Последний раз я виделся с Брантингом в Сальтшёбадене. Тогда на ужин ко мне приехали также Херман Линдквист, Элиэль Лёфгрен и Артур Энгберг. Когда гости разошлись, я заметил, что Брантинг был сильно уставшим, каким я прежде его никогда не видел.
О том, насколько он был любим нами, говорит следующее: однажды он сильно заболел и попал в больницу. В тот день я был с Херманом Линдквистом, и он сказал: «Если Брантинг умрёт, то и я больше не захочу жить».
Херман Линдквист лучше всех остальных знал, что значил Брантинг для рабочего класса. Они вместе организовали профсоюзное движение.
Главной силой Брантинга была его приверженность морали. Человеколюбие и справедливость были его главными качествами. В таком духе он воспитал рабочий класс, целеустремлённых мужчин и женщин, которые из пролетариев превратились в состоятельных граждан, обладающих высоким социальным статусом.
Почти всю его жизнь Брантинга ненавидела буржуазия, и любили рабочие. В последние годы буржуазия изменила своё отношение к нему. Один предприниматель выразил это такими словами: «Мы голосуем за социал–демократов, ибо наше дело никогда не процветало так, как в период их правления». Буржуазия поняла: чем больше зарабатывает рабочий, тем лучше идут дела.
Дух, объединяющий шведский рабочий класс, да и всех шведских граждан, свидетельствует о том, что дело всей жизни Яльмара Брантинга процветает и поныне. Его имя как борца за Свободу, Равенство и Братство не померкнет в веках.
Памятник мира
После окончания Первой мировой войны и создания Лиги Наций в мире существовало мнение, что войнам положен конец. Тогда у рабочих возникла идея создать памятник мира, который должен был стать символом мира и увековечить имена представителей рабочего движения — борцов за мир. Я переговорил с Яльмаром Брантингом, и он одобрил идею.
Был создан комитет, председателем которого назначили меня, а секретарём Фредрика Стрёма. В комитет также вошли Георг Брантинг, Херман Линдквист, Хуго Силлен и Арвид Торберг.
В рабочих организациях начался сбор средств для возведения памятника. Из предложенных к рассмотрению комитета проектов была выбрана скульптура Рагнара Геллерстеда «Прометей». Предполагалось, что восьмигранный пьедестал будет украшен бронзовыми барельефами, портретами крупнейших борцов за мир. Австрию должен был представлять Виктор Адлер, Германию — Август Бебель и Карл Либкнехт, Швецию — Яльмар Брантинг, Англию — Кейр Харди, Францию — Жан Жорес, Россию — Ленин, Польшу — Роза Люксембург. На монументе на восьми языках должен был быть выгравирован девиз международного рабочего движения «Больше никакой войны».
Монумент был готов, началась его отливка. В Городской коллегии рассматривался вопрос о месте установки памятника, дело было передано в Художественный совет и там застряло на многие годы. Причиной задержки стали барельефы. Художественный совет был готов одобрить памятник в том случае, если комитет отказался бы от барельефов, поскольку они придавали памятнику международное значение.
Прошла четверть века, человечество пережило Вторую мировую войну, ещё более страшную, чем первую. Настало время снова браться за работу.
Старые друзья
Городской прокурор Ларс Стендаль был родом из Халланда, занимался земледелием, а потом стал постовым полицейским в Стокгольме. Он отличался крестьянской хваткой, несокрушимой энергией, собранностью, честолюбием и быстро продвинулся по службе, заняв в итоге должность начальника сыскной полиции и первого прокурора в Стокгольме. Его девиз гласил: «Имеешь власть, используй её». Что он и делал. Более верного законника трудно было себе представить. Он сам выносил приговор в том случае, когда считал излишним беспокоить суд. Он был настоящим отцом–покровителем для артистов. Они чуть что бежали к «нашему прокурору» с разводами, спорами, разорванными контрактами. Он читал им кодекс законов, давал советы, как царь Соломон, решал, на чьей стороне закон, и они подчинялись его решению.
Стендаль любил евреев. Оптовик Хейман из фирмы «Хейман и Шёнталь» был одним из его лучших друзей. Он занимался парусным спортом, а парусный спорт был любимым занятием Стендаля. Летом они обычно уходили на парусах в Стокгольмские шхеры. Когда Хейман умер, я занял его место в сердце Стендаля. Мне было позволено называть его «дядей». У Стендаля был такой принцип: если ты старше его сына Стена, то имеешь право обращаться к нему на «ты», а если ты младше, то должен называть его «дядя».
Дядя Стендаль всегда завтракал в компании адвоката Свена Аронсона. Они были завсегдатаями ресторана Драматического театра. Частенько и я присоединялся к ним. Дядя Стендаль всегда пребывал в отличном настроении. Он был большим знатоком и ценителем красного вина.
Свен Аронсон интересовался спортом и редко пропускал призовые соревнования, но также он был и религиозным человеком и вместе с оптовиком Вальфридом Андерсоном построил маленькую красивую церковь в Бирке на берегу озера Мэларен.
