Гротеволь замечает, что с идеологической точки зрения СЕПГ осуждает нацистскую партию, которая была носительницей агрессии.
Тов. Сталин возражает, что это будет миролюбивая партия.
Гротеволь говорит, что у нацистов до сих пор жива теория “жизненного пространства” (лебенсраум).
Тов. Сталин возражает: “Нет. Германия побеждена, какая может быть теория о жизненном пространстве?”
Эльснер говорит, что Гротеволь имел в виду фашистскую идеологию, которая ещё осталась в Германии.
Тов. Сталин спрашивает: “Ничего больше не осталось?”
Гротеволь говорит, что СЕПГ борется против нацистских теорий и всего нацистского наследства.
Тов. Сталин говорит: “Правильно. Но они (бывшие фашисты. — И. С.) должны сами бороться. Лучше это делать их руками”.
Гротеволь соглашается, но указывает, что для этого ещё не созрело время. Кроме того, прикрываясь лозунгом жизненного пространства, фашисты выступят за ревизию восточной границы.
Тов. Сталин отвечает, что это означает войну. Воевать они не захотят. Восточная граница — это совсем другой вопрос. Он не имеет отношения к вопросу о бывших фашистах. Такой вопрос могут ставить только те, кто забывает, что германская армия уничтожена и что её не существует больше. Постановка вопроса о восточной границе означает войну. По мнению тов. Сталина, для таких элементов из бывшей фашистской партии, о которых он говорил, главное — это вопрос о существовании. Они пойдут туда, где их не убивают, не арестовывают. Не жизненное пространство, а вопрос об их собственной жизни — это для них главное.
Пик говорит, что такая установка представляет очень серьёзную дилемму для СЕПГ, поскольку СЕПГ выступает за строгую денацификацию на западе, где злейшие реакционеры из бывшей нацистской партии сидят на руководящих постах.
Тов. Сталин говорит, что речь идёт не о реакционерах. Реакционеров нельзя пускать в новую партию, но только патриотов и неактивных фашистов. Речь идёт о рабочих, интеллигенции, крестьянах. Тогда они оживут и воспрянут духом. Надо, чтобы бывшие фашисты не пошли по другому пути. Этот вопрос надо решить. Вопрос интересный. В фашистской партии было много людей из народа. Конечно, если СЕПГ считает, что этот вопрос ещё не назрел, то СЕПГ лучше знать об этом. Тогда он, тов. Сталин, молчит и снимает этот вопрос. Но, может быть, всё — таки вопрос назрел? Надо подумать. Тов. Сталин уверяет, что он, Сталин, не стоит за реакцию. Ничего тут страшного нет. Надо их пустить в новую партию. А в отношении западных зон позиция СЕПГ правильная.
Гротеволь замечает: “После Московской конференции…”
Тов. Сталин говорит, что это нужно обдумать»[906].
Основные положения этой беседы были реализованы на практике. В 1948 г. для бывших членов НСДАП в Восточной Германии была создана «Национал — демократическая партия Германии», которая вошла в правящую коалицию и на протяжении всего периода существования ГДР была представлена в парламенте. Кроме того, к 1953 г. в СЕПГ насчитывалось около 100 000 бывших членов НСДАП (чуть меньше 9 % от общей численности), а в руководящем звене этот процент достигал даже 14. Особенно широко бывшие члены НСДАП были представлены в руководстве Национальной народной армии, в Штази, а также на радио и телевидении.
Несмотря на значительные усилия, предпринимавшиеся Советским Союзом по сохранению единой Германии, к концу 1940‑х гг. произошёл раскол на Западную и Восточную Германию, соответственно — на ФРГ и ГДР. В значительной степени это стало результатом негибкости И. В. Сталина именно в германском вопросе. Политика единой Германии реализовывалась в рамках планов советизации западной части Германии. Как отмечал И. В. Сталин, «вся Германия должна быть наша, т. е. советская, коммунистическая». Такая позиция существенно облегчила американцам раскол Германии на две части, нейтрализацию сильных национальных настроений в западной части Германии и, в конечном счёте, способствовала созданию ФРГ во главе с Конрадом Аденауэром.
Несмотря на фактический раскол Германии, сразу после смерти И. В. Сталина заметно активизировались усилия значительной части высшего советского руководства по созданию объединённой Германии, включающей в себя и ГДР, и ФРГ. Этому в значительной степени способствовал и приход к власти в Британии правительства консерваторов во главе с У. Черчиллем. «11 мая 1953 г. Черчилль выступил с большой внешнеполитической речью в палате общин и в который раз призвал к немедленному созыву встречи в верхах “большой четвёрки”, чтобы умиротворить Европу “новым Локарно”. Хотя Черчилль конкретно не назвал повестку дня будущей конференции великих держав, всем было ясно, что речь в первую очередь пойдёт о Германии, так как германский вопрос был основным в мировой политике 1953 года. Аденауэр был потрясён тем, что Черчилль отводил русскому народу видное место в мировой политике и был готов учитывать легитимные интересы безопасности Москвы в Европе. Правительство Великобритании устами Черчилля недвусмысленно приветствовало позитивные тенденции во внешней политике СССР.
