Хёглунд и Стрём не одобряли религиозную политику Советского Союза и выступили с протестом. Они считали, что религия должна быть вне политики и что она должна быть личным делом каждого члена общества. Их оппозиция стала сенсацией съезда. Коминтерн, с его строгой дисциплиной и нетерпимостью, не принимал во внимание разницы в уровне развития различных стран. Социальное и экономическое положение шведских рабочих было несравнимо с положением рабочих в отсталых странах. Это привело к разрыву. Хёглунд и Стрём вышли из коммунистической партии[768], за ними последовали лучшие её представители.
В России вместе с Альбертом Энгстрёмом
Лето 1923 года я провёл в шхерах недалеко от Стокгольма[769]. Как–то я отправился в Грисслехамн навестить Альберта Энгстрёма[770] (XXIV). Там мы договорились вмееге ехать в Россию. «Но ты сходи со мной к Бонньерам, я хочу получить у них аванс, чтобы семья могла без меня на что–то жить», — попросил Альберт. Я согласился, и вот мы явились к Туру Бонньеру. Альберт объявил, что едет в Советский Союз, и попросил выдать ему аванс — 5000 крон. Тур затянул в счёт Альберта и сказал: «Из твоего счёта видно, что аванс за твою следующую книгу уже выплачен». «Но ведь это будет особенная книга, книга о Советском Союзе, куда далеко не все могут попасть!» — возразил я. «Должен тебе сказать, что нам обычно удаётся продать определённое количество книг Альберта Энгстрёма, а что он там напишет в очередной раз, совершенно не имеет никакого значения», — сказал Тур. Делать было нечего.
Альберт рассказал мне, что Бонньеры всегда были предупредительны и корректны с ним. «А как составлен контракт с Бонньерами?» — спросил я, считая, что значимость книги определяется не сё продажной ценой, как утверждал Тур, а её содержанием. «Я могу продавать свои книги кому угодно, — ответил Альберт, — но у Бонньеров имеется право преимущественной покупки, если они заплатят ту же сумму, что мне предлагают». Когда он закончил книгу о Советском Союзе, получившую название «Московиты», я предложил ему за неё двойную цену. Позже я встретил с Туром Бонньером и услышал: «Какой ужас! Мы ведь не продали ни на один экземпляр больше, чем обычно».
Приезд Альберта Энгстрёма в Москву привёл в восторг всю шведскую колонию. Люди старались делать всё, чтобы ему здесь понравилось. Я дал всем понять, что Альберт приехал сюда работать, а не веселиться. То же самое я сказал и ему. Позже я узнал, что во время одной попойки он просил всех не проговориться мне о его участии в ней. А ведь он сам первый попросил меня: «Давай договоримся ничего не скрывать друг от друга. Как только кто–то из нас нарушит договор — дружба врозь».
Однажды он сказал: «Я так много слышал о стремлении русских всё приукрашивать, об их потёмкинских деревнях. Но никто тут не собирается дурачить меня. Даже обидно, я бы показал им, я как раз в хорошей форме». И он принял боксёрскую позу. «Да, жаль, что тебе не придётся подраться, но зато шведский народ может от тебя узнать правду о том, как тут обстоят дела. Никто и не думает, что тебя можно одурачить. Ты видишь неприкрытую нищету и нужду. Надеюсь, что это не восстановит тебя против советского правительства. Ты ведь познакомился со многими его представителями и узнал, что все они честные люди. Твоя поездка сюда имеет очень важное значение. Уже со школьной скамьи нас приучали ненавидеть русских, это сидит в нас с детства. Мы отдали России в 1809 году Финляндию, но разве мы не отдали свои провинции и Германии? Разве к этой стране мы относимся так же, как к России? Несмотря на предостережения Свена Хедина (XXV), нам всё–таки следует ждать угрозы со стороны своих “друзей” — немцев, а не от русских со стороны Норланда. Надеюсь, что глаза у “die dummen Schweden”, “глупых шведов”, наконец откроются».
Каждый день, проходя по Арбату, мы видели на углу нищего старика. Совершенно седые волосы, длинная борода, прикрытое лохмотьями тело — классический тип нищего. Альберт попросил Олле Ольсона, говорящего по–русски, уговорить старика за хорошую плату попозировать ему несколько раз. Щедрый Адьберт предложил ему сумму, равную 10 кронам, за каждый сеанс. Старик презрительно покачал головой: «Ни за какие на свете деньги не уйду со своего угла». Попрошайничество в России очень доходная профессия. Нищий, устроившийся в хорошем месте, может стать зажиточным, так как русские очень отзывчивы и щедры. Теперь таковой профессии в России не существует.
Альберт очень любил ходить на блошиный рынок, на котором продавалось всё, что душе угодно. Особенно оживлённо там было по субботам, но торговля шла и в будни. Альберт приобрёл там несколько прекрасных икон.