Свен Аронсон познакомил меня с Эрнстом Рольфом и Карлом Герхардом. Эрнст Рольф начинал свой путь, работая станочником на заводе в Вестеросе, но после того, как он принял участие в одном любительском представлении, его заметили и пригласили на руководящую должность во дворец Феликса. В качестве директора театра он первым стал организовывать масштабные постановки, которые прежде можно было увидеть только в мегаполисах.
Карл Герхард уже в юности стал актером, работая при этом кучером. Впоследствии Герхард сделался директором театра, и среди артистов, работающих на него, был Иёста Экман.
В своих пьесах Карл Герхард строго осуждал лицемерие и жульничество. Он ненавидел всё неискреннее и ненастоящее. Горе было тому, кто попадал под его удар. Карл Герхард прославился не только в Швеции, но и во всём мире. Наше правительство страшилось его премьер не меньше, чем парламентских дебатов. Я рад быть его другом. Но я знаю, что если понадобиться, то ничто не остановит его перед тем, чтобы выложить всё начистоту, даже если дело касается его лучшего друга. Его неподкупность делает его ценнейшим представителем культурной жизни нашей страны.
В своё время мне довелось обратиться за помощью к «нашему прокурору». Это случилось, когда Отто Банк, судовладелец из Гельсингфорса, предъявил мне иск по обвинению в банкротстве.
В царское время капитан Банк и я приобрели партию русских облигаций. Капитан внёс деньги и, согласно договору, шестипроцентная рента принадлежала ему, а прибыль или убыток мы должны были разделить поровну после окончания войны и установления нормальных условий жизни.
Однако капитан Банк, с которым у нас всегда были дружеские отношения, попал под влияние пользующегося дурной славой сутяги, который к тому же не был юристом. После того как он предъявил мне иск по обвинению в банкротстве, в газетах появились напечатанные крупным шрифтом заголовки: «Ашберг обвиняется в банкротстве». В то время я был директором «Российского торгового банка». В Москву пришла телеграмма об этом обвинении. В русскую прессу это сообщение не пропустила цензура. Мне, в свою очередь, пришлось объяснять в соответствующих органах, что послужило причиной подобной атаки на меня.
Следуя мудрому совету дяди Стендаля, я потребовал полицейского расследования и тут же сдал на хранение в частный банк в Сёдерманланде 700 000 крон, что составило ту часть денег, которую за меня внес капитан Банк, включая ренту. Когда посредством прессы об этом стало известно, разговоры о банкротстве затихли и поползли слухи о том, что я сам выдумал всю эту историю в целях саморекламы. Дело было закрыто.
*
Летом мы с дядей Стендалем, как правило, отправлялись на моей моторной лодке в шхеры. Взявшись за руль, он попадал в свою стихию. Он любил рассказывать разные смешные истории, при этом хохотал громче всех. Если в его присутствии заговаривали о чём–то, что писали в газетах, он скептически улыбался и говорил: «Мой мальчик, я скажу тебе, что это может быть правдой, но ведь это написано в газетах».
У Стендаля была привычка брать с собой в длинные поездки различные деликатесы, которые он сам покупал. Копчёный лосось, угорь, баранина, оленина, не говоря уже о винах.
С нами в Шхеры часто ходил Херман Линдквист, с которым дядя дружил, несмотря на их противостояние во время всеобщей стачки. Но особую слабость он питал к Хинке Бергегрену, о котором рассказывал истории, связанные с тайными встречами и съездами русских революционеров в Стокгольме. Русская полиция следовала за ними по пятам и пыталась схватить их, но Стендаль не разделял этого стремления. Ещё неизвестно, куда бы повернулось колесо истории в противном случае, ведь Ленин был в руках у Стендаля. Думаю, что социал–демократы недооценивали этого консервативно настроенного, но дальновидного человека, часто повторявшего: «Я ни разу не распустил их собрание». Рабочее движение не стало бы столь успешным, будь в Стокгольме другой начальник полиции.
Как–то раз дядя Стендаль вместе со своей любимой супругой навестили нас в Париже. Исаак Грюневальд нарисовал его портрет, изобразив Стендаля суровым, крепким начальником полиции и сенатором. Мы же, зная его близко, воспринимали дядю Стендаля как человека с добрым сердцем, вершившего правосудие и втайне питавшего жалость к преступникам, как капитана шхер, с долей юмора утверждавшего, что ложь не так уж плоха, иначе каким был бы мир, если бы всё, что говорили люди, действительно было правдой.
Я снова женюсь
Отец мне как–то сказал: «Тебе надо ещё раз жениться. У меня на примете сеть одна девушка». «Об этом я как раз и не думал, но если я женюсь, то только на той, с которой меня познакомила Анна Брантинг», — ответил я.
На другой день весной 1926 года я отправился в Чехословацкое посольство, чтобы встретиться с Сири Кугельман. Она решила, что я пришёл за визой или хотел завязать торговые отношения с Чехословакией, и, когда я попросил её руки, посчитала это забавным розыгрышем. Но заметив мой серьёзный вид, попросила времени на раздумье.