Не менее показателен ещё один факт. В 1979 г. Маргарет Тэтчер, несмотря на противодействие британского королевского двора, нарушила обязательства МИ6 и предала гласности в качестве четвёртого члена Кембриджской группы имя Энтони Бланта. Надо пояснить, что помимо участия в Кембриджской группе и всемирной известности в качестве одного из лучших искусствоведов мира Блант выполнял доверенные поручения двора Её Величества. В частности, в 1947 г. он проводил сверхсекретную операцию по вывозу архивов германских правящих династий из Гессена в Лондон. Уже в 1950‑е гг., т. е. после того, как стало известно, что он являлся членом Кембриджской группы, Блант с конфиденциальными поручениями общался с правящими королевскими домами Европы. Хотя он и официально являлся родственником Елизаветы Второй, по упорно ходившим среди высшей лондонской аристократии слухам, которые, кстати, не опровергались, он был внебрачным сыном Георга V, т. е. дядей Елизаветы Второй.
В результате выступления Тэтчер Блант был вынужден отказаться от рыцарского звания, уйти в отставку с поста хранителя Королевской картинной галереи, а также подать в отставку из наблюдательных советов нескольких крупнейших галерей. Показательно, что подавляющая часть галерей его просьбы об отставке не удовлетворила. Привилегированный Колледж искусств, где учились и учатся дети британской аристократии, потребовал, чтобы он продолжил преподавание[836]. А вот Тэтчер её акция с рук не сошла. Хотя она получила титул баронессы, через определённое время наиболее известные британские издания, близкие к королевскому двору, развернули мощную разоблачительную кампанию по поводу сомнительных сделок её сына Марка, использовавшего для них имя премьер — министра, вынудив Марка Тэтчер покинуть Великобританию и переселиться в ЮАР. На этом злоключения Тэтчер не закончились. Умеющая выжидать и терпеть Виндзорская династия в итоге улучила удобный момент и окончательно свела счёты с М. Тэтчер, подтолкнув значительную часть членов Консервативной партии, близкой к британской аристократии, к смещению Тэтчер с поста лидера консерваторов. Это автоматически привело и к её отставке с поста премьер — министра. Ким Филби прокомментировал всю эту историю следующим образом: «Единственное, что доказала Тэтчер, это то, что она — не леди, а мещанка».
Чтобы завершить обзор загадок, отметим ещё два существенных факта. Советская сторона не препятствовала контактам прежде всего К. Филби с британскими журналистами, включая знаменитого историка спецслужб Ф. Найтли. Что касается британцев, то когда ряд средств массовой информации сообщил, что Г. Бёрджесс и, возможно, Д. Маклин подумывают о том, чтобы в конце 1960‑х — начале 1970‑х гг. вернуться в Великобританию, то, как пишет Ю. Модин и свидетельствуют материалы британской прессы, официальные власти и разведка пришли в настоящий ужас и по неофициальным каналам довели до советской стороны о категорической нежелательности возвращения Бёрджесса и Маклина в Британию в любом качестве.
Завершив краткое рассмотрение поистине невероятных обстоятельств, сопровождавших жизнь и деятельность Кембриджской группы, нельзя не остановиться ещё на одном чрезвычайно важном вопросе. Это вопрос об отношении участников Кембриджской пятёрки к СССР. Наиболее достоверным источником сведений об этом являются мемуары Ю. Модина — ветерана КГБ, единственного человека, который непосредственно и долгое время общался со всеми участниками Кембриджской пятёркой на определённых этапах их жизни. Позволю себе привести несколько цитат. В 1934 г. Э. Блант и Г. Бёрджесс посетили Советский Союз. Когда Ю. Модин спросил Г. Бёрджесса о впечатлениях, он ответил: «По приезде я каждому встречному и поперечному говорил, что возмущён всем увиденным в России. Конечно, я врал, но признаюсь, что всё в вашей стране и отдалённо не походило на ту Россию, которую я себе воображал. И всё же впечатление было сильное. Та энергия и энтузиазм народа, с которыми я столкнулся, заставляют меня верить в огромный потенциал советской страны». При этом «Гай Бёрджесс считал мировую революцию неизбежной. Как и его кембриджские друзья, он рассматривал Россию в качестве форпоста этой революции. Альтернативы для него не было. Возможно, у Бёрджесса и имелись какие — либо сомнения в связи с внутренней и внешней политикой России. Я часто слышал, как он критикует наших вождей, но при всём том Гай считал Советский Союз надеждой всего мира. Он и его друзья были уверены, что скоро настанет такое время, когда наша страна найдёт честных вождей, для которых принципиально важные вопросы будут иметь большее значение, чем зарплата и привилегии».
Что касается Э. Бланта, то однажды Ю. Модин стал объяснять ему проблемы, с которыми сталкивается советская внешняя политика в послевоенные годы. В ответ на это Э. Блант, как вспоминает Ю. Модин, «сказал, что ему хорошо известно всё мною сказанное. И ничто из моих слов ни на йоту не изменит его твёрдого убеждения, что политика России имеет откровенно империалистический характер. Он привёл в пример Турцию, которой Сталин домогался в 1947 г., чтобы получить доступ через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море. Он дал мне понять, что я даром теряю время, убеждая его в обратном. Блант считал нашу внешнюю политику грязной и вредной для коммунизма, такой же империалистической, какую проводили наши предшественники в России. Он, Блант, сотрудничает с нами не потому, что солидарен с советской политикой, а потому, что, как и его друзья из Кембриджа, верит в одну непреложную правду — счастье человечества может быть достигнуто только после всемирной революции».