Я подозревал, что Альберт быстро сойдётся с Брокдорфом–Ранцтау. Иногда они могли прокутить всю ночь напролёт. Однажды во время очередной пьянки они обнаружили, что являются родственниками. Брокдорф был выходцем из Дании, а Альберт смоландцем, так что, с моей точки зрения, их родство очень сомнительно.
Лучшими друзьями Альберта в Москве были Адольф Лаурин, его земляк из Смоланда, и Олле Ольсон, весёлый и компанейский сконец. Ольсон очень любил Россию, в которой прожил несколько лет. Он любил песни и танцы цыган, тратил на них свои деньги, и цыгане любили его за это. В Москве не было ни одного цыгана, который не знал бы Олле, и он знал их всех по имени. Ольсон таскал Альберта с собой повсюду, особенно они любили бывать там, где продавалось пиво. Это единственное слово, которое Альберт выучил здесь, так как слово «водка» он выучил ещё до приезда в Россию.
Однажды ночью они возвращались домой на извозчике. Вдруг в их пролётку вскочили два бандита. Альберт схватил одного из них и с грохотом швырнул его на землю, следом за ним туда же был отправлен и второй бандит. Пролётка без остановки неслась дальше. Рассказывая об этом происшествии, Альберт сожалел о том, что они не остановились и не посмотрели на негодяев, ведь он их, наверное, здорово отделал.
После подобных оргий Альберт любил бывать наедине со мной. Я должен был играть ему на скрипке шведские народные мелодии, и он пел мне старинные, даже средневековые шведские песни. Как сейчас вижу его сидящим на стуле, с головой, склоненной в мою сторону, и слышу его протяжное и печальное пение.
Приближался день отъезда Альберта. Мы должны были поспеть домой к Рождеству. С нами собрался ехать Свен Хедин[771], только что вернувшийся из Азии. Члены шведской колонии решили устроить вечер в честь отбывающих Энгстрбма и Хедина. Настроение у всех было приподнятое. Адриан, инженер шведского завода шарикоподшипников[772], должен был произнести в связи с событием торжественную речь, он был любителем спиртного и, видимо, хватил лишнего. В первых же словах его речи в честь Хедина послышалась угроза: «Не знаю, что за открытие ты там сделал, попробовал бы лучше, чёрт побери, продать в пустыне шарикоподшипники, вот тогда мы сказали бы на что ты годишься». Мы быстро вмешались в это дело и успокоили оратора. Адриан был вообще человеком мягким и скромным. Мы намекнули ему, что ждали хвалебную речь в честь Свена Хедина, а не ругательную. Всё обошлось, и веселье продолжалось.
Когда Хедин, Энгсгрём и я прибыли в Петроград[773], русские устроили в честь Хедина приём в Географическом обществе, по–моему, так называлось это учреждение. Было много выступающих, и все говорили о Хедине. Он ответил на русском языке. Его красноречие лилось через край, когда он говорил о Советском Союзе и новом режиме, он расхваливал его на все лады. Трудно себе представить, что именно этот человек совсем недавно говорил об «угрозе» Швеции с этой стороны и что через двадцать четыре года он будет славить режим Гитлера, когда тот захватит Норвегию и Данию и будет готов в любой момент наброситься на Швецию.
Мы благополучно прибыли в гавань Стокгольма. Я провёл в Стокгольме Рождество и затем отправился в Берлин.
Предполагалось, что оттуда я поеду в Рим завязывать торговые отношения между Советским Союзом и Италией. В Москве подготовку к этому уже начал итальянский министр маркиз Патерно[774].
Ежедневно я встречался со своим другом Эмилем Виттенбергом, он держал меня в курсе всех событий. Виттенберг был хорошим приятелем Штреземанна, известного борца за мир, получившего за это Нобелевскую премию.
Однажды я получил приглашение на ленч к графу Брокдорфу–Рантцау, брату–близнецу московского посла. Он жил постоянно в Берлине и был чем–то вроде управляющего всех имений кайзера Вильгельма в Германии. Меня встретили как старого друга, было сказано много торжественных слов в мою честь. Но разговор наш быстро перешёл в другое русло, граф заговорил о положении в Германии, в основном он повторил то, что я уже знал от Виттенберга. «Так дальше продолжаться не может, — сказал он. — Германию нужно спасать, но нам нужен человек, который поведёт нас. Спасти ситуацию может мой брат, его нужно только склонить к этому. Мы рассчитываем на вашу поддержку. Вы так хорошо знаете моего брата и сможете по достоинству оценить его возможности». Больше я никогда его не видел, а когда в Москве встретился с его братом–послом, тот ни словом не обмолвился о планах, которые излагались мне в Берлине. Но вполне возможно, что Брокдорф–Рантцау в качестве вождя Германии не стал бы мешать юнкерству и военным добиваться мирового господства.
Мой банк в Берлине, являвшийся по сути только филиалом «Шведского экономического акционерного общества», приобрёл весь пакет акций одного старого немецкого провинциального банка, которому принадлежала концессия на банковскую деятельность во всей Германии. После переименования банк стал называться «Гарантийный и Кредитный Восточный банк»