В начале мая 1953 г. Аденауэр с ужасом узнал, что британский премьер готов в одиночку и без всяких условий ехать в Москву. Эйзенхауэр выразил резкое несогласие с такими планами, но смог добиться от упрямого англичанина только одного — обещания не совершать визита в СССР до конца июня (запомним этот немаловажный факт)»[907].
Н. Н. Платошкин связывает коренные изменения в подходе к германскому вопросу с именем Л. П. Берии. Он пишет: «В отличие от Маленкова и особенно Молотова, у Берии были столь радикальные планы во внешней и внутренней политике, что он сразу стал укреплять и реформировать “под себя” силовые структуры СССР, так как предчувствовал сопротивление своим реформам. МГБ было включено в МВД, в котором ближайший соратник Берии и бывший шеф Управления советским имуществом в Германии (УСИГ) Богдан Кобулов стал куратором внешней разведки в ранге первого заместителя министра.
Берия внимательно следил за разногласиями в западном лагере по германскому вопросу. Так, 19 марта 1953 г. он получил сообщение внешней разведки МВД об “ультиматуме США Франции” с целью скорейшей ратификации Парижского договора. Интересно, что другие члены Президиума ЦК КПСС (так тоща называлось Политбюро) этой информации не получили.
Почти сразу после смерти Сталина Берия и Маленков предложили вывести советские войска из Австрии без всяких предварительных условий, чтобы продемонстрировать Западу решимость СССР разрешить все спорные вопросы, включая германский. Однако Молотов, имевший ещё очень большой авторитет в послесталинском руководстве СССР, высказался против столь смелого шага, настаивая на необходимости получить от Запада какие — нибудь уступки.
Что касается непосредственно Германии, то Берия выступал за немедленное объединение страны на капиталистической основе. Удивительным образом его логика совпадала здесь с опасениями британского Форин — офиса. Если Германия воссоединится благодаря СССР, полагал Берия, то она будет чувствовать признательность и поможет Советскому Союзу в экономическом плане (именно роста советско — германской торговли в случае объединения всерьёз опасались английские дипломаты). Маленков был склонен поддержать Берию. Но Хрущёв и Молотов, как и в случае с Австрией, были против односторонней сдачи ГДР. Позднее, после ареста Берии, Хрущёв именно так и описывал планы Берии: “Он (то есть Берия) предложил отказаться от строительства социализма в ГДР и сделать уступки Западу. Это всё равно что сдать американской империалистической гегемонии восемнадцать миллионов немцев”»[908].
Инициативы Берии получили неоднозначную оценку у мемуаристов, значительная часть которых так или иначе была задействована в этих событиях. Как пишет один из ведущих российских германистов А. Н. Филитов в статье «СССР и ГДР, год 1953»: «Ещё в 60‑е годы Н. С. Хрущёв публично обвинил Л. П. Берию и Г. М. Маленкова в том, что в период непосредственно после смерти Сталина они были готовы договориться об объединении Германии на западных условиях — путём “сдачи” ГДР; лишь арест Берии положил конец этим планам. В последнее время достоверность этой версии, казалось бы, лишь возросла: свидетельства в её пользу содержатся в воспоминаниях как политических противников Хрущёва, в первую очередь В. М. Молотова, так и менее ангажированных свидетелей — дипломатов типа А. А. Громыко или В. С. Семёнова; в наиболее полном виде её развил в своих мемуарах ветеран советских спецслужб П. А. Судоплатов. Различия лишь в деталях и эмоциях: большинство мемуаристов пишут о “плане Берии по Германии” с возмущением и негодованием, тогда как, положим, тот же Судоплатов — с явным одобрением, к которому добавляется сожаление по поводу того, что его не удалось реализовать из — за того, что “бериевское междуцарствие” оказалось слишком кратким. Последняя точка зрения господствует и среди историков Запада»[909].
В этой же статье А. Н. Филитов приводит подробные архивные данные относительно обсуждения вопроса о ГДР в мае 1953 г. представителями высшего советского руководства. Согласно найденным им в архивах материалам, в руководстве сложилась примерно следующая ситуация. Л. П. Берию поддержал Г. М. Маленков, категорически против выступили Н. С. Хрущёв, А. И. Микоян, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович и высшие военные. Что же до хозяйственников, то они заняли уклончивую позицию. В итоге обсуждение не сформировало какой — то законченной позиции, и вопрос было решено перенести на более поздние сроки.
Рассматривая предложение Л. П. Берии в исторической ретроспективе, многие неангажированные исследователи, основывающие свои выводы в том числе на результатах крупномасштабных математико — имитационных экспериментов, моделирующих различные пути развития Германии и СССР, приходят к заключению о практической реализуемости и предпочтительности для СССР предложений Берии. При их реализации открылись бы принципиально новые возможности для социально — экономического развития СССР и значительно укрепилось бы его положение на международной арене, в том числе за счёт создания принципиально новых международных коалиций и конфигураций. Что же касается Германии, то с учётом конкретной расстановки социально — политических сил в стране к власти с чрезвычайно высокой степенью вероятности пришла бы позитивно настроенна