиозная личность в промежутке между Павлом и Августином не может конкурировать с Маркионом. Однако Маркион далеко не так знаменит, как Павел или Августин. Что известно о Маркионе как религиозном деятеле и мыслителе? Вообще говоря, немало. Во–первых, наличествуют более или менее подробные сообщения противников Маркиона о его «учении». Во–вторых, известен объём его Библии, а многие фрагменты из неё дошли до современности в своём подлинном виде. В-третьих, известны принципы, которыми он руководствовался в своей критике Библии, и внесённые им поправки в её текст. В-четвёртых, сохранились большие куски его трактата «Антитезы» вместе с многочисленными комментариями к тем или иным местам из Библии. В-пятых, сохранились его «прологи» к посланиям апостола Павла. То есть получается, что о Маркионе известно не меньше, чем об Иисусе Христе, и намного больше, чем о Павле.
Однако несмотря на это, Маркион стал выходить из зоны забвения только в XIX–XX вв. Приведу обобщающую характеристику Маркиона, которая содержится в книге крупного протестантского теолога Вернера Георга Кюммеля «Новый Завет. История изучения его проблем» и как подытоживает тот коренной пересмотр в оценках исторического значения «князя еретиков», который произошёл в указанный период: «Когда первохристианские писания стали рассматриваться как авторитетные первоисточники наряду с заимствованным у евреев Священным Писанием, когда на повестку дня стал вопрос, в соответствии с каким критерием можно разделить писания, признаваемые авторитетными, и писания, подлежащие устранению, в центре теологического интереса оказалась проблема авторства определённых первохристианских произведений».
И Кюммель в этой связи вспоминает о Маркионе: «Но ещё до того, как кафолическая церковь предприняла такие исследования, в середине II в. великий “еретик” Маркион дал своей церкви, отколовшейся от кафолической, завершённый канон, который состоял из сильно изменённого “Евангелия от Луки” и десяти посланий апостола Павла, столь же сильно изменённых. Однако к этой подборке посланий Павла был приложен трактат, позднее перекочевавший в латинские церковные рукописи посланий Павла, который прояснял историю возникновения этих десяти посланий Павла. Но в этих “прологах” не только даётся ответ на существенный для Маркиона вопрос о полемической цели посланий, но рассматриваются и чисто исторические вопросы о месте возникновения и адресате посланий. И этот исторический подход стал известен также средневековью через посредство рукописей Вульгаты (перевода Библии на латинский язык, осуществлённого Иеронимом. — С. З.). Не все полученные таким образом данные взяты Маркионом из самих посланий Павла; частью они основаны либо на самостоятельном предании, либо на ретроспективных умозаключениях. Тем самым в данном очень древнем тексте предвосхищена историческая постановка вопроса, которая поначалу не нашла последователей»[35]. То, что «прологи» принадлежат Маркиону или маркионитской церкви, было доказано в начале XX в. несколькими исследователями (де Брюйоном, Корсеном, Гарнаком) независимо друг от друга.
Исходным пунктом и редакторской, и комментаторской, и интерпретаторской, и, собственно, богословской деятельности Маркиона было противопоставление Закона и Евангелия, карательной справедливости, с одной стороны, и милосердной любви — с другой. Маркион с головой погрузился в фундаментальные идеи «Послания к Галатам» и «Послания к Римлянам» апостола Павла, найдя в них исчерпывающее объяснение сущности христианства, Ветхого Завета и мира в целом. Идя на риск повторения, подчеркну вслед за Гарнаком: «Когда Христос говорил о двух деревьях, худом и хорошем, которые способны давать только те плоды, которые соответствуют их природе, когда он запрещал ставить новую заплату на старое платье и вливать молодое вино в ветхие мехи, он тем самым строжайшим образом предупреждал своих учеников от попыток как–то связать Его проповедь с Ветхим Заветом; они, напротив, должны были навсегда остаться далёкими друг другу»[36]. Задача Маркиона, таким образом, заключалась в том, чтобы сделать продуктивным для познания и жизни истинное содержание проповеди Иисуса и Павла, которая была понята превратно, обременена тяжкими заблуждениями.
С чем противоборствовал Маркион? С примыкающими к поздней иудейской традиции идеями христианской церкви; с пёстрыми философемами гностиков; с инерцией ветхозаветных представлений в умах христиан. У Маркиона не было надёжной точки опоры, сравнимой по духовному статусу с Ветхим Заветом, который стали признавать даже язычники. Четыре Евангелия, послания Павла — в римской общине они пользовались «апостольским авторитетом» (уважением, связанным с тем, что они возводились к прямым свидетельствам апостолов). За ними по старшинству следовали «Деяния апостолов», «Откровение Иоанна», тексты и послания, приписываемые апостолам. Из этого разнородного материала Маркион вознамерился выкристаллизовать чистое Евангелие.
В качестве убеждённого паулиниста Маркион рассматривал христианскую церковь своего времени как стоящую на краю духовной катастрофы. Откуда исходила угроза? Маркион доказывал, что Иисус отверг Ветхий Завет и возвеличенного им Бога и проповедовал «чуждого Бога». В то время как христианство чем дальше, тем больше отождествляло обоих Богов, т. е. всё более «иудаизировалось». Евангелия, носящие имена апостолов, укрепляют это заблуждение своими россказнями. Наконец, что самое худшее, даже в посланиях апостола Павла, на взгляд Маркиона, имелось много такого, что подтверждало ложную веру, будто Христос был сыном ветхозаветного Бога, Создателя мира (Бога–Демиурга), будто в деяниях Иисуса надо видеть неукоснительное исполнение воли Бога–Отца, и ничего сверх того.
Причину, по которой христианство оказалось в кризисном положении, на грани утраты своего лица, Маркион очень по–современному видел в заговоре против истины, устроенном (евреями) после смерти Иисуса и увенчавшемся успехом. Доказательством существования этого заговора для Маркиона была полемика апостола Павла с его противниками–иудаистами. (Об этом, передавая точку зрения Маркиона, писал Лев Карсавин: «Сейчас же после смерти Спасителя апостолы–иудаисты во главе с Петром сговорились, подделали Евангелие. Павел раскрыл его истинный смысл, но скоро и послания Павла были искажены. Истинное Христово и Павлово учение сохраняют только маркиониты, чужие, как и сам Христос, в этом мире Демиурга, гонимые, преследуемые»[37].) Других доказательств у него не было. Особое внимание Маркиона привлекло «Послание к Галатам», прежде всего такие его пункты: «Удивляюсь, что вы от призвавшего вас благодатью Христовою так скоро переходите к иному благовествованию, которое впрочем не иное, а только есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово» (Гал 1:6). Иными словами, Маркион, опираясь на «Послание к Галатам», заявлял, что существует только одно Евангелие, и Павел — единственный его провозвестник; все прочие проповедуют фальсифицированное иудаистское Евангелие.