Относительно Кима Филби Н. Долгополов в своей книге пишет: «Я чувствовал, что мои идеалы и убеждения, мои симпатии и желания на стороне тех, кто борется за лучшее будущее человечества, — так писал Ким в книге “Я шёл своим путём”. — В моей Англии, на моей родине, я тоже видел людей, ищущих правду, борющихся за неё. Я мучительно искал средства быть полезным новому обществу, д форму этой борьбы я нашёл в своей работе в советской разведке. Я считал и продолжаю считать, что этим я служил и моему английскому народу”. Быть может, зву. чит несколько наивно, идеалистически. Но он и был идеалистом, романтиком, искренне верящим в новое и чистое будущее. В первые годы жизни в СССР он был разочарован, но не сломлен. Оставалась вера, которая и помогла».
А вот ещё один фрагмент из воспоминаний Ю. Модина: «Я твёрдо знал, что Ким Филби останется верен своим идеалам. Он никогда не нарушал клятвы, которую дал в молодости. Ким часто говорил мне, что Сталин, Хрущёв и Брежнев канули в Лету, а яркая звезда коммунизма никогда не погаснет. — Пусть с первых же дней революции к нему пошли не той дорогой, — говорил он, — но всё же коммунизм выражает лучшие чаяния человечества».
Что касается Д. Маклина, то, в совершенстве овладев русским, долгие годы он работал в Институте мировой экономики и международных отношений, где значительная часть подразделений в то время была аффилирована с Первым главным разведывательным управлением КГБ. Он опубликовал несколько блестящих книг, переведённых в том числе и на иностранные языки, и вёл семинарские занятия. Ветераны разведки и те люди, кто в то время работал в ИМЭМО, хорошо знают, что вокруг Д. Маклина сложился кружок молодых людей, которые достаточно жёстко критиковали тогдашний внутриполитический курс Л. И. Брежнева, причём с позиций не либерализма, а социализма, в чём — то близких к идеям Фабианского общества. Более того, молодые друзья Д. Маклина попали в серьёзные неприятности.
Подытоживая, обратимся ещё раз к воспоминаниям Ю. Модина: «Теперь я считаю, что Кембриджская пятёрка — это действительно выдающиеся люди. Мне до сих пор трудно осознать, что я работал с людьми такой непревзойдённо высокой культуры, образования и убеждений, которые предсказывали упадок СССР в то время, когда нам казалось, что дела наши идут прекрасно. И всё же они продолжали служить ДЕЛУ».
Представляется, можно сделать следующий вывод. Известные члены Кембриджской группы были искренними приверженцами коммунистической идеи в том её понимании, как идеи построения общества, где каждый отдаёт по способностям и получает по потребностям, где у всех равные возможности и в основании лежит справедливость в разных её аспектах. Такое понимание социализма или коммунизма, строго говоря, не являлось и не является монополией ни Первого, ни Второго, ни Третьего, ни какого — либо иного интернационалов. Не было оно монополией и Советского Союза. Хотя его руководство искренне полагало, что это именно так. Члены Кембриджской группы считали, что в конкретной исторической обстановке 1930–1950‑х гг. Советский Союз нуждался в максимальной поддержке и являлся гарантом того, что рано или поздно социализм победит во всём мире. Как пишет Н. Долгополов, Д. Маклин мечтал стать преподавателем английского языка в Советском Союзе. На вопрос, с чем связана его мечта, он отвечал, что, хотя первые, самые сложные шаги по направлению к коммунизму делает Россия, но, в конечном счёте, вопрос о реальном построении подлинного общества социальной справедливости будет зависеть от положительного его решения в англоязычных странах. И поэтому международным коммунистическим языком станет английский.
Прежде чем непосредственно заняться расшифровкой кембриджской загадки, важно обратить самое пристальное внимание на ещё одно обстоятельство. На Западе опубликовано довольно много работ, в которых ведутся розыски остальных членов Кембриджской группы. В их число включаются и тогдашние руководители английской разведки, и представители элиты Уолл — стрит, обучавшиеся в Кембридже, и даже барон Виктор Ротшильд[837]. В посвящённой этому книге автор — известный американский журналист Рональд Перри ссылается в том числе на Юрия Ивановича Модина, а также отмечает, что только В. Ротшильд, который с 1942 по 1945 г. руководил подразделением МИ5 (британской контрразведки) по обеспечению режима секретности в военно — промышленных и оборонных научно — исследовательских лабораториях Британии, имел доступ ко многим документам, которые, согласно опубликованным архивным данным и фрагментам, оказались в распоряжении Советского Союза. Кроме того, ему удалось выяснить, что в этих архивах были некоторые сообщения, известные только руководителям разведки и У. Черчиллю, близким другом которого был Ротшильд.